Дороже всякого золота (Кулибин) - Малевинский Юрий Николаевич (бесплатные версии книг txt) 📗
— Кушайте, Михайло Андреевич.
Достал бы седобородый старец и наливочки из заветного шкафчика, но знает воздержанность гостя.
Из рода Потемкиных был старец Спиридоний. Еще при царе Алексее Михайловиче пришли со Смоленщины старообрядцы знатных родов: Сергей Салтыков да Спиридон и Ефимий Потемкины. По душе им пришлись леса заволжские, обжились в них, остались навечно. В глаза не видел своих знатных родичей отец Спиридоний. Пожаловал он на Шарпан, когда над столпами рода потемкинского уже стояли массивные старообрядческие кресты.
Оправил могилы, да и остался жить в скиту. Вольготно тогда было жить в лесах — никакого притеснения. Императрица Анна Иоанновна доводилась родственницей Салтыковым. Через них-то и вышло раскольникам некоторое послабление.
Но канули те времена в далекое прошлое. Прижал епископ Питирим скиты. Большое гонение началось на раскольников. Елозили на коленях старцы перед своей заступницей Казанской богородицей.
Такое повелось поверье: покуда святая икона находится в скиту старообрядческом, не восторжествуют их враги-никониане.
Беседуют отец Спиридоний и Михайло Андреевич. Притих самовар, точно прислушиваясь к их разговору. Серьезен тот разговор. Царь Петр поставил новую столицу земли русской. Большую поддержку имело древнее благочестие от Москвы. Близок Петербург к немчуре. Поди удержи в таком городе настоящую веру. А коли нет истинных радетелей среди заступников в стольном городе, пойдут гонения такие, каких свет не видывал. И обещают старцы большие деньги тому, кто грамоту царскую схлопочет для вольготного их житья. Затем и приехал в скит Михайло Андреевич, только виду не подает. Так, между делом, вроде интересуется. Обладить бы как следует это дельце: уж очень сильно манит к себе лакомый кусок.
Поправил Иван нож на оселке и снова за работу. Дуб плохо поддается, на руках мозоли, но не из липы же резать колеса. Когда у купца Микулина брал часы с секретом, перерисовал их, счел, сколько у каждого колеса зубьев. Что к чему — все будто понятно, а дело плохо подвигается.
Сколько раз ходил Иван на Нижний базар, чтобы посмотреть на художества ложкарей. Ох и мастаки они по резальной части! Сядет человек пять рядком, у каждого по баклуше. Подаст один команду — и пошла потеха! Каждый норовит ложку первым сделать. Люди кругом улюлюкают, подзадоривают. Ложкари потом обливаются. Кто выиграет, тому почет и ковшик медовухи.
Приглядывался Иван к инструменту ложкарей, к их навыкам… Потом с Яковом Крапивиным дружбу завел. Яков был умелец по ботникам. До самой реки Суры славились его ботники, долбленные из одного дерева. Ценили их те, что царскому двору и священному синоду стерлядей поставляли.
Знает Яков, какую осину в лесу облюбовать под бот-ник, знает, как стенки челна не толще пальца оставить, знает, как будущую лодочку от гнили предохранить. Знал Яков тысячу секретов, оттого-то ходки и недоступны волне были его ботники.
Нелюдимо жил Яков, отшельником. Редко какому человеку слово скажет, а в Иване Кулибине душой почувствовал своего.
— Ты, Ванятка, того, приглядывай, как лодочки стругают. На Волге завсегда человек уважаемый, кто судно подходящее сготовит. Такое, чтобы встречь воде легко шло.
О другом думал Иван, глядя на легкие ботники Якова Крапивина. «И на лодках малых, и на галерах весла в воду толкаются. Далеко ли так-то навстречу течению уплывешь? Бери бечеву и тяни по-бурлацки. На мельницах вода вон как бойко колеса крутит. Вот если бы такими колесами да на воде толкаться?» Представил Иван, как судно колесами воду гребет.
— Ты чего? — спрашивает Яков, глядя из-под густых седых бровей.
— Думаю, как бы судно-самоход сделать.
— Экий ловкий, а бурлакам куда прикажешь? По миру?
— Так ведь им и хочу облегчения.
