Ведьмины круги (сборник) - Матвеева Елена Александровна (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
– Пожал-ста… не надо… Клав… Ты обеща…
Клава, видать, выдала весь свой механический завод. Она сказала в сторону постели:
– Заткнись. – И мне: – Здесь все равно нет телефона.
Она ушла, а существо затихло и даже глаза прикрыло. Я вытащил из-под неподвижного тела мятую серую простыню и накинул на эту несчастную Люсю. Глаза ее снова распахнулись, но на этот раз огромные черные зрачки закатились. Выглядело это так страшно, что я дрожащими руками попробовал опустить ей веки. Потом мне показалось, что она не дышит. Приставил ладонь к ноздрям, но ничего не понял. Дотронулся до щеки – покойницки-холодная. В панике я отбросил простыню и попробовал приложить ухо к груди. Возможно, не туда прикладывал – сердца не услышал. Я снова укрыл тело до подбородка. В ящике стола, среди бумаг, перемазанных косметикой, рассыпанной пудры, разорванной коробки с гримом и каких-то дешевых украшений, я нашел, что искал, – зеркало в пластмассовой оправе с ручкой. Приблизил к ее носу. Ожидание показалось долгим, но, видимо, длилось секунды. На поверхности стекла всплыло мутное пятнышко.
Клава сидела за столом перед телевизором, но смотрела мимо экрана.
– Хочешь чаю? – спросила она спокойно.
– Нужно что-то предпринять. Ее нельзя так оставить.
– Ничего, – ответила Клава, – само пройдет. К утру оклемается. Она каждый месяц такие концерты закатывает. Переберет своего зелья и отдает концы.
– У нее что-то с дыханием. Совсем слабо дышит.
– Это мы уже проходили.
– Но от этого умирают! Надо вызвать «Скорую».
– Не надо «Скорой». Она боится этого путце смерти.
– А смерти, значит, не боится?
– He-а. Там ей будет лучше. Святая лечила ее. Это я Матильду так называю, – пояснила она и добавила: – В юмористическом, конечно, смысле. До святости ей – как мне до Москвы раком. А попросту она – дура. У нее в жизни тоже всякое было, вот и решила заделаться матерью Терезой. Ночлежку для всяких ублюдков содержала, жалела. С этой много возилась, да что толку: возись не возись, она конченая. А потом уехать решила. Место здесь дворницкое – клёвое. Хоть зарплата маленькая, но бесплатное жилье, а к тому же клиенты – кому полы мыла, кому окна. И место, и клиентов она мне передала не за так. Денег не просила, но оставила наркоманское отродье. Приезжает проверять. Но лучше бы заплатить да не знать всего этого.
– А давно вы здесь?
– Три месяца. А Матильда приезжала неделю назад. Я ей говорю – криминал, подохнет Щепка, что мне делать?
– Вы ее Щепкой зовете?
– А ты посмотри: три щепочки сложены да сопельки вложены. Правда, она тихая, никого не водит, забьется сюда, как в нору, и сидит. Так говоришь, не брат ей? А зачем назвался?
Я попытался объяснить, что ищу другую Люсю, может, и поверила.
– Матильда хочет ее забрать, – сказала Клава, – да, боюсь, не было бы поздно. А я пока обещание не нарушала, но адресок Щепкиной матери раздобыла, ходила к ней. Эту голыми руками не возьмешь. Только что с лестницы не спустила. – Говоря о матери, Клава испытующе посмотрела на меня, – должно быть, все же подозревала, что я Щепкин родственник, – а потом говорит: – Сдам я Щепку. Еще немного потерплю и сдам. И перед законом буду более чистая, чем мать Тереза. – Помолчала и язвительно добавила: – Волховстроевская мать Тереза! Даже ты говоришь, что надо вызывать медицину. Может, уже пора? И покончить с этим!
– Не знаю, – сказал я и пошел проверить, как там Щепка.
Входил с опаской, но ничего не изменилось. Дыхание – тоже. Но на этот раз я уловил его без всякого зеркала. Вытащил из щели между стенкой и кроватью сбитое одеяло и укрыл Щепку. Она была такая холодная, будто жизнь покинула ее. Была ли без сознания, спала ли?
Я заглянул в стенной шкаф с фанерными дверцами, но ничего теплого, кроме осенней курточки на грязном меху, не нашел. Положил поверх одеяла. Потом выдвинул из-под кровати чемодан в надежде, что там найдется какая-то одежда, и обнаружил скомканные тряпки вперемешку с книгами и бумагами. Вытащил свитер и завернул в него Щепкины ноги.
