Когда я был мальчишкой - Санин Владимир Маркович (книги полностью TXT) 📗
Ребята перевязали впавшего в беспамятство Рашида, и мы понесли его вниз, обходя стороной лежащих на склоне холма убитых власовцев. Я насчитал двенадцать трупов, хотя в пылу боя мне казалось, что мы уложили гораздо больше. Зато вся дорога и прилегающее к ней поле были буквально завалены трупами: я увидел, какое страшное опустошение могут произвести мины на открытой местности, и подивился прозорливости Жука, который приказал в первую очередь подавить «ишаков».
Когда мы спустились вниз, Зденек и Штефан стали прощаться. Они долго жали нам руки, показывали на видневшуюся в отдалении деревню и звали в гости. Мы обнялись и расцеловались.
— Погодите! — крикнул Жук уходящим чехам. — На память, братцы, примите.
И протянул Зденеку свои часы, а Штефану кинжал.
Проследив, чтобы Рашида побыстрее отправили в медсанбат, мы пошли к пленным. Их было с полсотни, обалдевших, дрожащих от перенесённого кошмара, и мы, столпившись вокруг, всматривались в их лица.
— Из лагеря нас взяли, — тянул откормленный детина, бегая глазами по толпе, — заставили, ей-богу!
— Сукин ты сын, за кусок сала продался!
— Тебя, земляк, тоже заставили? — усатый сержант с забинтованной головой подошёл к власовцу в офицерской форме и с мясом сорвал с его кителя Железный крест.
— Волк тебе земляк, — процедил офицер, с ненавистью глядя на нас, и выкрикнул: — Стреляйте, сволочи! Чего ждёте?
— Дёшево отделаться хочешь! — засмеялся сержант. — Вешать тебя будем, господин офицер. Противное дело, но ради такого гада попробую.
— Кончать предателей! — загудела толпа. В сопровождении штабных офицеров подошёл подполковник Локтев.
— Савельев, обеспечить безопасность пленных, — коротко отрубил он. — Всем разойтись!
— Да они человек тридцать наших положили! — выкрикнул кто-то.
— Всем разойтись! — холодно приказал командир полка. — В Советской Армии нет места самосуду!
Недовольно ворча, солдаты расходились. Локтев подошёл к Жуку, положил ему руку на плечо.
— Спасибо, Петя, правильно решил. Представишь ребят.
Жук весело козырнул:
— Есть представить ребят!
— С нами два чеха были, товарищ гвардии подполковник! — выпятив грудь, доложил я.
Локтев вопросительно посмотрел на Жука.
— Новенький, тот самый кореш, — пояснил Жук. — А фамилии чехов я записал, симпатичные гаврики. Держались на пятёрку с плюсом.
— Подашь вместе со своими, — сказал Локтев, — Потери?
— Рашида подцепило, в ключицу навылет.
— Жаль, — Локтев помрачнел. — Итого тридцать семь, из них двенадцать убитых… Ладно, веди пленных.
Тесно сбившись в кучу, боясь поднять глаза, власовцы, осыпаемые ругательствами встречных солдат, побрели к холму. Если бы ненависть могла жечь, они бы превратились в труху.
Полк остановился на большой привал, а нас Жук повёл прочёсывать лес — пленные показали, что нескольким власовцам в последнюю минуту все же удалось скрыться. Мне было хорошо: плотину прорвало, со мной разговаривали, шутили — меня приняли. Но главное — рядом шёл Юра Беленький, которого Жук выклянчил у Ряшенцева на место бедняги Рашида. Вконец расстроенный Виктор Чайкин узнал, что кандидатуру его друга подсказал Жуку я, и на прощанье пообещал: «Будешь за это ходить с битой мордой, попомни!» Мы хохотали, даже сам Виктор под конец не выдержал и рассмеялся.
В отличие от меня Юру разведчики приняли сразу — в полку он был старожилом, пользовался славой храбреца и весельчака, и его общества искали. Подтрунивал Юра над всеми, невзирая на чины и положение, а одна его шутка могла бы иметь для Юры плачевные последствия, если бы у генерала, начальника штаба корпуса, не обнаружилось чувство юмора.
Предыстория этого случая была такова. Как известно, разведка у немцев работала неплохо, и когда на нашей передовой появлялось высокое начальство, немцы иной раз об этом узнавали и делали вывод о готовящемся наступлении. Поэтому генерал из штаба корпуса решил проверить готовность передовых подразделений инкогнито, в солдатской форме. Командир корпуса лишь предупредил Локтева, что в расположении полка появится солдат-специалист из штаба и ему следует оказывать всяческую помощь. Но… Юра Беленький лежал с генералом в госпитале и знал его в лицо.
