Привет от Вернера - Коринец Юрий Иосифович (хорошие книги бесплатные полностью .TXT) 📗
ВОСЬМОЕ, И ПОСЛЕДНЕЕ, ПИСЬМО ВОРОВСКОМУ
Наши сборы в Берлин подходили к концу. Иосиф принес билеты на поезд: через два дня мы должны были уезжать. Мама все эти дни стирала, гладила и штопала, переворошив все наши вещи. Порядок в комнате был нарушен, все было перевернуто вверх дном, все лежало где попало, сваленное в кучи: и на столе, и на диване, и на шкафу, и прямо на полу – кастрюли, чулки, ботинки, тряпки, книги, тарелки, подушки... Это было очень интересно! Комната стала необычной; мы то и дело натыкались на какую-нибудь позабытую вещь. Я вдруг нашел на полу книжку с картинками, которую мама читала мне когда-то очень давно. Там были такие стихи: «Поймал в оркестре карася, сварю его к обеду!» И нарисован был толстый усатый человек на фоне оркестра, который держал в руках удочку с болтающимся на крючке карасем. А в куче белья я вдруг увидел свой давно позабытый лоток и бублик, которые мне Ваня сделал! Я их опять надел на голову и немножко походил с ними по квартире. И лоток, и бублик, и книжку про карася я решил взять в Берлин. Но мама сказала, что не надо их брать, что там у меня будет полно игрушек, мы их там купим, и вообще, сказала она, надо брать из вещей только самое необходимое, без чего первое время нельзя обойтись... Она так сказала, а сама запаковала целых два чемодана! А я что же? Я тоже должен иметь какой-нибудь свой чемодан с необходимыми вещами, без которых я никак не могу обойтись! Особенно первое время! И мама дала мне маленький чемодан. Лоток в него, конечно, не влез, и я решил его оставить. И бублик я решил оставить, потому что неудобно там, в Берлине, изображать из себя продавца, сказала мама. Там начнется совсем другая жизнь. Но книжку про карася в оркестре я все-таки взял, без нее я никак не мог обойтись! Я ее очень любил и давно искал, и все не мог найти. Я уложил еще альбом для рисования с несколькими цветными карандашами, китайского чертика «уйди-уйди!» и еще кое-какую мелочь, которая была мне дорога. А еще я взял с собой пионерский галстук, который мне подарили в Кремле. Без него я уж никак не мог обойтись.
Когда мы всё упаковали, мы пошли к Зусману на третью примерку. Третья примерка – последняя. Тогда вы просто надеваете свою вещь и идете домой. Если портной хороший. А если плохой, то снова надо что-нибудь переделывать. Но Зусман был хороший портной. Поэтому мой костюм был готов. И пальто тоже. И шапка. И сидели они на мне прекрасно!
Когда я все надел с помощью Зусмана, он отошел в сторону и посмотрел на меня, склонив голову набок.
– Совсем другой человек! – сказал Зусман. – Вы только посмотрите!
– Да, – сказала мама, – прекрасно!
– Не ребенок, а кукла! – сказала Жарикова.
– Похож на буржуя! – сказал Вовка.
Мне стало неловко, и Зусман это почувствовал.
– Вы их не слушайте, молодой человек! – сказал он. – Вы только скажите – вам удобно?
– Удобно! – сказал я.
Мне было смешно, что он обращается ко мне на «вы»!
– Здесь не жмет? – спросил Зусман, защекотав меня под мышками.
– Ха-ха! Нет! – сказал я.
Мне действительно было очень удобно. Ни в какой одежде я еще не чувствовал себя так удобно!
– Взгляните в зеркало! – сказал Зусман.
И я взглянул...
Там, в зеркале, стоял действительно кто-то совсем другой! Таким я себя еще никогда не видел!
– Вот что искусство делает с человеком! – сказал Зусман. – Оно его преображает!
– Да, – сказала мама. – Я вам очень благодарна.
– Кто такие портные, Вова? – вызывающе спросил Зусман. – Скажи-ка товарищам!
– Портные – первые художники на земле! – с улыбкой сказал Вовка.
– Совершенно верно! – кивнул Зусман. – А почему это так?
– Потому что они одели человечество, когда оно было голым!
– Портные – это первые культуртрегеры! – сказал Зусман. – Тебе ясно? – спросил он меня.
– А кто они такие, культуртрегеры? – спросил я тихо.
– Культуртрегеры – это люди, несущие культуру в народ! Садись-ка вот сюда, сейчас я тебе объясню...
И тут Зусман произнес целую речь. Он стоял посреди комнаты, отражаясь в зеркале, и мы отражались в зеркале, и манекены, как будто там, в глубине, Зусмана слушала целая толпа.
