Люсина жизнь - Чарская Лидия Алексеевна (бесплатная библиотека электронных книг txt) 📗
«Посмотрим, угадает ли Этьен, кто подарил ему эту розу», — мелькнула в моем уме шаловливая мысль.
Потом, как ни в чем не бывало, я вышла из комнаты, крикнула Марии поторопиться, простилась с мисс Гаррисон и, вернувшись к белой тройке, помчалась с моими спутниками дальше на вокзал.
— Поезд придет через две минуты… Чуть-чуть не опоздали — нечего сказать хороши! — волнуясь говорила Мария, нетерпеливо шагая по платформе своими крупными характерными шагами.
— А мне кажется, он уже подходит. Смотрите, смотрите, вон показался дымок….. — указывая рукою вдаль, волнуясь, говорила тетя Муся. Она была права. Меньше нежели через две минуты поезд с грохотом подкатил к дебаркадеру. Засуетились носильщики, забегали люди. Из купе первого класса выглянуло чье-то знакомое лицо. Еще минута, и бережно поддерживаемый с двух сторон madame Клео и Лили, успевшей стать вполне взрослой барышней, за эти три последние года, что мы не видались с нею, тяжело волоча парализованную ногу, вышел старый граф д'Оберн. Он очень осунулся, постарел и пожелтел за свою болезнь, но все же старался держаться прямо и прежнее спокойствие и величие хранило его холодное, аристократическое лицо. — Ани! Ани! Голубка моя! Красавица! — услышал я в тот же миг дрожащий голос Марии и она бросилась на шею к высокой стройной барышне с золотистыми, очень красиво причесанными волосами и антично-правильным застывшим лицом статуи. Мария говорила правду: графиня Ани д'Оберн стала настоящей красавицей.
Но мне не понравилась, однако, эта холодная, как бы скучающая красота, точно разрешавшая любоваться собою. Ничего приветливого и ласкового не заметила я в этом, равнодушном ко всему миру, античном личике. Одета она была по последней картинке. Но и самый наряд ее, чересчур изысканный для дороги, не понравился мне. Наряд этот, как и лицо, как и все существо Ани как будто говорили: любуйтесь мною. Смотрите, какая я изящная, красивая! Как резко я отличаюсь от всех, как я далека от вас таких обыкновенных, таких маленьких и ничтожных! Она холодно принимала восторженные приветствия Марии, буквально, повисшей у нее на шее.
— Ну, ну, полно, Мария, полно, моя старушка, — снисходительно трепля изящной маленькой ручкой, стянутой щегольской перчаткой, по мокрому от слез лицу Марии, приговаривала она, — что тут плакать, я не понимаю, право! Как будто, не на радость, а на горе мы увиделись снова с тобою, не плакать, а смеяться надо, душечка.
— Аничка, красоточка, принцесса моя, ангелочек мой! Как я счастлива, как я счастлива, — лепетала Мария, то вглядываясь бесконечно любящими глазами в лицо молодой графини, то снова бросаясь целовать и обнимать ее. Я так заинтересовалась этой сценой встречи двух подруг, что не заметила, как кто-то подошел ко мне и хорошо знакомый мягкий голос произнес тихо: «А со мною ты и вовсе не хочешь здороваться, злая Люся! Да и выросла же ты, совсем взрослая барышня стала! „Этьен“!»
Ну, конечно, он, Этьен, хотя и трудно узнать в этом высоком, изящном молодом человеке с темными усиками и умным, одухотворенным, несколько задумчивым лицом моего милого товарища детства.
Только черные, глубокие, прекрасные глаза Этьена, с их выражением необычайной доброты, остались теми же, да прежняя детская улыбка играла под новыми для меня в его лице черными усиками.
Мы дружески пожали друг другу руки.
— Спасибо за письма, они доставляли мне только радости на чужбине, — произнес он значительно, и мне показалось, что его серьезный, глубокий взгляд с особенно добрым и ласковым выражением остановился на мне. Потом, я приветствовала старого графа, madame Клео, нимало не изменившуюся за эти годы, и ее дочку Лили, веселую, бойкую плутовку, поглядывающую на нас всех живыми любопытными глазами из-под огромного навеса чересчур пышной модной прически.
Наконец, все мы вышли на перрон нашей скромной провинциальной станции.
Здесь уже ждала коляска д'Оберн и лихая белая тройка из Борка. Красавцы кони и не уступающая им в красоте запряжка, с самим нарядным кучером во главе, сразу привлекли всеобщее внимание. Даже Ани вышла из своего равнодушного состояния и искренно восторгалась неожиданным явлением.
