Две березы на холме - Поликарпова Татьяна (е книги .TXT) 📗
Будь моя воля, я б этими скатертями все стенки завесила, и стол, и лавки! Вот стало б весело!
А полотенца тоже были на диво хороши! Длинные-длинные! А концы широко расшиты узорами, но все до одного только в два цвета - красный и черный, и украшены широким кружевом. Я присмотрелась: нет, не кружево, просто конец ниже узора превращен белой сквозной тончайшей вышивкой в подобие кружев.
У меня глаза разбежались: которое выбирать для срисовывания? Некоторые узоры были очень сложны - такая путаница линий, переходов; другие - слишком плотно расшиты. Я наконец отложила два. На одном - ветки калины, резные, лапчатые ее листья и плоские кисти ягод; все расположено удивительно изящно, стройно и перевито какими-то тонкими усиками с завитком на конце. А на другом - петушки, стоящие попарно, грудка к грудке; один петушок - черный с красным гребнем, бородкой и лапками, а второй наоборот - красный с черным.
Эти полотенца понравились мне потому, что изображалось на них живое, знакомое, а не просто ромбики, и кубики, и линии, хоть и красиво, изобретательно сплетенные.
Себе я стала переводить калину, Зульфии - смешных петушков. А тетю Еню упросила не запирать сундук, чтоб и Зульфия посмотрела сказочный сарафан и веселые скатерти.
Эх, жалко, что все тети Енины одежды такие большие, длинные! А то бы я попросила у нее для нашего концерта. Вот только полушалки могут пригодиться.
Придет Зульфия, мы их все перемеряем. Одна я как-то стеснялась.
Я сидела за столом, из последних сил вглядываясь в не очень ровные клеточки, начерченные мной, считала промежутки от крестика до крестика. Оказывается, какая долгая работа! Глаза уставали, и, отрываясь от тетради, тешила я себя, глядя на цветной ворох тети Ениного приданого, вздымающийся на нашей кровати, и на малиново-сизый сарафан, лежащий рядом, на особицу. Несправедливо, что сундук скрывает в своей темноте такие живые, яркие, чистые краски!
Что за обычай - носить все темное, дом убирать ну в крайнем случае белым, а в сундуке настоящая радуга! А Зульфии все не было…
Надо будет спросить тетю Еню про песню «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан». Я ее слышала, только не все слова знаю. Вот взять да и выучить ее. Для концерта. И тетя Еня сарафан даст надеть… Жалко, не мне придется. Этот сарафан можно у меня над головой связать, да еще и под ногами хватит тесемкой прихватить. Такая будет бочка… «В бочку с сыном посадили, засмолили, покатили и пустили в Окиян…»
А Зульфия все не идет!
Я отбросила карандаши, прильнула к окну, к не замерзшему краешку стекла. Еще не совсем стемнело на улице. Синевато, лиловато, беловато… Сижу как узник. Замурована в собственном доме! Носа высунуть не смею! Зульфию встретить! Я возмутилась и, набросив пальто, выскочила во двор, выглянула из калитки: вправо - пусто; влево - никого. Побежала до угла, до главной улицы, поминутно оглядываясь, не крадутся ли враги, - и вот она, вся широкая улица, насквозь до самой церкви у меня перед глазами. Почти пустынная…
Вон соседка к соседке перебежала, прихватив клетчатую шаль под подбородком. Вон девочка по воду пошла, ведрами на всю улицу бренчит… Я чувствовала, что мерзну, уши ломило без платка. Но не уходила: вдруг да вот сейчас покажется из-за поворота чуть подпрыгивающая фигурка - Зульфия? «Может, Лешка с Карпэем ее захватили в плен и держат как заложницу, пока я не пойду ее искать?» - мелькнуло в голове. Глупости, конечно! Чего им возиться, да и где держать Зульфию? На их месте я б лучше вела наблюдения за нашим домом… И тут мне послышалось - брякнула калитка с той самой, опасной стороны… Точно! Кто-то вышел с Лешкиного двора. На темном фоне забора и дома было не разглядеть кто. На всякий случай я прижалась к углу косинской избы. Вдруг над калиткой Никоновых выросла, словно вынырнула из темной воды, фигура человека. Лешка, конечно! Кто, кроме него! Узнаю его до отвращения знакомую позу: ноги врозь, руки в карманах, локти оттопырены…
«А-а, голубчик, вот ты где!» - сказала я про себя, успокоившись сразу, - значит Зульфия в безопасности. Меня Лешка не смог бы настичь. Дом был рядом. При всем желании, при всей своей ястребиной стремительности мальчишка не успел бы раньше меня очутиться у наших ворот. Подождав немного - Лешка не шевелился, прямо статуя! - я медленно пошла к дому. Хотя побежать мне очень даже хотелось, просто от холода.