— Спасибочко. Доброе сердце у тебя, Ванятка. Его, бурлака, пожалеть надо. Сколь лаптей разобьет, пока Волгу измеряет. Только отбери у бурлака лямку — он тебя же отругает. За что, скажет, куска хлеба лишил? Вот тебе стамеска, в Павлове делана, дарю, чтобы ты дерево резать учился. Дерево — это тебе как песня хорошая: один раз сердцем поймешь, всю жизнь помнить будешь. Много в лесной заволжской стороне умелых людей по дереву. Доброе дерево лес красит, добрые руки дереву новую жизнь дают…
Хороша стамеска — подарок Якова, только для вырезывания часовых деталей малопригодна. Набрался смелости и вот пошел к нижегородским часовщикам Афанасию Анисимову и Ивану Родионову. Хотел у них уму-разуму поучиться, да не тут-то было: в бывшей часовой мастерской уже канаты сучат.
— Где часовых дел мастера?
— В солдаты забрали. За губернаторские часы взялись, а они не по зубам оказались. Будут знать теперь, где сено, где солома.
Сидит в чулане Иван и режет упрямый дуб. Тупится нож, не берет дерево. Обмотает Иван тряпкой кровяные мозоли, поправит лезвие на оселке и снова корпит.
Вчера за ужином отец куском попрекнул Ивана:
— В твои годы люди свою семью имеют, а ты гроша ломаного не заработал.
Снес попрек Иван, словом не обмолвился. Знал, что у отца негожи торговые дела. Еще зимой посылал к Костромину денег занять. Как расскажешь отцу, что, может, через художества и лавке его будет спасение. Вот сделает он, Иван, часы с секретом и продаст богатым купцам.
А того лучше самоход по Волге пустить. По берегу Оки стучат топорики. Строят суда работные люди. В городе ткут для них паруса. Ветер лучше весел судно гонит. Но бывает по нескольку дней тишина на реке. Виснут паруса, как крылья у подбитой птицы. Встал Иван из-за верстака. На полке модель судна-парусника. Сам когда-то строил. Парил еловые планки, чтобы изогнуть. Пазы паклей протыкал, потом смолил весь корпус. Добился: капли воды не пропускает. Снял Иван парусник с полки, поставил на верстак перед собой. Колесо по одному борту, колесо — по другому. Ясно представил. Колотятся лопасти по воде, толкают судно. Но чем вращать колеса? Подпер Иван лоб рукой, думает. Всякое в голову лезет: коней гонять на судне по кругу либо ворот с рукоятками установить. А если вперед судна легкие крапивинские ботники гонять? Завезут якорь и кинут. С судна выбирать его будут. Канат натянется, и пойдет посудина против течения. Но опять, чтобы выбирать канаты, силу какую-то нужно. В пору бы течение запрячь, но как?
Отломил Иван одну мачту, вторую.
— Зачем игрушку испортил? — В дверях Хурхом. Под глазом синячище.
— Кто это тебя?
— Пустяки! На Нижнем базаре. Вот тебе чего принес. — Хурхом пальцами залез к себе в рот.
— Зуб, что ли?
— Не, зубы все целые.
Довольный Хурхом протянул на ладони что-то металлическое с горошину.
— Гляди через стекло, которым от солнца прикуривали.
Через минуту Иван забыл и о самоходных судах, и о шестеренках для часов. Перед ним был действующий замок с ключами. Кулибин не мог оторваться.
— Ну и работа!
Хурхом зачерпнул ковшиком воды из кадушки. Выпил. Остатками смочил замусоленную тряпицу и приложил ее к синяку.
— Из села Павлова. Крепостные графа Шереметева. Тимоша говорит: в каждом доме там мастер.
Шумно на базаре. Куда ни повернись — бурлаки. Перемаялись долгую зимушку, перебились с корки на воду. Бурлак как медведь: зимой не слыхать, не видать, а пришла весна — объявился. Теперь надо повыгоднее продать себя на путину.
— Подходи, купец, подходи, молодец! Не постою в ряде, не будешь в накладе.
Тощий бурлак с опаленной бородой ломает подкову — силу показывает. Сломать ее ничего не стоит, потому что она надпилена. «Силач» тянется к степенным толстосумам.
— Господа хорошие, при надобности зубами пять пудов подниму. Прикажите из лабаза пятерик муки доставить.
Пятипудового мешка нет, и никто не собирается его доставлять.
