«Из пламя и света» (с иллюстрациями) - Сизова Магдалина Ивановна (читать книги онлайн без регистрации txt) 📗

Он открыл окно.

Вот так туча! Темная, точно нависшая над городом, поднимается со стороны Арбата и идет прямо на Молчановку! Неужели будет гроза?! И как в детстве, от ожидания грозы, которую он так любил, сердце его дрогнуло.

Первая гроза в этом году! Что за радость!..

Он смотрел, как темнеет ясное небо, как закрывают его сероватые, дымчатые облака.

Неподвижно стоят деревья лопухинского сада, неподвижен воздух. Низко летят встревоженные стрижи.

Миша оглянулся только тогда, когда черная голова Ахилла просунулась в его комнату.

— Ахилл, ты ко мне? За мною?

Ахилл опустил руку в карман и, протягивая Лермонтову голубенький конвертик, сказал торжественно:

— От барышна наша. От Варенка наша. Ответ не нужная! — и ушел.

В голубом конвертике была голубая бумажка. На ней написала Варенька коротко и просто, что ввиду скорого отъезда Мишеля ей нужно сказать ему как можно скорее очень важную вещь.

Если он будет свободен, пусть зайдет вечером в их садик. Впрочем, он может и не приходить. Варенька все равно будет там сидеть на скамеечке после вечернего чая. Он сунул голубую бумажку в карман и сбежал с лестницы.

— Куда ты, Мишенька? — едва успела крикнуть ему бабушка.

— Смотреть на грозу! — прокричал он уже за окном.

Собачья площадка не ахти какой простор, но все-таки виден горизонт.

Он прибежал туда в ту минуту, когда прокатился где-то за крышами первый гром и нянюшки, прихватив детей, бежали по домам. Он остался один на небольшой площадке, обсаженной молодыми деревцами, которые низко сгибались под ветром.

Хорошо, что не видела бабушка, как стоял ее Мишенька под проливным дождем, радостно слушая раскаты грома!

Когда небо сверкнуло в расходящихся облаках над блестящими мокрыми крышами и над мокрой нежной зеленью, он отправился домой, весь промокший, радостно возбужденный.

Из лопухинского дома на зеленый двор, обсаженный тополями, выходило большое окно. В глубине комнаты пел чистый девичий голос, такой ясный и трогающий, что Лермонтов сразу всем сердцем почувствовал, что это поет Варенька.

Она пела без слов, должно быть, простые вокализы. Но оттого, что эти грудные и чистые звуки еще не определили себя словом, они были еще прекраснее.

Он долго стоял у окна.

Розовое небо бледнело, желтело, а в вышине становилось зеленовато-голубым.

Скоро вечер зажжет первые звезды…

Тогда он вспомнил, что его ждет Варенька, и вышел в сад.

На дорожках еще остались лужи, и скамейка была сырая после дождя. «Если бы пригрело солнце, все сразу стало бы сухим», — думала Варенька.

Она накрыла скамейку шарфом, который сняла со своих плеч, потому что было совсем тепло, и осторожно села.

Очень тих был этот вечер. Вареньке показалось, что в тишине слышен какой-то писк. Варенька всмотрелась и на влажном песке около кустов увидала выпавшего из гнезда птенца — должно быть, просто воробья. Он пищал и не мог подняться.

В одно мгновенье Варенька была около него, осторожно взяла его в руки и положила на узенькую ладонь. Потом тихо села опять на скамейку.

Варенька разглядывала птенца и старалась согреть его своим дыханием, пока за стволом тополя не показалась фигура Лермонтова.

Увидав его, Варенька выпрямилась.

— Как я рада, что вы пришли!..

Она сказала это спокойно, но, если бы мысли Лермонтова не были так поглощены другим и если бы тень от тополя не была так густа, он не мог бы не заметить, что Варенька при этих словах побледнела.

Но он ничего не заметил.

— Как же я мог не прийти, Варенька, ежели вы этого хотели? — так же просто ответил он и, когда Варенька подвинулась, сел рядом с ней и с удивлением посмотрел вокруг: — Что это такое, Варенька? Кто-то еле слышно чирикает!.. Это птица? Где она?