И вот в траншее появился незнакомый пожилой «солдат», за которым в почтительном отдалении следовал начальник штаба полка майор Семёнов. «Солдат» присматривался к бойцам, вступал с ними в разговоры, шутил и, на свою беду, неосторожно выругал младшего сержанта Беленького за то, что он вскрывал штыком консервную банку.
— Службы не знаете, солдат! — делая страшные глаза, рявкнул Юра. — Как разговариваете со старшим по званию?
Майор Семёнов издали делал отчаянные знаки и грозил кулаком.
— Виноват, товарищ гвардии младший сержант! — спохватившись, вытянулся генерал.
— На первый раз прощаю, — великодушно сказал Юра, усаживаясь. — Давно в армии?
— Двадцать семь лет, товарищ гвардии младший сержант!
— Должны были бы изучить устав, — упрекнул Юра. — Ладно, вольно, товарищ… генерал!
Генерал на мгновенье растерялся, потом расхохотался и протянул Юре руку, которую тот почтительно пожал.
Не удивительно, что Юру приняли как своего. Только Саша Двориков, к общему недоумению, не подходил к новичку и даже не смотрел в его сторону.
— Ничего не понимаю. — Музыкант пожимал плечами. — Земляки, корешами были… Заморыш, чего морду воротишь?
Но Саша бормотал что-то невнятное, отворачивался, и ребята пристали с расспросами к Юре, который долго жался, напускал на себя таинственность, сдерживал смех, всеми силами показывая, что он буквально давится невысказанной историей.
— Не могу, — разводя руками, вздохнул он. — Тайна, покрытая мраком.
— Черт с тобой, — буркнул Заморыш, — рассказывай. Все равно эти гаврики выжмут.
— Три месяца назад мы лежали в одной палате, — не без удовольствия начал Юра. — Я ещё скрипел, а на Заморыше все зажило как на собаке — ковылял по коридорам и покорял сестёр своими усиками. И вот однажды приходит в палату довольный, рожа блестит, на нас смотрит снисходительно.
«Договорился?» — спрашиваю. Кивает, змей, важничает! Смотрю — достаёт из-под матраса гимнастёрку и цепляет на неё ордена. Молчу — сам, думаю, не выдержишь. Так и есть, через минуту нагибается, шепчет:
«Трепаться не будешь? Смотри мне! Нюрка из перевязочной пригласила на чаек с печеньем. В двадцать четыре ноль-ноль, после дежурства».
«Врёшь!»
«Чтоб мне на этом месте провалиться! Сказала — приходи на второй этаж в десятую комнату, номер мелом написан. Дай-ка мне ещё твой орденок, пусть блестит побольше».
Я — пожалуйста, я человек добрый. А Заморыш улёгся на кровать, донельзя важный, осматривает рожу в зеркальце и уже не говорит, а изрекает:
«Не зря девки на меня глаза пялят. Они, девки, понимают, в ком настоящий шарм!»
— Врёт он, собака, — Заморыш сплюнул. — Ну погоди же!
— Не мешай! — зашумели на него ребята. — Дуй дальше!
— Меня, конечно, это слегка задело, — иронически похлопав свою жертву по плечу, продолжал Юра. — Нет, думаю, так дело не пойдёт! Когда время подошло к двадцати четырём, минуток без пятнадцати, кое-как взгромоздился на костыли, разыскал в пустой комнате кусок мела — госпиталь в бывшей школе находился — и вполз на второй этаж. Иду и смотрю на двери. А вот и комната номер десять. Стираю десятку, пишу мелом девятку, а на девятой комнате — соответственно десятку. Сделав это благородное дело, спускаюсь в палату, ложусь в постель и притворяюсь мёртвым. Слышу: «тук-тук» — значит, Заморыш отправился пить чай с печеньем… Остальное, братцы, со слов — свидетелем не был. Подходит Заморыш к десятой комнате и стучится: «Открой, Кисонька, это я, твой ласковый дружок Сашутка!» Молчание. Снова стучит, уже погромче: «Лапочка, отвори дверцу, чаю хочется, в горле пересохло!» Трах! Дверь распахивается, и на пороге в одних кальсонах появляется заспанный дед-рентгенолог: «Щенок! Я тебя таким чаем угощу, что на том свете икаться будет!»
