Алеш и его друзья - Стеклач Войтех (книги бесплатно без регистрации TXT) 📗
— Вперед! — шепнул я Ченде.
— Военная хитрость, — шепнул в ответ Ченда, схватил Богоушекову коробочку с мелками и спрятал под свитер.
Богоушек вернулся, многозначительно кивая головой, и сел.
— Как бы Руженка не выдала, — тихо усомнился Ченда.
Богоушек взял в руки альбом и стал искать мелки.
— Где они? — строго спросил он Руженку.
— Меня твои мелки не интересуют, — отрезала Руженка и спокойно продолжала рисовать.
Богоушек сердито посмотрел на нас с Чендой.
— Куда вы дели мои мелки?
— Мы? — невинно отозвался Ченда. — Ты что, спятил, Богоушек, откуда нам знать, где твои мелки.
— Я скажу учительнице, — зашипел Богоушек.
Мирослава обходила скамейки и смотрела, что мы нарисовали. Подошла и к нам. Сначала подправила Ченде лебедя, заметив, что у него получился не лебедь, а очумелый бык на озере. Про моего лебедя она сказала, что он скорее похож на ушастый ящик, чем на благородную водоплавающую птицу.
Руженке учительница ничего не исправила и похвалила ее. Потом остановилась над пустым альбомом Богоушека.
— А ты почему не рисуешь?
— Не могу, — пожаловался Богоушек, — они спрятали мои мелки.
Мирослава подозрительно посмотрела на нас:
— Это верно, Руженка?
— Может, Богоушек сидит на мелках? — невинным тоном произнесла Руженка.
Богоушек оскорбленно встал, и учительница приподняла свитер.
— Вот они, и никто их у тебя не прятал, ты сам на них уселся!
Мирослава Драбкова выглядела очень рассерженной. Мелки оказались сломанными, потому как Богоушек на них ерзал, а свитер был перемазан.
— Так, Богоушек, — сказала учительница, — в следующий раз не сваливай ни на кого вину, а рисуй. Что относится ко всем, то относится и к тебе. Если сегодня не успеешь закончить рисунок, я тебе не позволю взять его домой, и получишь единицу!
Мирослава еще погрозила Богоушеку и ушла.
Богоушек расплакался и начал быстро рисовать. Я шепнул Ченде, что Руженка правильная девчонка.
На другой день рисунок Богоушека висел в стенгазете. Учительница назвала его просто ужасающим: никакое это не озерцо с лебедем, а чемодан в океане. Под рисунком стояла большая красная единица.
После школы мы пригласили Руженку на мороженое, а Алеш сказал:
— Интересно, до чего можно ошибиться. Девчонка ведь, а, гляди-ка, с характером.
А Мирек предложил называть Руженку Маугли, раз она отныне одной с нами крови, и сказал, что в нашей крови должно гореть желание придумать справедливое возмездие Богоушеку.
— С чего это Маугли? — возразил Ченда. — Мне как раз ее имя нравится.
И покраснел. Он, наверное, думал, что мы начнем смеяться. Но никто не смеялся, а Алеш пошел заказать еще одну порцию мороженого.
А потом Руженка сказала, что ей пора домой, я предложил ее проводить, потому что мы в Голешовицах у себя дома, а она тут новенькая.
И опять никто из ребят не смеялся, думаю, они порядком мне завидовали.
Сначала мы шли молча, потом Руженка сказала:
— Ты какой-то неразговорчивый. Всегда так молчишь?.. А теперь почему ты смеешься, Боржик?
Я объяснил, что смеюсь потому, что все мои сложности возникают как раз из-за того, что я далеко не молчаливый, но это долго объяснять, никакой дороги не хватит.
Руженка заметила, что это неважно: она вовсе не торопится домой, а я спросил, где она живет.
— Это тайна.
— Пха, — усмехнулся я, — по тайнам я специалист. Спорим, что угадаю.
— А спорим, нет!
— На что?
— Все равно, — сказала Руженка, — можем спорить на что угодно, все равно не угадаешь.
Я запнулся, поскольку мы с ребятами всегда спорим на подзатыльник, а я был уверен, что выиграю. Девчонок я принципиально не трогаю. Впрочем, свою кузину Юлию я охотно бы побил, потому что она гораздо старше меня, а с возрастом различие между мужчиной и женщиной стирается. Только рядом с кузиной Юлией всегда находится тетя Гермина, а она устроила бы такой базар, как говорит папа, какой она однажды устроила, когда я вместо «тетя Гермина» назвал ее «Гермелина», — по названию сорта специального, с плесенью, сыра.