— Марья Сергеевна, Люся! Неужели это — ваше? Откуда вы добыли такую прелесть? — спрашивали нас, наперерыв, наши друзья. Но мы с тетей Мусей только таинственно отмалчивались на все эти расспросы.
— С приездом, господа, ваше сиятельство! Не желаете ли садиться, лихо прокачу, — умышлено копируя манеру и говор простолюдина, предложил оригинальный кучер.
— Ах, пожалуйста! — весело отозвалась Лили за всех и первая впорхнула в коляску; следом за нею там поместились мы с тетей Мусей, Ани и Этьен.
В графском экипаже поехали сам граф, madame Клео, Мария и фельдшер, который ни на минуту не оставлял теперь больного старика.
— Эй, соколики, не выдавай! — молодечески гаркнул мнимый кучер, и белая тройка понеслась. Теперь лошади не бежали, а мчались стрелою, едва касаясь ногами земли. Я даже зажмурила глаза от удовольствия. Лили не переставала восторгаться вслух:
— Восторг! Прелесть что за езда! Божественно!
Даже Ани вышла из своего олимпийского спокойствия и хвалила тройку и кучера. В несколько минут белые лошади домчали нас до усадьбы д'Оберн и остановились сразу, как вкопанные, перед чугунными воротами с гербом. Этьен первый выскочил из экипажа и подал руку сестре. Я взглянула на Ани. Куда девалось скучающее выражение ее красивого лица, четверть часа тому назад поразившее меня на вокзале. Милая улыбка играла теперь на нем, делая его чарующе прелестным.
— Какая красота эта ваша новая тройка, — говорила ока оживленно, — я давно не чувствовала такого наслаждения от быстрой, дух захватывающей езды. А ваш красавец-кучер, он — настоящий мастер своего дела! — ласково взглянув на нашего импровизированного возницу, добавила она по-французски, потом, обращаясь к Этьену, сказала: — Дай мне денег. Я хочу подарить что-нибудь на чай этому молодцу.
Мы менее всего с тетей Мусей ожидали подобного исхода дела. Краснея до ушей, моя тетка стала, было, шепотом отговаривать Ани не приводить в исполнение ее намерения, говоря что-то на тему о том, что не следует слишком баловать «людей»… Но к нашему полному отчаянию Ани и не подумала слушать ее благоразумного совета. Она быстро взяла у Этьена переданный ей им серебряный рубль и протянула его Ранцеву, невозмутимо сидевшему на козлах. Каково же было удивление наших друзей, когда красавец-кучер, перебросив вожжи из одной руки в другую, приподнял свою кучерскую шапочку и на правильном французском языке отвечал Ани:
— О, пусть не беспокоится молодая графиня, на чай я не возьму. Но я потребую гораздо более серьезного вознаграждения.
— А именно? — теряясь от неожиданности спросила изумленная Ани.
— А именно, — быстро переходя на русский язык, подхватил Александр Павлович, под наш бешеный хохот, мой и тети Муси. — А именно, я буду иметь честь просить вас, графиня, молодого графа и барышню (он поклонился в сторону Лили), всю вашу семью, словом, пожаловать в ближайший праздник в мою лесную трущобу, откушать хлеба, соли у «медвежатника» в его Борке.
— То есть, у Александра Павловича Ранцева, — с новым взрывом смеха отрекомендовала всеобщего любимца нашим друзьям тетя Муся.
— Ох… вот неожиданность-то, — протянула Лили, удивленная не меньше молодой графини. А Ани же на чай ему дать хотела… помещику дать на чай… — Громкий взрыв смеха покрыл ее слова. Сама Ани казалась менее всех удивленной и сконфуженной этим инцидентом. С врожденным светской девушке тактом она протянула руку «медвежатнику» и, улыбаясь, любезной улыбкой, произнесла:
— Должна сознаться, что вы дали полную иллюзию кучера простолюдина, monsieur Ранцев. Мне и в голову не пришла мысль заподозрить вас в маскараде. Он был крайне удачен. Роль проведена была вами великолепно и вы заслуживаете всяческого поощрения. Мы с братом и Лили непременно заглянем к вам в следующий же праздник. — И улыбнувшись еще раз на прощанье своей обаятельной улыбкой, Ани пожала ему руку. Сам граф, чувствуя себя уставшим с дороги, прошел к себе, а мы, несмотря на все уговоры и просьбы наших друзей провести у них этот день, ускакали с Ранцевым, на его тройке, в «Милое».
