Трофейная банка, разбитая на дуэли - Крапивин Владислав Петрович (читать книги регистрация .txt) 📗
За двумя стенками раздался шум выливаемой в корыто воды... Лодька полежал минуты две, крупно глотнул. Сердце било в уши тугими большущими мячами. Но слышал его только Лодька. Галчуха, конечно, не слышала. Она, скорее всего, думала, что ни Лодьки, ни его мамы вообще нет дома: тихо за стеной, темно в дверной щели...
Лодька, ватно обмякнув руками-ногами, стал подниматься над кушеткой. "Просто я должен понять", — говорил он себе. — Это... научный эксперимент..."
На цыпочках, в носках, он вошел в темную комнату со стеллажом. Ощущение было таким, словно он раздет до нитки и в любую секунду кто-то может щелкнуть выключателем... Да, одно дело дурашливо болтать с Галчухой о бюстгалтерах или о "лапаньях-обжиманьях", к которым склонны ее ухажеры, а другое вот так, всерьез... Но... не пятиться же, если задумал...
В окно слабо светила со двора лампочка. Лодька, двигаясь привычно и мягко, забрался на спинку кровати ("только не звякни, металлолом несчастный...). Переступил на полку (не спихнуть бы учебники). Вдвинул лицо в проем между книгами (пахло, будто в библиотеке). Сердце бухало так, что, кажется, вздрагивал стеллаж. Исчезнуть бы, пока не поздно... Однако Лодька, тихо сопя, придвинул к щели глаз...
Галчуха оказалась в поле зрения полностью. Она сидела посреди комнаты в корыте и натирала голову куском мыла. Лодька видел ее со спины и... ну, ничего необычного и хватающего за душу он не разглядел. Спина как спина — с округлыми шевелящимися лопатками и цепочкой позвонков, с розовым следом от узкого лифчка под ними. Из-за спины торчали высоко поднятые, блестящие от воды колени... Подумаешь! Все это Лодька видел летом, на Песках, когда вместе с "герценскими" пацанами там купались одноклассницы Лешки Григорьева и Атоса. Разве что вместо "держателя бюста" этот вот розовый след... Но стоил ли он таких переживаний!
Лодька даже разозлился на Галчуху. И подумал: "Может, подождать, когда встанет?" Но Галчуха... Она вдруг отложила мыло в стоявшую у корыта миску и стала медленно поворачивать голову. Повернула, подняла. Глянула именно туда, где была под потолком щелка. Лодька закаменел. А она смотрела внимательно и вопросительно. Лодька ощутил себя так, будто не Галчуха, а он теперь сидит голый в корыте и знает, что его разглядывают с пристальным интересом. Причем не из одной щели, а из множества...
Галчуха как-то странно пожала плечом, отвернулась. Лодька снова обмяк, стал сползать на пол (не стукнуть бы, не брякнуть). Сполз, тихонько ушел к своей кушетке, лег ничком (словарь опять под щекой). В ушах гудело. Если бы сейчас вошли незнакомые суровые люди, заковали бы Лодьку в ржавые кандалы и повезли на каторгу, он бы ничуть не удивился и не оказал сопротивления. Потому что все казалось происходящим в другом пространстве, где вместо воздуха липкий газ, перемешанный с густым отвратно пахнущим стыдом...
Но суровые люди не появлялись, тогда Лодька приподнялся и закатил себе оплеуху. Обрадованно зазвенело сразу в обоих ушах.
Он лежал неизвестно сколько времени. Изнемогал от отвращения к себе. Потом все же решил, что хватит терзаться. Ведь никто ничего не знает, а сам он больше никогда... И вдруг поймал себя на том, что, несмотря на все переживания, светлая щелка — та, что под потолком, — все равно сидит в памяти и вроде бы манит туда, наверх. Он примерился было дать себе вторую оплеуху, но щелкнул в коридоре ключ — пришла мама. Лодька поспешно скомкал в себе все мысли, чувства и воспоминания о случившемся и запихал этот комок в дальний угол сознания. Успел только радостно подумать, что все это не имеет никакого отношения в Стасе.
— Я думал, ты придешь позднее, — небрежно сказал он маме.