Варенька протянула ему ладонь, отогнув уголок носового платка:

— Видите? Посмотрите, что это за прелесть! Я вылечу его и выпущу на этот куст.

Лермонтов молча глядел на узенькую ладонь с птенцом и, рассмотрев воробья, поднял глаза на Варенькино лицо.

— Варенька, — сказал он, не отводя от нее взгляда, — вы знаете, я никогда не видал в мире никого добрее вас.

— Что вы, Мишель, — почти испуганно возразила Варенька, — разве можно так говорить?! Да я вам столько таких добрых назову, что ужас!..

— Ну разве что так, — рассмеялся Лермонтов, — таких-то и я знаю…

— Перестаньте смеяться! — сказала строго Варенька. — Хоть я и рада, что вы стали повеселей.

Она помолчала.

— В последнее время вы были очень, очень печальны. И мне кажется, я знаю причину.

— Неужели? — быстро спросил он.

Варенька молча наклонила голову.

— Это ваша царица Тамара. Я это знаю… Но это все равно, все равно! Это ничего не меняет, даже наоборот.

Лермонтов смотрел на нее с удивлением.

Вареньке показалось, что вся душа ее с настоящим и будущим утонула в темной глубине его глаз.

— Я должна вам признаться, Мишель, — начала она очень медленно и очень серьезно, — что я списала у Алеши те ваши стихи, которые он списал у вас.

— Какие стихи, Варенька?

— Я сейчас скажу. Я их тогда же запомнила сразу. «Одиночество». Так называются ваши стихи, правда?

— Да, кажется, правда, — тихо ответил он.

Так?

— Так.

— Вот видите, как я помню ваши стихи. Потому что они лучше всех, какие есть на свете!

— Что вы, Варенька?! Да вы не читали других!

— Прекрасно читала! — ответила очень серьезно Варенька. — И хочу вам сказать не о стихах, а о другом…

— О чем же?

— Об одиночестве… вашем. Это вам только так кажется, Да, да, не возражайте! Подождите! — быстро прервала она, увидев, что он хочет возразить. — Не возражайте, потому что я лучше это знаю.

— Вы?!.. — не мог не улыбнуться Лермонтов.

— Я. Вы не должны так чувствовать и так говорить. Вы не одиноки. Нет! Вам кажется, что никто не хочет делить с вами вашу грусть? Так вот: я хочу ее делить, Мишель. И я решила это с той самой минуты, когда прочла эти стихи. Я хочу делить с вами и вашу грусть и все, что с вами случится, и это ничего, что вы страдаете из-за этой… царицы — и пусть вы уезжаете. Это ничего не меняет! Я все равно останусь с вами, и вы это знайте. Вот что мне нужно было сказать вам перед вашим отъездом.

Она перевела дыхание.

Он взял в свои руки ее маленькую, прохладную от вечерней сырости ладонь и прижал к ней сначала губы, потом лоб, как верующий мусульманин к святыне.

— Варенька, Варенька, — сказал он, глядя на ее милое лицо, — вы, наверно, ангел. Я убежден в этом.

Так радостен был ее смех, что и он улыбнулся — не своим, словам, а ее радости.

— Скажите, что вы нынче пели после грозы?

— Вокализы! Разве вы слышали?

— Ах, Варенька, — с восторгом сказал он, — ежели б вы знали, как это было хорошо!..

— Правда? — переспросила Варенька с просиявшим лицом. — Я очень рада, что вам понравилось!

Он помолчал и вдруг, став очень серьезным, сказал ей, как сестре или как самому близкому и дорогому другу:

— Есть во мне одно воспоминание, не передаваемое словами, не угасающее во мне никогда. Воспоминание о песне, которую пела мне моя мать. Мне было тогда около трех лет, и я забыл эту песню. Забыл — и помню, помню какой-то другой памятью, памятью сердца… Вам непонятно это?

— Нет, очень понятно.

— Я так и знал, что вы поймете. Я не знаю ни ее слов, ни ее напева, но все прекрасное, что я вижу и слышу, напоминает мне ту песню. Не только музыка, — закончил он тихо, — но, например, звезды… И ваш голос, когда вы пели сегодня.

Варенька сидела не шевелясь и смотрела в потемневшее небо.

— Можно мне сказать вам одно стихотворение? — спросил он.

Она молча кивнула головой.