– Мы, портные, – самые древние культуртрегеры! Самые древние художники на земле! Чем отличается человек от животного? Своей одеждой! Кто одел первого человека, Адама, когда тот познал стыд? Скажите мне это! (Все молчали.) Мы одели! – воскликнул Зусман. – Мы облагородили голое человечество, когда прикрыли его стыд первыми шкурами! Мы совершенствовали одежду в течение веков, и вот к какому пришли результату! – Зусман указал на меня пальцем. – Вы сами видели, как сейчас, на ваших глазах, преобразился человек! Потому что к нему прикоснулось искусство! В бездушной материи мы осуществляем живую красоту линий и форм и несем ее человечеству! Представляете, как выглядело бы человечество без нас? Вы уже можете себе это представить! – саркастически воскликнул Зусман.
Я представил себе это на минутку, и мне действительно стало не по себе.
– Я бы мог говорить на эту тему без конца! – сказал Зусман. – Но вы, наверное, спешите...
– Да, нам надо еще зайти в магазин, – сказала мама, вставая. – Все это очень интересно. Я вам бесконечно благодарна, Липа Борисович, за Юру! И за прекрасную речь!
Мы со всеми попрощались и отправились с мамой в магазин – купить на дорогу продукты. И еще я должен был попрощаться с Воровским. У мамы в сумке лежало письмо – мое прощальное письмо Воровскому. Вот оно:
«Дорогой товарищ Воровский! Я уезжаю в Берлин! Я там тоже буду делать революцию, как ты! И как Гизин папа! Я его там встречу и передам ему привет от тебя и от Гизи. И привезу его к нам. А ты здесь не волнуйся за нас. Мы там будем вести себя как настоящие большевики. Я все время буду начеку, чтобы нам не выстрелили в спину. Ну, до свидания! Когда я вернусь, я тебе все расскажу. С коммунистическим приветом! Юра».
НЕПРИКОСНОВЕННЫЕ БОЛЬШЕВИКИ
И вот мы едем в поезде. Мы едем уже давно – три дня! И за окном уже не СССР – за окном капиталистическая Германия. Это такая иностранная держава. В общем, все почти такое же, как у нас – деревни, города, дома и деревья, – только управляют всем этим буржуи. А коммунистов сажают в тюрьму.
Но я-то их не боюсь! И отец тоже не боится. И мама. Потому что мы советские. Советские никого не боятся. А они нас боятся. И меня боятся! Не верите? Сейчас я вам расскажу...
Дело в том, что едем мы в отдельном купе. Купе – это такая квартира. В вагоне. В этой квартире все есть, как в настоящей: и стол, и кровати, и лампа, и сундуки, и шкафчики. Даже ванная за стенкой: хотите помыться – открываете дверь в стене и входите в ванную! Дверь там вдвигается прямо в стенку! Вот интересно! И вы открываете дверь, и входите в ванную, и моетесь... а поезд все идет, и вагон катится по рельсам как ни в чем не бывало! И еще мне нравятся там кровати: они расположены одна над другой вдоль стен. Четыре кровати, с двух сторон, – две внизу, две наверху. Мама не любит залезать наверх – она спит внизу. У нее там даже две кровати, потому что нас ведь трое, а кроватей четыре. А отец и я любим наверху – там удобно лежать и смотреть в окно, как за окном мелькает Германия. Мелькают дома, деревья, повозки, лошади, коровы, собаки, люди... Они мелькают, и кружатся, и уходят назад – ближние быстрей, дальние медленней, горизонт с облаками кружится еле-еле, а солнце днем и луна ночью едут вместе с нами! Солнце и луна везде одинаковые – куда бы вы ни поехали!
Вот так я лежал и смотрел в окно, смотрел долго-долго, и у меня прямо голова закружилась от этой карусели за окном, и я решил выйти в коридор. В коридоре тоже интересно. Он тянется вдоль всего вагона; с одной стороны – окна, с другой – двери купе. Там ехали разные иностранцы, буржуи конечно, потому что бедные в таких поездах не ездили. Мы ни с кем из буржуев не разговаривали, хотя едем уже три дня. Нечего нам с ними разговаривать! Мы просто смотрим на них свысока. Это не значит, что надо быть выше их ростом. Мой папа, например, маленького роста, а смотрит на них свысока. И мама тоже. И я тоже смотрю на них свысока. Смотреть свысока – это значит иметь собственную гордость! Папа прочел мне стихи Маяковского, там так и сказано: «У советских собственная гордость, на буржуев смотрим свысока!»