Что тут началось! Сначала тетя заявила, что из меня растет висельник, и мама уже готова была на меня замахнуться, но, к счастью, тетя добавила, что это ее не удивляет, потому что виной всему дурное воспитание.
«Ну позволь», — оскорбилась мама.
«Мы бы попросили», — вспылил отец.
Но тетю уже было не остановить. Она ответила, что пусть отец прибережет свои просьбы для суда, который будет меня судить, и, если этот суд окажется беспристрастным, меня отправят в исправительную колонию, а по достижении совершеннолетия из исправительной колонии выпихнут прямо в каталажку, то бишь в тюрьму.
После чего обе разъяренные фурии, как отец называет тетю и кузину, удалились.
«Удивляюсь, как ты их вообще приглашаешь в дом».
Мама тут же перешла к обороне — она, мол, никого не приглашала, и отец разозлился:
«Может, ты станешь утверждать, что этих фурий пригласил я?»
«Этого я не утверждаю, но они пришли в гости без предупреждения. Просто так забежали. Что мне, выгонять их?!»
Отец пробурчал, что это не такая уж плохая идея, а потом сказал, что ему необходимо прогуляться в лечебных целях, потому как у него подскочило давление.
Я вспомнил об этом, когда Руженка предложила спорить на что угодно и когда я осознал, что неудобно давать девочке подзатыльник, тем более что я был абсолютно уверен в своем выигрыше. Голешовице район старый, тут не особенно-то строят. А если строят, то в промежутках между старыми домами, и как раз один такой дом построили на Шимачковой улице. На прошлой неделе туда без конца ездили машины для перевозки мебели, так что мне было ясно: Руженка живет на Шимачковой — свой родной район мы с ребятами как-никак знаем, от нас ничто не ускользнет.
— На что спорим? — нетерпеливо спросила Руженка.
— На конфеты, — пришла мне в голову спасительная мысль.
Не то чтобы я увлекался конфетами, это, как известно, бич для зубов, и в школе нам не раз об этом говорили, но я могу после пари широким жестом предложить их Алешу, благо тот этого бича не боится, утверждая, что только трусы боятся поесть.
— На конфеты? — презрительно поморщилась Руженка. — Лучше спорим на что-нибудь более подходящее.
— Ну на что?
— Скажем, на подзатыльник.
Я несколько удивился, но тут же принял пари. Видать, хорошие девчонки так же хороши, как и ребята: правы были те вошедшие в историю женщины, которых называли «синий чулок», — они не зря боролись за равноправие с мужчиной, пока наконец его не завоевали, хотя всего лишь на бумаге, как говорит мама, когда папа лежит на диване и читает газеты.
— Значит, так. Где я живу?
— В новом доме на Шимачковой, — выпалил я пренебрежительно, уверенный, что Руженка тотчас распустит нюни, все-таки она всего лишь женщина.
Я твердо решил дать ей подзатыльник средней тяжести, а не обычный, какой дал бы Ченде, Алешу или Миреку.
— Получай! — обрадовалась Руженка, и не успел я слова сказать, как она очутилась справа от меня. Это был не подзатыльник, а изрядная оплеуха далеко не средней силы.
— За что? — только и спросил я.
— Не угадал, — усмехнулась Руженка, — а пари есть пари. Очень больно?
— Да нет, — ответил я гордо, — а где же ты живешь?
— Тайна! Расскажи мне лучше что-нибудь о вашем классе. Мы можем погулять, допустим, вокруг квартала, я не собираюсь сразу же эту тайну… — запнулась Руженка.
— Растрепать, — подсказал я вежливо, чтобы ей не пришлось употреблять это нелитературное слово, которое у нас с ребятами, правда, в ходу, но девочкам так выражаться нехорошо, они ведь утонченнее нас, это уж от природы.
— Ну ладно, растрепать, — согласилась Руженка.
Я тоже согласился: мы немного погуляем и я расскажу про наш класс, а главное, про Мирославу Драбкову и про всякие наши неприятности, вроде последней, с утилем.
Это было в конце прошлого месяца. Учительница пришла в класс озабоченная, вызвала к доске девчонку, ответственную за сбор утиля, спросила, как у нас с этим обстоят дела, и пришла в отчаяние. Четырнадцать килограммов, а уже конец месяца. Мы окажемся последними, вот позор!
