На маленьком кусочке Вселенной - Титаренко Евгений Максимович (чтение книг .TXT) 📗
– Пап, неужели ты эти лампы не можешь достать? – спросил Димка, не оборачиваясь, будто зная, что отец проснулся.
Леонид Васильевич, приподняв голову, с любопытством оглядел сына:
– А тебя что, лампы с постели вскинули?
– Лампы, пап.
– Триодики эти я еще вчера принес. Да ведь тебя ж с вечера…
Договорить ему Димка не дал:
– Где, пап?! – Увидел рядом на подоконнике пакет из вощеной пергаментной бумаги, сгреб его. – Вечно ты, пап, если и сделаешь что, так пока не напомнишь…
Леонид Васильевич сел, натянул рубаху.
– Ты же все схемы раскурочил, на что тебе лампы теперь?
– Какие надо, пап, не раскурочил, – буркнул в ответ Димка.
Из-под паяльника в его руке метнулась к потолку белая струйка дыма. Запах кислоты, припоя и разбудил Леонида Васильевича.
– В школу ты не собираешься?
– Еще сорок минут до школы, – парировал Димка.
Леонид Васильевич оделся, прошел в кухню. Жена поглядела на него. Оба недоуменно пожали плечами.
– Такие дела, мать, – неопределенно проговорил Леонид Васильевич, распахивая настежь окно. – А ты говоришь. – добавил он, хотя жена пока ничего ему не говорила.
Кухонное окно выходило на огороды, и вместе с легкой утренней дымкой в комнаты пахнуло запахами сена, земли и еще как будто ландышами, когда они увядают… Но какие же ландыши в сентябре?
– Сын! Идем после работы осень смотреть?
– Мне сегодня некогда, пап – отозвался Димка – Другой раз, а?
Родители его снова переглянулись и снова пожали плечами.
Осень в тот год пришла сухая, багряная на опушках. Яркая.
Сентябрь весь отстоял в красках. Сначала тронулись прозрачной желтизной клены, что против ермолаевской школы, у Мельничного пруда. В канун листопада почему-то всегда первыми трогало желтизной эти клены. И вода вроде рядом, и солнца вдоволь… Но природа по каким-то своим законам распределяет жизненные соки. И бывает, на приволье деревце, а гибнет. Другое прилепится кое-как возле старого пня, в самой что ни на есть глухомани, и уж снег падет, заметут метели, а у него, как один, листочки зеленые. Скрутит их мороз, перекорежит, а оборвать не в силах.
Продуманно пестра осень. И рядом с чуть порыжевшим листом боярышника вдруг полыхнет она таким пламенем, что думается, калиновыми гроздьями ветви увешаны.
Ну какое же это, скажите на милость, умирание? Это самый что ни на есть расцвет! Будто, жадная, таила от нас природа богатства свои, а потом сразу брызнула всеми цветами радуги и засверкала, переливаясь, чуточку смущенная и гордая совершенством своим.
Ради щедрой осени тревожит нас тайными волнениями весна. Для того мы пьем родниковую свежесть земли, для того дышим ее ароматами, чтобы однажды предстать пред очами ее: а много ль тобою накоплено?..
Весь камень был завален будущими экспонатами Ксаниного гербария. Кажется, деревца не осталось вокруг, с которого бы Димка не собрал дань. Успокоился он, когда уже некуда стало класть ветки, тем более – присесть.
Ксана смеялась. Весь этот день она смеялась много и радостно. Пока Димка грабил деревья, она копошилась в траве, извлекая, чтобы не повредить, тонюсенькие ниточки корешков каких-то неведомых Димке былинок.
– Ну разве я донесу это!
– А я половину домой возьму, – решил Димка. – Потом отдам тебе.
Освобождая место, он, долго не думая, сдвинул ветки на противоположный край камня, отчего добрая половина их свалилась на землю
– Садись, Ксана, перекур!
Оба сели. Димка от лазанья по деревьям дышал, как после трехкилометровки.
– Уморился?
– Чуть-чуть, – сказал Димка.
– У тебя все волосы в паутине.
Димка достал расческу и принялся выгребать из своей шевелюры лесной мусор.
Они пришли на поляну вместе. Встретились в поле, за конефермой, и вместе поднимались на безымянную.
Чтобы не тащить домой лишнего груза, Ксана взяла на колени несколько веток, стала выбирать в гуще листьев наиболее интересные. Правда, у нее на это был какой-то свой взгляд, так что Димка, с минуту понаблюдав за ее работой, не уловил принципа.