— Куда позднее-то, — удивилась она. — Двенадцатый час. А ты, конечно, опять с книжкой и не думаешь ложиться...
— Я читал словарь и задремал...
О щелке он ка-те-го-ри-че-ски запретил себе вспоминать.
Впрочем, скоро этот вопрос решился сам собой. Следующим вечером, когда Лодька явился с катка, Галчуха постучала в стену и позвала его к себе.
— Помоги мне перевести два абзаца. У меня в голове каша...
— Как по-немецки "каша", не помню. А суп по-немецки — "Зуппэ"...
— Ты мне "зуппэ" не заговаривай, а садись и переводи... Музыка тебе не помешает? — Галчуха открыла патефон и взяла с тумбочки пластинку с увертюрой к опере "Чио-Чио-сан" (а точнее "Мадам Баттерфляй".
— Не помешает, — буркнул Лодька. Он боялся смотреть на стену, где высоко вверху пряталась незаметная щелка. А когда посмотрел... увидел, что на стене вертикально висит склеенная из тетрадных листов лента. На ней было расписание занятий и какие-то таблицы. Верхний конец ленты, украшенный рисунком с кремлевской башней, оказался закреплен у самого потолка, на том самом месте!
С подоконника донеслось мягкое музыкальное вступление.
— Ох, опять эта волынка... — простонала на своей кровати тетя Тася и натянула на голову одеяло.
И Лодьке захотелось натянуть на голову что-нибудь такое же плотное. Потому что он ощутил — лицо у него вишневое, будто этикетка японской граммофонной фирмы "Victor". Подшлемник бы, как у Стаси! Но подшлемника не было, и Лодька, пламенея ушами, уткнулся в растрепанный Галчухин учебник...
Глава 4. Центр окружности
Одиннадцатого февраля Борис Аронский подарил имениннику песню. До этого, правда, он подарил еще записную книжку с оттиснутым на клеенчатой корочке профилем Пушкина. Однако, судя по всему, этот подарок Борька считал не главным. А главный — вот.. Выпив две кружки чая, сжевав с десяток творожных и картофельных ватрушек и три куска пирога с клюквой, он встал, вытер губы и объявил:
— А сейчас, Лодь, я хочу подарить тебе песню. Я ее учил для выступления на концерте, но еще не исполнял. И пою первый раз, для тебя...
Борька не стеснялся петь. Чего стесняться, если ты умеешь это и любишь!..
Кроме Борьки, гостей на Лодькином дне рожденья было всего двое: Галчуха и Стася. Обе они, кажется, удивились: как можно петь, набив брюхо таким количеством стряпни? Но Лодька не удивился: он-то знал способности друга!
Удивился Лодька, когда услышал песню.
Борька встал, взялся за спинку стула, устремил взгляд в дальний угол, сделал вдох и...
Это была всем знакомая песня из фильма "Красный галстук", который Лодька с Борькой смотрели еще год назад. Ее часто передавали по радио. Фильм, кстати, Лодьке нравился. Порой там ребята говорили чересчур правильные, похожие на лозунги речи, но зато показана была настоящая дружба. В некоторых местах у Лодьки даже щипало в глазах — особенно там, где Валерий Вишняков и Шурка Бадейкин решили помириться и покатились по полу, сцепившись в дружеских объятьях. Но песня никаких особых чувств не вызывала. Обыкновенная. Таких много поют в пионерских радиоконцертах.
Однако сейчас, когда запел Борька, все оказалось по-другому.
Он почему-то начал с припева:
Борька пел высоким и чистым голосом. Если закрыть глаза, то можно было представить (тому, кто не знал), что поет не грузноватый пухлолицый пацан с крошками от ватрушек на щеках, а тонкое большеглазое существо вроде Фонарика или Костика Ростовича. Или вроде Роберта Гранта который взбирается по вантам "Дункана"... Впрочем, Лодьке было плевать на Борькину внешность. Другой Борька ему был ни к чему. Ему был нужен именно этот — весь вот такой как есть и с песней, которая звучала теперь совсем не так, как в кино или по радио. Эта песня была сейчас — их двоих...