Клавдия смотрела какой-то фильм, хотя на экране черно-белого телевизора угадывались одни силуэты.
– Живая? – спросила она.
– Живая. Только очень холодная. У вас есть грелка?
– Грелки нет. Налей кипятка в бутылки. Они в рюкзаке, в прихожей.
Возле двери нашел рюкзак и выбрал оттуда бутылки с завинчивающимися пробками. Рядом была вешалка с горой одежды.
– Чья одежда в прихожей? – спросил я у Клавдии. – Ваша?
– Обижаешь, – сказала Клавдия. – Я такую рвань не ношу, а одежду держу в комнате. Эта еще при Матильде висела, от всяких бомжей и нарков осталась.
Одежду с вешалки я тоже навалил на Щепку, потом разлил по бутылкам горячую воду, сильно закрутил горлышки пробками и, проверив, чтобы бутылки не обжигали, обложил ими Щепкино тело. К ступням пристроил сразу две бутылки и обвязал поверх свитером. Потом я пошел к Клаве и вместе с ней тупо смотрел, как по экрану движутся смутные тени. Она снова предложила мне чаю, я не отказался и не заметил, как сожрал у нее больше половины батона.
– Голодный? – спросила Клава с сочувствием. – У меня корюшка в томате есть. Хочешь, картошку сварю? – И, словно оправдываясь, сказала: – Я рада, что ты пришел. Не знаю, кто ты, и знать не хочу. Просто – человек, и ладно. А по жизни, я тебе скажу, Щепка неплохая. Это у нее болезнь плохая, она и красоту съела, и волю. Щепка все понимает. Иногда жалкая такая, виноватая, еду принесет, сидит со мной за телевизором. А недавно отобрала ведро со шваброй, сама пошла мыть лестницу. Смотрю, запыхалась очень: дыхалка у нее не работает и сил никаких нет. Взяла ведро, сама домыла. А знаешь, чего она за ведро схватилась? Вину чувствует, это я тебе точно говорю. А чем она передо мной виновата, если задуматься? – Клава вздохнула. – Варить картошку?
– Вари, – сказал я, снова переходя на «ты», но это получилось естественно.
Я снова проведал Щепку. Лежала без движения и выглядела по-прежнему страшновато. Запекшиеся губы были приоткрыты, дыхание незаметно. Но когда я вошел, мне показалось, что она сделала беспомощную попытку пошевелиться и освободиться от наваленной на нее одежды. Я сбросил с нее гору тряпок прямо на пол, оставив одно одеяло. Мне показалось, что руки и ноги ее потеплели. Одна бутылка протекла и намочила матрас. Мокрое пятно я накрыл полотенцем. Потом я попробовал напоить Щепку теплой водой, большая часть которой вытекла на подушку. Я ее перевернул, приподняв Щепкину голову.
– Все будет хорошо. Все образуется, – говорил я ей, не заметив в дверях Клаву.
– Из тебя получится хороший врач или медбрат. Ты где-нибудь учишься?
– В школе.
– Иди во врачи.
– Вряд ли у меня к этому делу призвание, к тому же в медицинском очень большой конкурс.
– Так и выходит, – сказала Клавдия, – поступают не по способностям, а за взятки. Поэтому и врачи перевелись.
К картошке у Клавдии кроме кильки нашелся огурец, из которого она сделала салат. Пока мы ели, она рассказывала мне про свою жизнь. Я посматривал на часы. В половине двенадцатого надо было отчаливать, иначе я не успевал на метро. Пошел напоследок проведать Щепку.
Похоже, ей снова было холодно, ее потряхивало. Глаза у нее были полуоткрыты, и она пробормотала нечто нечленораздельное.
– Повтори, – нагнувшись над ней, попросил я. Я даже не знал, слышит ли она меня, понимает ли.
Собрал бутылки, чтобы поменять в них воду. Вернулся, она снова что-то прошептала. Послышалось: «Плохо».
– Потерпи. Все пройдет, все устроится, – сказал я ей, хотя совершенно не был в этом уверен.
Обложив Щепку бутылками с горячей водой, я взял ее руку, чтобы проверить, согревается ли она, и вдруг ощутил, как она с силой цыпленка пытается ухватиться за меня.
– Я собираюсь спать, – сообщила Клавдия, заглянув в комнату. – Уходя, захлопни дверь.
