Присутствие духа - Бременер Макс Соломонович (читаем книги онлайн без регистрации txt) 📗
— Ну, первое предпраздничное сообщение, — объявил Бабинец и рассказал, что их мина взорвалась на железнодорожном мосту, разрушила его, и немцы, по надежным данным, не скоро его восстановят.
— Ура! — закричал Воля, вскакивая с пустой кадки и едва не опрокидывая ее.
— Ура, — согласился Леонид Витальевич, думая в то же время и о чем-то своем.
— Как говорится, дай бог, чтоб не в последний раз! — заключил Бабинец.
Но это было далеко не все. У Миколы Львовича, как видно, имелась программа праздничного вечера, он «вел» ее, и, судя по его голосу, впереди оставалось еще немало.
— Вспомним наши песни, если нет возражений, — сказал он и на столик, накрытый кумачом, поставил патефон.
Это были песни недавнего, но другого, мирного, времени, десятки, сотни раз звучавшие по праздникам и в будни:
«И добили — песня в том порука — всех врагов в атаке огневой три танкиста, три веселых друга — экипаж машины боевой!..»
«Любимый город может спать спокойно, и видеть сны, и зеленеть среди весны…»
«Живем мы весело сегодня, а завтра будет веселей!..»
«…и светит бледная луна, я выхожу одна на балкон, глубокой нежности полна!..» (Бабинец поставил, ошибившись, не ту пластинку и немедля снял ее с диска.)
«И никто на свете не умеет лучше нас смеяться и любить!..»
Воле дорого было это и осталось дорогим, и только мгновениями странны казались ему довоенные голоса — звонкие, счастливые, — голоса людей, не знающих ничего о горе, бедах, потерях.
Бабинец менял пластинки, крутил ручку патефона, слушал песни. Но хотя он только слушал их, а не пел сам, он был захвачен ими, к ним причастен, и Воле вспомнилось вдруг, как Леонид Витальевич читал ему и Рите «Слово о полку…».
А у самого Леонида Витальевича все время, пока крутились пластинки, было одно и то же, вежливое и терпеливое, выражение лица.
— А теперь из подземелья поднимемся на верхотуру, — предложил Бабинец, и, выйдя из погреба, а потом из сарая, они взобрались на чердак Волиного дома. Ясно было, что предстоит какое-то продолжение «программы», намеченной Бабинцом.
Действительно, меж балок чердака спрятан был, оказалось, радиоприемник, и Микола Львович включил его.
— У вас какие новости? — вскользь спросил Леонида Витальевича Бабинец, покамест в приемнике нагревались лампы.
— А, кстати сказать, есть. Мне даже необходимо вам рассказать, — отозвался Леонид Витальевич. — Тут явился ко мне вчера какой-то хлюст, отрекомендовался репортером из «Голоса народа». Дело, говорит, в следующем. Большевики накануне своей гибели не устают клеветать, утверждают в своих газетах, между прочим, что интеллигенция на территориях, освобожденных германской армией, недовольна «новым порядком», чуть ли не угнетена, — до такого, говорит, абсурда доходят в своей агонии! «Что же, спрашиваю, вам угодно?» Выясняется, вот что угодно им: чтобы я написал о расцвете культуры при «новом порядке», о необозримых возможностях, открывшихся передо мной лично, и как можно скорее! «Надо ведь успеть ответить большевикам, напечатать все это раньше, чем большевики будут уничтожены все до одного!» — «Позвольте, — возражаю ему, — зачем же вести полемику с теми, кто обречен на такую скорую гибель? И потом, уверены ли вы в том, что большевики изучают вашу газетку, тем более находясь в агонии?» Ну, что он мне мог на это? Не обязан он, да и не в состоянии сводить концы с концами! Фашисты вообще…
В это время тихий, приглушенный расстоянием, прерываемый треском голос возник рядом — заработало радио.
— Воля! Посторожишь нас теперь, — распорядился Бабинец, — чтоб к нам ненароком сюда кто-нибудь не нагрянул. Иди.
Воля стоял, прислонясь к стене дома, полуприкрыв в темноте глаза, — ни с чердака, ни с улицы, ни изнутри дома не доносилось ни звука, — когда в один и тот же миг уха его коснулись пар чужого дыхания и слова:
— Что передавали, слыхал?!
Воля чуть отстранился, и говоривший чуть отстранился, давая Воле себя узнать. Это был Шурик Бахревский.
— По сведениям из надежных источников, — сказал он и усмехнулся от волнения и оттого, что предвкушал изумление Воли, — скорее всего, через полгодика, а то и раньше немцев расколошматят!
— Это передавали? Откуда? — быстро спросил Воля.
— Из Москвы, — ответил Шурик, радуясь веской краткости своего ответа.
— Ты сам слышал?!
Неужели сейчас от Шурика он узнал самое главное: когда мы победим и сколько осталось терпеть.
— Положение! — сказал Шурик, возбужденно усмехаясь. — Те сулят каждый день, что Москву завтра возьмут, эти… наши то есть, тоже вот сообщают, когда немцу капут придет. А нам как быть?.. Как тут угадаешь, кто… — Он не договорил. — Что тут делать будешь?
Воля смутно понимал, о чем он. Не о том ли, что в этой неразберихе, где попробуй смекни, кто верх возьмет, «те» или «эти», трудно решить свою судьбу?.. Но не Шурик был сейчас для него важен, а его новость. Живо и вовремя спровадив Бахревского (в чердачном окошечке показался уже Бабинец), пообещав, что скоро, завтра же, к нему заглянет, Воля ринулся к матери с новостью.
Вбежал, и мужчина в незнакомой, невиданной прежде военной форме стремительно поднялся ему навстречу. На долю секунды Воля испугался: показалось, что военный бросился к нему, чтобы схватить его. Но тут же стало ясно, что тот его обнял. В следующее мгновение близко от глаз, крупно, как когда-то на вокзале, Воля увидел перечеркнутое морщинами вдоль и поперек лицо Гнедина…
— Что скажешь… хорошего? — спросил медленно Евгений Осипович, как спрашивают, не ожидая хорошего и не ожидая ответа.
— Говорят, по радио только что передавали…
И Воля, торжествуя, рассказал о том, что только что услышал от Шурика.
— Да вы, наверно, знали уже, Евгений Осипович.
— Нет, — покачал головою Гнедин. — От тебя первого слышу.
Воля перевел взгляд на мать, и та ему подмигнула, как подмигивала, он помнил, в дни кори и скарлатины, когда жар у него начинал спадать: ничего, мол, теперь уж выдюжим, не пропадем.
— Есть кое-какие новости, — начал, входя, Бабинец. — Сейчас… — Он заметил Гнедина в румынской форме и остановился, так что Леонид Витальевич, шедший за ним, застрял в дверях. Без обращения и приветствия Микола Львович спросил: — Это что же… маскарад или…
— Да, верно, уж что-нибудь одно: либо маскарад, либо я служу теперь под началом маршала Антонеску, — отвечал странно Гнедин.
Воля с удивлением, даже с опаской, наблюдал за ними: Бабинец в молчании не трогался с места, Евгений Осипович холодно смотрел в сторону, но взгляд его, несомненно, относился к Бабинцу. Молчание и неподвижность все длились, пока не встала Екатерина Матвеевна.
— Микола, — сказала она, остерегая, — вы бросьте эту «политику».
Бабинец чуть помедлил, потом проговорил, не то опомнившись, не то решившись:
— Так. Вы не обижайтесь, Евгений Осипович. Знаете… В жизни ведь всякое бывает, так что…
И, шагнув навстречу Гнедину, с широкой улыбкой выбросил вперед руку для пожатия.
— Всякое, да не со всеми, — ответил Евгений Осипович, не привстав, на миг коснувшись ладонью его ладони.
— И что же вы ответили этому сотруднику «Голоса народа»? — Бабинец повернулся к Леониду Витальевичу, которого Екатерина Матвеевна успела уже усадить.
— Примечательно, чего он от меня добивался. Что я ответил, сравнительно нетрудно догадаться. Извините, наш разговор вам не во всем будет понятен, — заметил учитель Екатерине Матвеевне и Гнедину. — Впрочем…
Он повторил для них то, что Бабинцу и Воле было уже известно.
— А ваш ответ был какой? — поторопил Бабинец. Манера Леонида Витальевича поминутно перебивать самого себя немного раздражала его.
— Ну, как говорится, напрашивающийся. Я сказал, что их «новый порядок» в Европе нравится мне куда меньше старого, что никакие возможности передо мной лично не открылись, и дал этому хлюсту понять, чтобы он убирался.
— И вы рискуете все это рассказывать в присутствии румынского офицера? — спросил с усмешкой Гнедин.
