Наследник фаворитки - Марчик Георгий (книги полные версии бесплатно без регистрации TXT) 📗

В пылу последней схватки он зацепился ногой за ее ногу и потерял туфлю. Но не сразу заметил это. Пробежав десятка три метров, Юраша остановился и нерешительно повернул обратно, прикладывая к щеке платок. Из парадного выходила Тоня, держа над головой, как боевой трофей, его туфлю.

У подъезда, все так же одиноко, с горестной миной на лице, стоял маленький мужчина и нервно покуривал папироску. Когда Шариков выскочил во двор и прытко побежал, он насторожился. Но, увидев Тоню, встрепенулся и подобрался, как лев перед прыжком.

Шариков с опаской подходил и протягивал Тоне одной рукой зеленую купюру, а второй с растопыренными пальцами тянулся к своей туфле.

— На, подавись! — Глаза его с хищной желтизной поблескивали сердитым разочарованием. — Знал бы, не связывался. Эгоистка. Я ведь только посмотреть хотел.

Он поспешно надел туфлю и быстро зашагал прочь. И тогда Тоня наконец как бы опомнилась и вновь обрела дар речи.

— Держите его, это вор! — крикнула она вслед своему удаляющемуся недавнему сказочному принцу.

И тут же убедилась, на что способен настоящий мужчина, даже если он маленького роста, но если у него храброе сердце и оно преисполнено рыцарской отваги. В несколько мгновений низкорослый мужчина настиг жулика, налетел на него, как коршун на цыпленка.

И, хотя после первой же атаки храбрый сосед был отброшен, словно котенок, он не умерил своего пыла, пока противник полностью не капитулировал и не побежал с такой прытью, какой позавидовал бы чемпион по бегу.

На следующий день Тоня и ее маленький знакомый вместе отправились прогуляться, и он, восхищенно глядя на нее, сказал:

— А вы очень смелая девушка, Тоня…

— Нет, это вы, оказывается, очень решительный человек.

И, как ни странно, они совсем не производили впечатления комичной парочки.

Все-таки эта, хотя и неудачная, попытка экспроприации крупной купюры спасла Юрашу от голодной смерти. В качестве трофея у него остались Тонины рубль с мелочью и начатая книжечка троллейбусных билетов.

Мальчики

Оглядывая заваленные овощами ряды, Алик выбирал и покупал только самое свежее, лучшее. И не торговался — он не был мелочным. Голова его была занята отнюдь не покупками и даже не тем, как угодить любимой тетеньке. Завтра вечером предстояло свидание. Вокруг шумели, волновались, кричали, спорили и торговались, но створки Аликиного сердца были распахнуты сейчас лишь для весеннего, тревожно волнующего ветра любовных надежд.

Он думал о том, какие невинные, манящие, какие призывные, чистые и доверчивые глаза у этой звонкоголосой девчонки, сколько обаяния, женственности в мягких и плавных формах ее молодого тела, длинной шеи, тонких гибких руках, покатых плечах, благородном изгибе спины, прямых стройных ножках, гордой упругой походке.

Весь день, дразня воображение, она стояла у него перед глазами, горделивая и доверчивая, смело, неискушенно, с вызовом смотрела ему в глаза. Ехал ли он с рынка, готовил ли на кухне котлетки, накрывал стол, убирал квартиру — все время перед ним была она, заслоняя собой все: и столь «дорогую» тетеньку, и ее захламленную квартирку, и далекого пижона Юрашу, и прошлое, и настоящее, и будущее. В мире была одна она. И никого больше. Алик умел настраиваться па любовный лад.

Машенька тоже, волнуясь, думала о свидании с Аликом, о первом взрослом свидании. Раньше были встречи лишь с мальчиками-ровесниками, такими же, как и сама, вчерашними школьниками, простыми и понятными, молчаливыми, застенчивыми или, напротив, задиристыми, говорливыми воображалами.

После лекций в институте она прибежала домой, быстро прибрала в своей комнате — утром не успела, приготовила обед третьей категории сложности. То есть самый простой. Субботние и воскресные у них в семье были второй категории, а уж праздничные или с гостями — первой, высшей. Потом села за учебник анатомии «зубрить кости».

