Король живет в интернате - Добряков Владимир Андреевич (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗
Действительно, на другой день в вестибюле школы появилась громадная, раскрашенная афиша. Она извещала о том, что завтра состоится премьера спектакля «Приключения Чиполлино» по сказке итальянского поэта Джанни Родари.
К назначенному часу актовый зал был набит до отказа. Хотя Андрей и строил дом для кума Тыквы, место ему досталось в последнем ряду. После третьего звонка свет в зале потух, и спектакль начался.
По сцене ходили и разговаривали ребята, наряженные тыквой, виноградом, помидором, горошком. Все сидящие в зале без труда узнавали в них своих товарищей. Они видели, что дом, в который, кряхтя, влезал толстый кум Тыква, совсем не настоящий дом. И знали, что синьор Помидор, топавший ногами и кричавший на кума Тыкву, никакой не синьор, а восьмиклассник Витя Боков — очень безобидный и добрый человек. А злая графиня Вишня — девочка Настя из седьмого «А». Но уж такова сила искусства: видели это ребята, знали, а как, однако, волновались и сочувствовали попавшим в беду Тыкве, Груше и мастеру Винограду! Как ненавидели графиню Вишню! Они от души смеялись над глупыми и трусливыми бароном Апельсином и герцогом Мандарином. А как гордились смелым и находчивым Чиполлино!
На этом спектакле случилось то, чего Андрей никак не ожидал. Сонечка, собиравшаяся затмить остальных артистов, провалилась. Мальчик Вишенка, которого она играла, не был похож на самого себя. Когда он, прищурив глаза, говорил надменным голосом: «Здравствуйте, синьоры! Я не имею чести быть знакомым с вами…», то к этому красивенькому мальчику с пышным воротником и книгой в руке никто не испытывал симпатии. И не верилось, что он — сирота, хороший и добрый. Соня держалась натянуто, делала и говорила все так, будто любовалась собой и ни на минуту не забывала, что находится на сцене.
А Гусева, кажется, и не думала, как она выглядит со сцены, С листьями землянички на голове, в передничке, с подносом в руках, она, точно ветер, носилась туда и сюда, торопливо сыпала свои «Слушаюсь!», «Сию минутку!» и до того нравилась ребятам, что никто не замечал ни ее большого рта, ни торчавших ушей. По общему признанию, Гусева играла лучше всех.
Сонечка после спектакля дня три ни с кем не разговаривала. И лишь потом как-то сказала Андрею безразличным голосом:
— Говорят, я неважно сыграла. Возможно. Но та роль была совсем не для меня. Я сделала глупость, что согласилась на нее. И вообще ухожу из кружка. Да и руководитель такой. Я с ним не сработаюсь.
ЧП
Андрей стоял за токарным станком и вытачивал заготовки для болтиков, когда услышал за спиной взволнованный голос Димы Расторгуева:
— Король! Быстро!
Андрей обернулся. Дима — всегда спокойный, неторопливый Дима — бежал через всю мастерскую прямо» к нему. На Диме не было ни шапки, ни пальто.
— Что такое? — испугался Андрей.
— Идем скорей!
— Зачем? Куда?
— Потом расскажу! — Но, видимо, не мог удержаться, привстав на цыпочки, зашептал в самое ухо: — ЧП. У Лерчика деньги украли. Старший сказал, чтобы немедленно шли в класс. Бежим! Уже все, наверно, собрались.
Выключив станок, Андрей набросил на плечи пальто и вместе с Димой выскочил из мастерской.
По дороге Дима рассказывал:
— Целых тринадцать рублей украли! Ему мать дала, чтобы за интернат уплатил. А у него украли. Плачет.
— Когда это случилось?
— Говорят, сегодня. В книге лежали, а книга — в тумбочке. Вчера отдать не успел, а сейчас посмотрел — нет денег. Кинга на месте, а деньги пропали…
Когда Дима и Андрей вошли в класс, там уже все рыли в сборе. Ребята сидели притихшие, не разговаривали, пугливо посматривали на Кузовкина, который, заложив руки за спину, шагал от окна к двери и обратно.
Лерчик Орешкин сидел на своем месте. Глаза у него были красные, заплаканные.
— Ну, — спросил воспитатель, — все собрались?
— Теперь все, — сказал Дима. — Королев в мастерской был.
Кузовкин подошел к столу, оперся о него руками.
Мальчики, все шестнадцать человек, с застывшими в тревоге и ожидании лицами, сидели перед ним. Леонид Данилович молчал, внимательно вглядываясь в лица. Но не во все лица. Он уже достаточно знал о каждом из ребят, чтобы подозревать в краже всех.