Видно, Никонов поначалу не видел меня. Потому что стоило мне двинуться и отойти от дома Косиных, как он встрепенулся: вырвал руки из карманов и весь подался вперед, но не спрыгнул с калитки. Может, еще не узнал.
Дойдя до своей калитки, я остановилась: хотелось посмотреть, что будет. И так мы стояли, каждый при своих воротах. Смотрели друг на друга, не видя ни лица, ни глаз. Лешка - один черный плоский силуэт. А меня у темных ворот он, наверное, вообще не видел. Просто знал: раз калитка наша не открылась, не закрылась - значит, я здесь.
А небо хмурилось, слоистые седые тучи волоклись над проулком, дышали холодом, снегом. Земля же была темной, вовсе лишенной подробностей, красок.
Избы Никоновых и Карповых плоско чернели на взгорке, и о том, что крыши их сейчас мягкие и пухлые от снега, говорила только легкая волнистость той линии, которая четко отграничивала их от седого, тоже пухлого неба. Изящная путаница ветвей голых березовых макушек, тонким пером черной тушью наведенная над крышами, смягчала картину и странно сливалась с ней, хоть была непривычно чуждой здесь, над калиткой, на фоне неба, фигурка мальчишки - черный силуэт, будто вырезанный из картона.
Сказать, что я что-то думала, пока мы так стояли, будет неверно. Чувствовала? Тоже нет. Я ждала: вот сейчас что-то случится. Что-то должно было произойти. Это вверху тучи шли, а здесь, у земли, все цепенело, стыло в ожидании, все уже потемнело от неподвижности ожидания.
Но ничего не случилось… Я услышала шаги тети Ени во дворе и ступила за калитку, неизбежно грохнув щеколдой.
Лешка получил знак, что меня у ворот больше нет. Как все-таки резко в холодном воздухе, в молчании сумерек, как грубо брякает железо о железо!
Нас разоблачили
Только войдя в избу, я поняла, что застыла до самых печенок в одном накинутом на плечи пальто. Что бы мне вдеть руки в рукава да застегнуться - так нет! Я полезла на печь, теплую еще, пахнущую нагретым кирпичом, пылью. Тети Енина постель была скатана, лежала в углу. Я ничком растянулась прямо на широких гладких кирпичах, прикрыв спину пальто. Меня била дрожь.
Нет, я нисколько не раскаиваюсь, что дала пощечину Лешке. Поделом ему. И все-таки… все-таки его жалко. Но выхода теперь не могло быть.
Просить прощения - ни за что. От одной мысли меня подбросило на кирпичах - так я возмутилась. Да пустись я в объяснения, он бы ни за что не понял. Куда уж ему! Мальчишка… Значит, предстояла длинная, затяжная вражда.
Конечно, он не успокоится, пока меня не излупит или еще как-нибудь не отомстит. Стало быть, надо все время держаться настороже, прятаться, убегать… Тьфу! Что это за жизнь такая! Я волчком закрутилась на жестких кирпичах - так стало нестерпимо неловко не то что жить, а и просто лежать…
Сейчас вот для чего он влез на ворота? Конечно, чтоб в наш двор заглянуть!
Я села на печке, обхватив колени руками, пытаясь унять дрожь, и тут раздались наконец долгожданные шаги, топоток Зульфии.
- Лезь скорей ко мне! Я на печке! - почему-то шепотом сказала я ей.
Она и рада была: тоже замерзла. Да и секретней на печке. То, что рассказала Зульфия, враз отодвинуло все мои лешкинские переживания. Оказывается…
- Прихожу я к Степке, - рассказывала Зульфия, - а у него Мария Степановна! Ты понимаешь?! Она сразу из школы к нему! Я прихожу, а они сидят разговаривают. На лбу у Степки такая корочка, воспаление сошло, глаз открылся, кругом красноты даже нет. А на руках волдыри спали. - И Зульфия большими пальцами обеих рук потерла подушечки остальных пальцев. - Это уж потом я разглядела. А как только шагнула в избу, так и стала столбом у порога, не могу вздохнуть. А Мария Степановна зовет меня: «Что ж ты стала? Проходи, присядь с нами». А я говорю: мол, ноги грязные. А она: ну, мол, разуйся.