Лес в ярко-желтых лучах солнца поднимался над пожухлыми травами, и покой его был чуткий, как струна: только тронь – и, долгий, медленно затухая, полетит над землей радостный звук.
– Давай завтра опять сюда придем, Ксана!
Ксана опустила руку с листьями на колено и посмотрела виноватыми, неожиданно грустными глазами.
– Чего ты? – спросил Димка.
– Боюсь я, Дима… – Она повторила: – Боюсь…
Димка сразу насупился:
– Кого боишься?
– Не кого, Дима… А просто боюсь. Всего. Ведь так нельзя, Дима. Мы как воры с тобой, как преступники какие-нибудь. Даже вот прийти сюда – такой круг сделали… А что мы украли, а, Дим?
Димка резко поднялся, прошел мимо Ксаны, шурша сухими стеблями разнотравья, вернулся.
– Ну и что?! Ну и пусть! А назло всем!
– Кому назло, Дима?
– А всем! – сказал Димка. – Подряд!
Ксана улыбнулась:
– Ты как маленький!
– Никакой я не маленький… – ответил Димка, в задумчивости ероша волосы. – Знаешь что, Ксанка? Давай сбежим с тобой!
– Куда? – спросила Ксана. (И это «куда» она произнесла, как его имя, немножко по слогам. Причем со смехом и грустью одновременно.)
– А куда-нибудь! – сказал Димка. – Убежим – да и все. Места на земле мало, что ли? Хоть на Камчатку! Или на Сахалин.
– А что мы там будем делать?
– Что… Я работать пойду, ты будешь учиться! Дело себе найдем.
Ксана задумалась. Потеребила кончик косы.
– Страшно, Дима… И знаешь… – Виновато глянула исподлобья. – Маму жалко…
Димка сразу потух. Разочарованно сел рядом.
– Ксанка, Ксанка… – Отвернулся. – Какая ты…
– Обиделся?
– Чего обижаться? Но в этом деле надо быстро: решил – и раз-два. Сейчас бы вышли на дорогу с тобой – и ходу, куда глаза глядят!
Ксана засмеялась.
– И камень бы оставили? И дуб?
– Камень бы я понес… – подумав, сказал Димка. – А дуб… Ну, и дуб потом.
Ксана уткнулась лицом в пахнущие осенью листья.
– Не сердись на меня, Дима.
– Никто на тебя не сердится.
– Мы, знаешь, мы завтра не сюда пойдем, а в парк. Ладно? Послушаем издалека… А, Дим?
Димка внимательно посмотрел на нее.
– Ладно!
Димка стал помогать Ксане перебирать листья. Попросил только разъяснять ему, что годится, что нет.
– А ты выбирай, какие тебе нравятся. Я так потом и помечу, что твои, – сказала Ксана.
Но Димке они нравились, кажется, все подряд.
– Я вот, Ксана, не завтра – послезавтра закончу тебе приемник, с утра до вечера буду передавать что-нибудь! – размечтался Димка. – А для контроля буду спрашивать, какую пластинку крутил в одиннадцать часов двадцать две минуты?
– Мне так и отойти нельзя будет! – сказала Ксана
– Нельзя, – согласился Димка
Домой возвращались ближе к вечеру, когда в лесу еще был закат, а для Ермолаевки солнце уже село. Возвращались мимо Холмогор и остановились, чтобы распрощаться, на подходе к дамбе.
– У тебя тут, говорят, жених?.. – Димка показал головой в сторону Холмогор.
– Уже где-то слышал?
– А я про тебя все сведения собираю, – сказал Димка, – где, что, как…
– Ну, и насобираешь глупостей всяких!
Она прижимала к себе ворох осенних веток и разговаривала, косясь из-за них на Димку, как из укрытия.
У Димки тоже были ветки, но Димку они не стесняли. Ксана заметила:
– Что ты как веник их держишь?
Нравилось Димке, когда она поучала его. Что-то заботливо-снисходительное появлялось при этом в голосе ее, в глазах, в движении головы, вроде бы Димка перед ней – ребенок, а она – опытная-преопытная… Но ветки свои он все же поднял вверх листьями.
– Я, Ксанка, глупостей не собираю, только факты. Пойдем посидим еще на дамбе!
– Поздно, Дима…
Димка разочарованно помолчал.
– Хорошо сегодня было? – спросил Димка.
Она кивнула. Потом спросила:
