Лужайки, где пляшут скворечники (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (электронные книги без регистрации TXT) 📗
Несколько дней ходил он, то маясь от беспокойства, то глотая обиду, то вдруг успокаиваясь: «Ну, уехала, и ладно. Проживу… А что между нами было-то? Не невеста же…»
С этим странным, тяжелым спокойствием он уехал на летнюю практику, на раскопки в Юташскую степь, где под слоем впервые распаханной целины были найдены остатки неизвестной культуры. Когда-то стоял там город — ужасно древний и непонятно чей.
И было все, как мечталось: сухая земля курганов, черепки с таинственным орнаментом, запах полыни, черные ночи с белыми звездами, костры, гитара. Друзья-приятели… Только тревога нет-нет да и возвращалась.
А потом покрытый пыльным загаром пацан-велосипедист привез из ближнего поселка телеграмму для Артема Темрюка. Телеграмма была от тетки. Умерла мама.
Умерла она не от своей давней и привычной болезни, а от сердца. Внезапно…
И потянулось потом длинное, пустое, похожее на пролившийся черный клей лето. Жизнь в пустой трехкомнатной квартире, где висели в прихожей мамины пальто и плащ, где стояла на кухонном столе мамина чашка, где полосы солнца лежали на нетронутой, аккуратно застеленной маминой кровати. Где в каждом пятнышке света, в каждом скрипе паркетных плиток чудилась мама…
Довольно скоро напомнила о себе «суровая жизнь», которой плевать было на тоску и потерянность восемнадцатилетнего студента-историка. Нужны были деньги: тратить их на хлеб и картошку, платить за квартиру и телефон, покупать башмаки и брюки взамен совсем истрепавшихся…
Нашлись советчики: продай-ка ты, Тёма, эту большущую квартиру, купи однокомнатную, по дешевке, а оставшихся денег хватит тебе не меньше чем на все годы учебы. Спасаясь от тоски, Артем окунулся в эту торгово-обменную компанию. Маклеры, фирмы, юристы, продажа вещей и мебели, беганье по конторам за всякими справками. Квартира ушла к другим владельцам. Артему сулили другую, маленькую, плюс изрядную сумму. Даже выдали небольшой аванс. Остальные деньги обещали вручить в день его вселения на новую жилплощадь. Но в этот самый день оказалось, что жилплощадь принадлежит другим людям, которые очень удивились визиту Артема: они только что вернулись с дачи и слыхом не слыхивали, что кто-то продал их квартиру. Идите-ка молодой человек, пока мы не вызвали участкового…
Все документы оказались липовыми. Улыбчивых маклеров как ветром сдуло. Артем пошел в милицию. Там поухмы-лялись и сказали: не надо было подписывать бумаги о продаже, не проверив десять раз, кто есть кто. Теперь обращайтесь в суд, но «дружески» предупреждаем — дело гиблое.
Артему опять стало все равно. Он перебрался к тетке, отдал ей почти все деньги и стал жить, ни о чем не думая. В серой беспросветной пустоте. Начались занятия в университете, но Артем почти не ходил на лекции. Болтался по городу или целыми днями лежал на кровати. Когда принесли повестку, он не сделал ничего, чтобы избавиться от призыва. Да, вуз не государственный, и студентам не полагалась отсрочка. Но можно было все же протестовать, отбиваться. Может быть, и отбился бы, если бы очень постарался. Кое-кому удавалось. А Артем к тому же в очках… Но не было желания что-то делать. Наплевать. Пусть все идет, как идет. По крайней мере не надо ни о чем думать.
Ну и пошло. Казарма, «деды», разбитые очки. Пару раз он вспомнил приемы дзюдо. Это не очень помогло: чего ты можешь со своими приемами один против дюжины? Помогло другое. Однажды, глядя в бесцветные глаза щекастого сержанта, Артем процедил: «Пойми ты, ублюдок, — мне все равно, что будет со мной. А тебе, я вижу, твоя шкура дорога. Вот и делай вывод…» Тот вместе с «дедами» вывод сделал, жить стало малость полегче. Но очень скоро оказалось, что первогодок Темрюк подписал заявление, чтобы его добровольцем отправили в неспокойные южные края. Доказывать, что подпись фальшивая, Артем не стал. Подумал: «Хуже не будет». Только сказал один на один командиру взвода: «Сука ты все-таки, подпоручик». И тот ничего, стерпел.
