Роман и повести - Баруздин Сергей Алексеевич (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗
— По-моему, да.
И действительно, у меня не было никаких оснований думать о младшем лейтенанте Заикине худо. Тем более Буньков жив, поправляется и, значит, рано или поздно вернется в батарею.
— А ты как думаешь? — спросил я Сашу.
Саша в последние дни выглядел довольно забавно. Во время артподготовки на Одере он потерял очки и ходил какой-то если не растерянный, то смущенный. Он плохо видел без очков и вместе с тем не хотел показывать этого: работы было много, особенно юго-восточнее Бреслау. Правда, лейтенант Соколов сказал Саше, что в таком большом городе, как Бреслау, наверняка удастся срочно заказать новые очки. Но этому пока не суждено было сбыться. Окруженный Бреслау не сдавался. Город горел сотнями пожаров, вспыхивал взрывами бомб и снарядов, но упорствовал. Уже не первый наш парламентер, выходивший с белым флагом к вражеским частям, расположенным в городе, расстреливался в упор гитлеровскими автоматчиками.
Мы торчали на юго-западной окраине Бреслау добрых две недели, когда я узнал наконец, что Наташа где-то рядом. От нее не было писем. Вернее, одно — короткая записка, из которой трудно было понять что-нибудь путное. Я писал ей сам, и вдруг в районе бывшего фиктивного аэродрома немцев встретил ее подружку по политотделу и услышал:
— А она тоже как-то искала тебя…
Не успел вернуться к своим (думал, может, отпрошусь?), как меня вызвали в штаб дивизиона.
— Есть срочное задание. Вот тебе. — Майор Катонин протянул мне трофейные блокноты. — Берите мою машину с лейтенантом Соколовым и отправляйтесь в Лампенсдорф, а потом в Поршовиц. Это там, где мы были. Зарисуешь схемы обороны немцев на Одере. Вернетесь, перенесешь на кальку. Учти, я тебе доверяю, тебе! Это очень важно. Понял?
«Учти, я тебе доверяю, тебе!» Эти слова командира дивизиона почему-то не выходили у меня из головы. Может быть, потому, что мне доверяют, и я был горд и счастлив! Наверно, потому, и все же было что-то еще…
«Я… Тебе…» Почему только мне? А разве другие ребята у нас хуже? Нет, что-то здесь не то…
Доверие. Не просто доверие, а доверие к человеку. Помню, когда-то отец мне говорил: «Я тебе доверяю…» И я был горд, не задумываясь над его словами, ибо тогда все было ясно и просто в них. И еще я где-то слышал: «Надо ребятам доверять!.. Доверять и проверять, конечно. Но доверять обязательно!» А-а, это было еще в Ногинске, в школе АИР. Это слова Бунькова. А потом еще другие: «Людям надо доверять. Всем… И не только детям». Кто же это говорил, когда? В Доме пионеров? Но ведь это не слова Веры Ивановны. Нет, это слова Соколова, кажется. Да, точно, Соколова! Помню, помню, в медсанбате, только все это было в каком-то сне, бреду… Тогда, под Новый год…
Какое это хорошее слово — «доверие»! Сколько радости оно приносит человеку! И вообще всем людям!
Не будь у нас в этот вечер комсомольского собрания, я сразу бы вырвался хоть на пяток минут в «хозяйство Семенова». Но собрание Саша назначил на 18.00, и повестка дня его была обязательной: «О роли комсомольцев дивизиона в боях за окончательное овладение г. Бреслау». Этот «г. Бреслау» порядком надоел всем нам, и, уж коль скоро он попал даже в повестку дня нашего собрания, мы понимали: видимо, готовился решительный штурм.
Это было первое комсомольское собрание со дня нашего приезда на фронт. Девяносто девять процентов солдат нашего дивизиона — комсомольцы. Если к этому добавить девяносто пять процентов офицеров-комсомольцев, то легко понять, почему на собрание пришел почти весь дивизион. Лишь те немногие люди, что находились в нарядах, не участвовали в собрании да те, кто лежал в госпиталях и медсанбатах.
Саша Баринов открыл торжественное собрание, которое проходило в авиационном ангаре, и, дабы не волноваться более, чем положено, сразу же предоставил слово командиру дивизиона. Майор обрисовал обстановку под Бреслау. Он сообщил, что взятие этого города поможет штурму фашистского логова — Берлина, и бегло рассказал о задачах каждой батареи и взвода.
Все всё понимали, и говорить, по существу, было не о чем. Для порядка три комсомольца выступили, поддержали речь Катонина во всех ее тезисах и добавили свое:
— Мы готовы!
И тут, когда собрание, казалось, уже пошло на убыль, с места раздалась робкая реплика нашего комбата — младшего лейтенанта Заикина:
— А скажите-ка, товарищ комсорг, как вы считаете: все ли в порядке у нас сейчас в дивизионе по части морали?
Саша, к которому относился вопрос, поправил на носу отсутствующие очки и посмотрел растерянно не в зал, откуда прозвучал голос Заикина, а на сидевшего рядом с ним майора Катонина. Командир дивизиона то ли не слышал вопроса, то ли вообще не понял, о чем идет речь, и, в свою очередь, удивленно посмотрел на Баринова.
Выручил Сашу замполит, сказавший довольно громко:
— Попросите уточнить, о чем спрашивает младший лейтенант Заикин.
Саша попросил Заикина уточнить, и тот охотно согласился. Он прошел в первые ряды, где сидел на соломе президиум, и сказал:
— Я могу уточнить. Правда, я новый человек в дивизионе, но я говорю о том, что слышал уже не раз, и поскольку сейчас у нас такое ответственное собрание, считаю своим долгом сказать об этом. У нас есть бойцы и, добавлю, — комсомольцы, которые в условиях напряженных фронтовых условий заводят, простите меня, любовные интриги. Я не могу констатировать, что это плохие бойцы. Но, как известно, мы должны смотреть вперед и думать о моральном облике каждого воина, в том числе и хорошего…
Собрание поначалу затихло. Все затаили дыхание. Но вот по ангару прошел первый неуверенный шумок. Комсомольцы зашушукались, а майор Катонин даже привстал на коленях, словно желая сесть поудобнее.
Заикин продолжал:
— Должен добавить, что эти явления находят, как бы это точнее выразиться, ну, неодобрение, что ли, в высших инстанциях, в частности соседней артиллерийской дивизии. У меня там служит товарищ. Так вот он сказал мне, что полковник из штаба дивизии прямо возмущен тем, что солдат нашего дивизиона заводит какие-то шашни с младшим лейтенантом, кстати сотрудницей политотдела, что, естественно, отвлекает эту работницу…
Тут Заикину не дали договорить — собрание загалдело под сводами огромного ангара десятками голосов. Соколов первым закричал: «Точнее!» Кто-то непонимающе воскликнул: «О ком вы?» Еще несколько человек выкрикнули: «Нельзя же так! Назовите фамилию!»
Этого же потребовал и Саша, вновь поддерживаемый лейтенантом Соколовым. Лейтенант зло выкрикнул: «Возмутительно! Это же собрание, а не обсуждение базарных сплетен!»
И Заикин назвал:
— Простите, я не помню фамилии младшего лейтенанта из политотдела артдивизии, да это и не столь важно. Но я назову, как это мне ни неприятно, фамилию нашего комсомольца, присутствующего здесь на собрании. Пусть он правильно поймет меня…
Младший лейтенант назвал мою фамилию.
Я случайно повернулся к своему соседу Ваде Цейтлину. Он сидел, неловко прижавшись к стене ангара, и смотрел растерянными, широко открытыми глазами на президиум. Вадя ничего, судя по всему, не понимал.
— Это о тебе?
— Ты же слышал…
— Вот не думал, — признался Вадя.
Я готов был разозлиться на него: настроение и без того испорчено, а тут еще Вадя готов поучать меня.
— А ну тебя!
— Странно как-то, — опять произнес Вадя. — Война, фронт, и вдруг такое. Это же возмутительно! Почему он вмешивается? Какое этому Заикину дело? Скажи!.. — И вдруг шепотом: — А что, у тебя правда любовь?..
Этого еще не хватало! Пропади ты, дорогой друг, пропадом со своей наивностью!
Собрание не осудило меня. Наоборот, и Соколов, и Саша, и даже Катонин вроде бы осудили Заикина. И все же мне было тошно…
Кажется, эта деревня называлась Гремсдорф. Но дело не в том, как она называлась. Просто мы попали в удивительное место. Островерхие древние деревянные дома с резными петушками и загадочными ветряками, показывающими юг, север, восток, запад. Могучие дубовые сараи и местами такие же изгороди, и пивнушка в виде огромной бочки, и какие-то папы Карлы, вырезанные из дерева, постаревшие от времени, но неунывающие, у входа в танцзал, тоже сработанные под древность. Кто здесь только не вспоминался! И Шиллер, и Гейне, и братья Гримм, и гномы — все знакомое с далекого детства.
