В просторном мире - Никулин Михаил Андреевич (электронные книги без регистрации txt) 📗
— Мий ус, Миус! Так и повелось, — с ласковой усмешкой говорил ребятам Иван Никитич. По его усмешке никак нельзя догадаться, верит он в рассказ или нет. Но одно ясно было для ребят, присматривающихся к старому плотнику, что этот рассказ ему нравится и за его нехитрым содержанием он видит что-то другое, что важнее и для него и для притихших ребят.
— Только в том ли дело, ребята, что наша речка похожа на кучерявый ус?.. А, может быть, атаман этот знал ее с другой стороны?
Держась за распорку возилки, Иван Никитич смотрел не то на дорогу, не то на свои легко шагающие ноги.
— Не забывайте, что гонимые помещиками и царевыми слугами, люди за Миусом находили убежище. Не широка речка, а руки у них коротки были достать то, что было на этом берегу.
Слушая Ивана Никитича, ребята смотрели на рыжую пойму, по которой между белобоких холмов извивался Миус, убегая к азовским берегам.
Миша радовался, что вот эта холмистая степная земля давала приют гонимым людям, что Миус вставал крепостью на пути царя и помещиков.
За Миусом острый глаз Гаврика видел столбы силовой линии, идущей из Донбасса. Эти столбы в его живом воображении стали всадниками, вытянувшимися в бесконечно длинную цепь. Конечно, это была запорожская конница. И, не видя артиллерии, танков, Гаврик сожалел об этом: ведь тогда можно было бы по тем, кто гнался за подневольными, ударить раз-другой из дальнобойных или пустить из засады несколько танков.
…Дорога уже поднялась на бугристую вершину водораздела между Миусом и Самбеком. Левее завиднелись высоты Самбека — место совсем недавних кровавых схваток с фашистами. Меж холмами стеной вставали темносерые, высохшие сорные травы. Все чаще попадались теперь желтые круглые рытвины, следы разорвавшихся бомб и снарядов. С боку проселка валялись простреленные и на месте прострела густо поржавевшие каски, пулеметы без колес и колеса без пулеметов. Спутанная колючая проволока лежала ворохами и под набегающим ветром извивалась, как живая. На высоченной фашистской пушке, устремленной и степное примиусское и присамбекское небо, каркала ворона…
Иван Никитич шел рядом с повозкой, не замечая сидевших в ней Мишу и Гаврика. Изредка поглядывая но сторонам, он все больше погружался в какие-то свои, серьезные размышления. Очнувшись, он велел ребятам попроворней привязать лошадей к каркасу сгоревшей грузовой машины и следовать за ним. Все трое молча пошли в сторону от дороги, к небольшому деревянному обелиску, неподалеку от высокого кургана. Обелиск стоял в нескольких шагах от большой братской могилы, отсвечивающей на фоне сухих трав желтизной комковатой глины. Он был наспех сбит из первых попавшихся жиденьких дощечек. Это была пирамидка с пятиконечной звездой на усеченной вершине. Еще свежа была надпись: «Мы не забудем наших освободителей от фашизма, героев Самбека и Миуса».
Иван Никитич, подойдя к обелиску, снял треух, и ребята поспешили сделать то же самое. Старый плотник не сразу заговорил.
— Им, что положили головы за советскую землю, этим богатырям, разве ж такой памятник по заслугам?!
Потом Иван Никитич сказал, что не мешало бы на могилу положить свежей травы, и пока он сам измерял маленький кирпичный фундамент обелиска, его граненый шпиль, что-то задумчиво высчитывая и записывая в свою поношенную книжечку, Миша и Гаврик, нарвав свежего пырея, посыпали им братскую могилу, и комковатая глинистая насыпь запестрела, как прошитая зелеными нитками.
— А теперь пойдем туда!
Иван Никитич стал торопливо подниматься на соседний с обелиском высокий курган с песчаной макушкой, усеянной мелкими голышами.
— Дедушка, вот бы где стоять памятнику! — сказал Миша, когда они поднялись на вершину кургана. Отсюда открылся вид на морской залив, испещренный темными точками рыбачьих лодок, на трубы заводской окраины города, на самый город, дома которого, тесно сгрудившись, заглядывали с мыса на синеву моря… По грейдеру, проходившему далеко внизу, по южной обочине самбекских холмов, на Ростов и обратно в город на мысу пробегали грузовые и легковые автомашины. На изгибах дороги стекла кабин, отражая холодноватый свет низкого осеннего неба, ослепительно вспыхивали и гасли.
— Согласен с тобой, Михайло, — сказал старик и, обратившись к Гаврику, спросил его: — А ты, Гаврик, как думаешь?
Гаврик, стянув к носу темные брови, был далек от того места, на котором стоял. Он даже вздрогнул, удивившись, что им кто-то заинтересовался.
— Лучшего места, дедушка, не придумать… Высоко, всем видно… Будут глядеть и вспоминать… Это же солдаты и командиры…
На склоне кургана неожиданно грянул взрыв. Черным облаком взметнулся дым, снизу и с боков разрисованный гневными изгибами желтого пламени. Вслед за взрывом и облаком дыма из травы поднялся человек в защитной стеганке, в пилотке, в наушниках, от которых тянулся шнур к длинному шесту. Этот шест заканчивался чем-то похожим не то на сачок, не то на обруч, затянутый сеткой.
— Разминер! — обрадовался Миша.
— Миша, вовсе не разминер, а минер! — поправил его Гаврик.
— Сущая правда! Один тут со смертью воюет! — отозвался внезапно повеселевший Иван Никитич. — Вот его и спросим: как там, на склоне к морю, не опасно итти с коровами? — И Иван Никитич стал спускаться с вершины кургана, а минер, заметив, что старик хочет о чем-то спросить его, поднялся по склону навстречу.
Здороваясь с минером, старый плотник снял треух и, необычно для него, низко поклонился:
— Здравствуй, дорогой товарищ! Успеха тебе в работе!
— Спасибо, папаша! Пока здравствую и охота долго здравствовать!
— Работенка твоя, сынок, упущений не любит!
— Да, упустишь — не поймаешь!
Минер был молодой, светлорусый, пилотка у него пыла немного сбита набок.
— Не будем, папаша, раньше времени помирать. Сначала надо очистить землю, вспахать ее, чтоб зазеленела..
— Обязательно, чтоб зазеленела, — одобрил Иван Никитич и тут же задал интересовавший его вопрос.
— А, так это вы из Сальских степей с коровами… И ваши коровы колхоза «Передовик»?.. Василий Александрович еще с утра предупреждал меня… Проверил, папаша! Проверил… А все-таки там, на спуске, с коровами надо построже, чтоб по сторонам не бродили.. — И, поправив пилотку, он стал спускаться по обочине кургана.
…Уже давно ребята со своим стариком тряслись в быстро катившейся повозке, уже давно остался позади курган с песчаной макушкой, а Иван Никитич, оглядываясь и на сзади привязанного коня, тащившего бедарку, и на курган, изредка повторял, точно разговаривая с собой:
— Экой парень этот минер!
— Дедушка, вы ж его мало знаете? — спросил Миша.
Иван Никитич, казалось, не услышал этого вопроса, но когда позади, за морем сорных трав, раздался очередной раскатистый гул, будто кто-то прокатил каменную скалу по огромным ступеням, старик сказал:
— Дело у этого минера — вон какое громкое. Этот человек, Михайло, ходит по краю пропасти и за тебя, и за меня, и за Гаврика… Чего ж его долго проверять-то!.. Вон, видите, там, где очистил, уже зачернело, а потом и зазеленеет!
Повозка бежала навстречу большому массиву поднятой зяби. Несмотря на то, что зябь была черней бурьянов, ее чернота радовала глаз зарождающейся жизнью, надеждой на завтрашний день.
— Гаврик, подгоняй коней повеселей! Хотя ферма недалеко, вон за тракторами, а все-таки поспешай… Ведь завтра ждут нас в колхозе! А впереди трудные километры! — построжев, заметил старик.
Последние километры дороги и в самом деле оказались самыми трудными. За ночь, проведенную на ферме, ветер снова переменил направление и дул теперь не с запада, а с северо-запада. С лиловых туч, низко повисших над присамбекскими суглинистыми холмами, иногда срывался редкий сухой снег. Узкими молочными ручейками катился он по проселку и, сбиваясь с прямого пути, исчезал в сухостойных травах.
Иван Никитич с подводами находился все время впереди быстро двигавшегося стада. Он управлял лошадьми, стоя в повозке, и часто озирался и разговаривал с ребятами так, будто Миша и Гаврик всегда были самыми непослушными помощниками.