А потом было… Ну, в общем все, что было. И госпиталь. И возвращение. И утренняя летняя улица. И визг затормозившего «москвичонка» — Нитка выскочила из машины, бросилась через дорогу:
— Тём!
Они успели только обняться — вот так, с маху, посреди улицы — и обменяться парой слов. Пожилой дядька в «Москвиче» нетерпеливо давил на сигнал.
— Это наш начальник смены на фабрике, он взялся подвезти меня. Там у нас спецзаказ… Тём, давай в пять вечера у фонтана, где раньше! А?
— Ладно, Нитка! Обязательно!
А может, она замужем? А может, все, что было, давно уже не имеет значения? Да и что было-то? Детство… И эти объятия посреди улицы — тоже память о детстве… И все же светлый зайчик прочно поселился в душе Артема. Этакая надежда на будущую радость…
Они сидели на бетонном ограждении квадратного бассейна с тремя каменными дельфинами посредине. Фонтан не работал. Он и раньше не работал — в те дни, когда Артем и Нитка назначали здесь друг другу свидания. Впрочем, это было чаще всего зимой, а тогда какие фонтаны! Дельфины сидели, нахохлившись, в снежных шапках. А сейчас на сухом дне — лепестки отцветающих яблонь и пивные пробки.
Нитка, в пестро-синем сарафанчике, с синей лентой на черных волосах, прижалась к нему голым поцарапанным плечом (совсем как прежняя Нитка, еще там в «Приозерном»). Глядя перед собой, сказала требовательно:
— Давай без охов и ахов. По порядку, каждый про себя, что с нами было. Сперва ты.
— Нет, сперва ты…
— Нет, ты…
Он рассказал. Про то, предармейское, лето — подробно. Про армию — коротко.
— А теперь вот опять… нищий студент. А ты? Небось замужем?
— Дурень…
— Ты же так пропала тогда. Нежданно-негаданно…
Плечо у нее дернулось, затвердело.
— Тём… не было выхода. Я была такая… вся не в себе… Кея схватила — и на вокзал. В Ново-Картинск, к бабушке. Куда деваться-то…
— А что случилось?
— Ну… он же совсем с ума сошел. Сперва не сильно приставал, будто играючи, а в ту ночь полез по-настоящему…
— Кто?
— Ну, кто… Отец.
— Как полез?
— Тём… ну, ты совсем дитя, да?
— Гад какой… — выдохнул Артем.
— Нуда… Тём, я тебе писала потом. Два письма. Ты, значит, не получил… А после уж не до писем стало, когда случился этот ужас…
«В этом ужасе ты и нужна была мне», — хотел сказать Артем, вспомнив безысходность похоронных дней. Только вдруг, как у мальчишки, намокли глаза.
— А теперь ты… значит, опять здесь?
— Отец завербовался куда-то на Север. Он развелся с той… ну, которая тогда была у него. И она отсудила у него квартиру.
— А где же ты теперь?
— В общежитии, на фабрике. У нас комната на двоих.
— С Кеем?
Нитка отодвинулась.
— Господи… Тём…
— Что? — сразу ахнуло в нем темное эхо беды.
— Ты же… ну да. Откуда ты мог про тот ужас знать…
— Нитка, что?!
Она заплакала сразу, взахлеб, с крупной дрожью. Прижалась опять.
— Нету Кея…
Наверно, не случайно сегодня вспомнились эти стихи. Там, на Пустырях.
Кей… Задумчивый малыш в полинялой матроске. Потом — независимый пацан с нестрижеными пепельными волосами. Щуплый, невысокий — даже и не скажешь, что двенадцатый год… Последний раз Артем видел его позапрошлой весной, теплым майским днем. Случайно встретились на улице. Тём спешил в институт, Кей топал навстречу — в тесной выгоревшей футболке с цифрой «7» на груди, в стареньких пыльных джинсах.
— Тём, привет! Ты куда?
— Сдавать английский, будь он проклят…
— Ни пуха ни пера!
— К черту! Скажи Нитке, что я скоро забегу к вам.
— Ага! — И зашагал вдоль усыпанного желтыми одуванчиками газона — легонький, беззаботный, и проскакивала в походке чуть заметная привычная хромота…