…В первый раз в анатомическом музее Маша едва не упала в обморок. Оживленные, раскрасневшиеся, в стерильно белых халатах, они зашли в чистый, облицованный белым кафелем зал. На длинных стеллажах вдоль стен, в шкафах и застекленных столах посреди зала покоились разные экспонаты.

Б-р-р-р! До сих пор при одном воспоминании об этом Машу пробирает мороз по коже. Большинство в группе относилось к зрелищу этих несколько экстравагантных препаратов и экспонатов спокойно, даже равнодушно: почти все имели медицинскую практику — работали санитарами, сестрами.

Кажется, этот всевидец и дока — преподаватель анатомии Грошкин заметил ее смятение, потому что когда посмотрел на нее, то как-то странно поперхнулся и сердито сказал:

— Нервные и впечатлительные должны взять себя в руки. Здесь анатомичка, а не театр.

Маша сразу же «мобилизовалась» и взяла себя в руки. Чтобы убедить в этом Грошкина, Маша все время неотрывно смотрела ему прямо в глаза, но он почему-то упорно избегал ее взгляда.

Маше очень нравилось учиться в медицинском институте, быть студенткой. Иногда ей хотелось убедиться, что все это не прекрасный сон, и тогда она доставала из портфеля студенческий билет и зачетку и вновь с наслаждением рассматривала их.

Особенно она любила переходить вместе с группой после лекции или семинарского занятия из одного учебного корпуса в другой. Обширная территория мединститута очень похожа на сад. По аллеям и дорожкам мимо клумб и цветников бродят стайки студентов, спешат по своим делам преподаватели, врачи, санитары, технички.

Иногда Маша уходила позаниматься в огромный парк по соседству с институтом. Здесь растут акации и каштаны, береза, осина, липа, серебристый тополь. Начинался листопад. Пушинками, покачиваясь в сухом солнечном воздушном потоке, на землю плавно опускаются желтые листья. Пропеллерами кружатся в воздухе семена клена.

В парке ее всегда сопровождала неразлучная троица — Ким, Илюшка и Женя. Маша знала, что нравится всем троим, и ей было приятно это.

Мальчики как мальчики. Любят подурачиться и совсем не умеют ухаживать.

Илюшка — мечтатель и романтик, ярый поклонник Макаренко.

— Зря я в медицинский пошел, — сетовал он. — Мне бы в педагогический податься. Я детей люблю. Поехал бы куда-нибудь в Белую Калитву учительствовать.

— Не расстраивайся, Илюшенька, — успокаивала его Маша. Мы ведь на педиатрическом. Будешь детишек лечить. А хочешь в Калитву, кто тебе помешает?

Илюша застенчив и скуп на слова — натура чувствительная и поэтическая, пишет стихи, но не дает читать: стесняется.

Ким — балагур и проказник, никогда не унывает, никогда не обижается, всегда весел, всем доволен. Очень добрый, отдаст последний кусок хлеба. А проголодается, сам со смехом заглянет в чужую сумку:

— Что там у тебя? Есть хочу — умираю.

В первые же дни учебы он записался в разные кружки. Однажды Маша спросила:

— Ну как, Кимуля, по части кружков?

— Зашиваюсь! — жалобно протянул Ким и первый засмеялся. — Я в музыкальном останусь.

— А кино бросишь? — спросила Машенька.

— Что ты? — отпрянул Ким. — Кино — мой самый любимый… Мы ведь еще и боксом занимаемся. Хочешь, покажу приемчик? Это хук левой. Р-р-р-аз! — Ким молнией пронес кулак мимо ее подбородка.

— Ой! — запоздало вскрикнула она.

— Не бойся! — засмеялся Ким. — Он у меня ученый — своих не трогает.

Кима любят в группе. И когда он, случается, напроказничает, прощают. Да еще выгораживают. Как-то Ким шалил на анатомии. Грошкин рассердился, хотел его выгнать. Группа стала скандировать: «Прос-ти-те его!» Маша скандировала вместе со всеми.

Ах, какая это сладость — чувствовать себя частицей всей группы. Грошкин поморщился, будто комарика на щеке прихлопнул: «Почему — простите, я семинар веду, а не грехи отпускаю. Идите сюда, Нарулин. Будете отвечать. Посмотрим, так же хорошо вы знаете анатомию, как шалите».