— Так что? — наконец проговорил Кузовкин. — Будем выступать, произносить гневные речи? А виноватый будет сидеть среди нас и думать про себя: «Поговорите. Я терпеливый». Как в басне Крылова: «А Васька слушает да ест». Так, что ли?
На партах настороженно молчали.
— А может быть, нам, действительно, как предлагал тогда Шашаев, поискать у каждого в карманах? Митя, как ты считаешь?
Митяй медлил с ответом всего какую-то секунду, не больше:
— Конечно, Леонид Данилович. Обыскать, и все. Чтобы не думали на каждого.
— Согласен. Так, может, с тебя и начнем? — неожиданно проговорил Кузовкин и направился к последней парте. — Не возражаешь?
Ребятам показалось, что Митяй опять на секунду, всего на секунду, задержался с ответом. Но их подозрение тотчас рассеялось, когда он спокойным и равнодушным голосом сказал:
— Как хотите. С меня так с меня.
Сказав это, он полез в карман брюк, достал носовой платок, расческу и для пущей убедительности вывернул карман наружу. В других карманах у него оказались двадцатикопеечная монета, кусочек бечевки, синенький, использованный билет в кино, шарик, пробка. Все эти вещи, такие обыкновенные, безобидные, он не спеша раскладывал на парте, и ребятам было немножко неудобно за воспитателя, который подвергает их товарища этому унизительному обыску. И самому Кузовкину это было неприятно. Чтобы как-то разрядить неловкую, тягостную тишину, он спросил:
— А пробку-то зачем? Откуда она?
Митяй почесал рыжий затылок и охотно сказал:
— На улице валялась. Я и взял. Для поплавка пригодится. Может, в нашем пруду рыба заведется…
Ребята заулыбались и с облегчением подумали: «Напрасно старший подозревает Митяя».
Однако воспитатель почему-то медлил.
— Ну, а еще? — спросил он.
— Что еще? — Митяй посерьезнел. — У меня карманов больше нет. Все.
— А в ботинках?
— Что в ботинках?
— Что у тебя, спрашиваю, в ботинках? — сердясь, сказал Кузовкин.
— Ничего нет. — Митяй развел руками. — Ноги в ботинках.
— Шашаев! — резко сказал воспитатель. — Сними ботинки!
Нагнувшись, Митяй долго развязывал шнурок. Стаскивая с ноги ботинок, обиженно проговорил:
— Вот, смотрите. Пожалуйста.
— Сними второй!
— Пожалуйста. — И Митяй протянул воспитателю второй ботинок. При этом у него был такой обиженный и несчастный вид, что ребятам вконец стало жалко Митяя.
Кузовкин нагнулся и вдруг громко сказал:
— А это что? — Сдернув с ноги Митяя носок, повторил: — Что это такое, спрашиваю? — и поднял руку.
Все ахнули: в руке воспитатель держал синенькую пятирублевку.
— Орешкин, сколько у тебя было денег?
— Тринадцать рублей, — едва слышно ответил Лерчик.
— Правильно, — пересчитав деньги, сказал Кузовкин.
Вечером состоялось срочное заседание совета пионерской дружины и совета коллектива. Было единогласно решено — из пионеров Шашаева исключить. А в интернате после долгих и жарких споров его все же оставили. Во-первых, снова выступил директор и сказал, что для дружного коллектива интерната будет делом чести — вывести Шашаева на правильную дорогу. Во-вторых, просто пожалели Митяя. Он при всех по-настоящему раскаялся, стал рассказывать о своей жизни. Нелегкая оказалась она у него. Жил когда-то в пригородном селе с отцом и матерью. Имели свой дом, сад. Отец страшно пил, с матерью не ладил. С малых лет только и слышал Митя ссоры да брань. Но обо всем забывал он и почти не появлялся дома, когда наступала весна, зацветали яблони и вишни. И спал в саду, в маленьком шалашике, в обнимку с Барином — дворовым псом. Мать рано умерла, а отец продал дом, переселился в город к сестре, но скоро окончательно спился и умер. У тетки Митяю пришлось не сладко. Она была жадная и злая. Кормила его впроголодь, одевала в тряпье. Тогда-то вечно голодный Митяй и научился воровать. Таскал на базаре у зазевавшихся торговок зелень и яйца, спекулировал билетами в кино. Для дворовых мальчишек он стал настоящей грозой и не лупил только тех, кто аккуратно выплачивал ему дань деньгами и бутербродами.
