Хроникёр - Балуев Герман Валерианович (книга жизни .txt) 📗

Самое удивительное, что в нормальном, так сказать, житейском состоянии я знакомился довольно туго и неуклюже, с тяжелой неловкостью и, вследствие этого, даже с досадой. И все менялось совершеннейшим образом, когда я входил в рабочую форму, настраивался на контакт. Сам мир открывался другой стороной. Обнаруживалась масса людей «заряженных», немедленно притягивающихся, ждавших тебя, готовых к исповеди, к услуге и к совместному действию.

Станислав (так звали начальника аварийно-спасательного отряда) истово откликнулся на мои проблемы, набросал карту нефтеразведок, счел свою эрудицию недостаточной; мы схватили такси и помчались на Миланзар, где жили его друзья-нефтеразведчики, там вышли на гипотезу неорганического происхождения нефти, уже ночью устремились в общежитие геологоразведочной экспедиции, где могли быть люди, участвующие в этом эксперименте, утром вылетели на север, к двенадцати часам дня приземлились в Хорезмском оазисе, а еще через час я одиноко и, признаться, растерянно стоял на берегу магистрального канала, потому что Станислав совершенно дико, неожиданно и, клянусь, безосновательно приревновал меня к своей пухленькой и игривой жене.

Нелепость моего положения усугублялась тем, что я даже не знал, куда дальше ехать. Все нити были в руках Станислава. Он загорелся ехать со мной, дальше мы должны были лететь бортом Станислава (у него был служебный самолет), а теперь на мои звонки домой он яростно вешал трубку.

Вода канала была зеленой. На том берегу, за цепью торчащих черными свечами тополей, виднелось, словно в клочьях снега, хлопковое поле.

Я зашел в краеведческий музей и увидел картину, изображающую строительство только что виденного мною канала. Художник с жуткой натуралистичностью изобразил наказание занятых на постройке канала рабов. Им отрубали головы. Лица тех, кто ждал своей очереди подойти к плахе, были невозмутимы. Вдали простирался знакомый мне клочковато-белый пейзаж.

Я вышел на жару, чувствуя себя освобожденным для собственных решений.

Я пошел в горком партии и был принят вторым секретарем. Вникнув в мой замысел и молчаливым кивком одобрив его, он повернулся к карте и показал мне плато Устюрт...

Ночью поезд уносил меня дальше. Свет мазал летящие мимо окон вагона заросли карагача.

Я, наконец, выпутался из мусора случайностей. Мое сомнительное предприятие обрело солидность, надлежащий официальный вес. Из одного места меня отправили, в другом месте ждали: я вписался в систему организованной жизни, и всякие нервного характера неожиданности были мне теперь не страшны.

Если моей первоочередной задачей было найти Курулина, а уж второстепенной — чем-то оправдать командировку, то за эти два дня задачи поменялись местами. Поиск Курулина был моим личным делом. И невольно на первый план вылезло всем понятное, общественно значимое: внушительная публикация в солидном и всем известном журнале. Да и меня предчувствие горячего, не известного никому еще материала привычно взволновало, разгорячило и заставило забыть обо всем другом. Сейчас поезд нес меня в том направлении, где геологоразведочная экспедиция Сашко проверяла дерзновеннейшую гипотезу — неорганического происхождения нефти. Ставилась под сомнение теория Менделеева, незыблемые, вбитые в нас еще школой представления. Это была моя тема, это было то, что надо! А какой толчок, если гипотеза подтвердится, это даст науке, какой допинг практике, мировой энергетике, экономике?! Быть может, та нефть, которую мы до сих пор добывали, — поверхностная, случайная, «не та» еще нефть?! Тихо и скромно на плато Устюрт ставили, по сути, глобальный эксперимент.

Я уже заранее любил руководителя этого эксперимента Георгия Васильевича Сашко, моделировал мысленно его образ и вкладывал в его уста те обжигающие монологи, которые он должен будет произнести. В будущей хронике Георгий Сашко уже стал для меня ключевой фигурой. Может быть, и глупенькая, но во мне теплилась уверенность, что Васька Курулин работает на какой-нибудь из его буровых...

В поезд я сунулся уже на ходу и теперь не стал искать свой купированный вагон, а остался в плацкартном и лег, согнувшись, на боковую полку.

— Длинный... Плохо! — поцокал пожилой хлопкороб. Плотный, с обстриженной под машинку седой головой, он сидел, подвернув под себя ногу в белом шерстяном носке, и лепестками резал хорезмскую дыню. Прервав это занятие, он что-то сказал по-своему расположившемуся против него чернявому молодому джигиту и показал на меня глазами. Тот, вскочив как на пожаре, охотно, с веселой готовностью свернул трубою постель. Энергично мы поменялись местами.

— Давай кушай! — сказал мне пожилой.

Я снял пиджак, бросил на колени поездное полотенце и взялся за дыню.

Старик плохо говорил по-русски, но все же вскоре я выяснил, что передо мной сидит перс, бывший раб. Я поискал некий, что ли, знак, но лишь невозмутимость и чувство собственного достоинства были написаны на его широком, изрытом оспой лице. Хранитель воды в бытность свою рабом, он и сейчас был ирригатором, и на мой нелепый вопрос, что же для него изменилось, сказал:

— Тогда голова рубили, а сейчас голова не рубят. — Он покачал похожей на белый репей головой. — Нет.

И столько удовлетворения было в его словах, что я невольно поежился.

3

Ночью я сошел с поезда, меня встретили, и уже в десять утра я улетал на арендованном нефтеразведочным трестом самолетике, так и не успев разобраться, где же я на сей раз побывал. Судя по всему, это была какая-то железнодорожная станция, на которой дислоцировалась часть административно-хозяйственных подразделений треста. Сам же трест, в состав которого входила экспедиция Георгия Васильевича Сашко, находился в другой республике и интересовал меня меньше всего.

Ночь была холодная, с обильной росой, а теперь весь горизонт облегла какая-то лиловая мгла. Под взлетающим самолетом, тряся горбами, бежали, все убыстряя ход, два верблюда. Самолет настиг их, они отшатнулись, повернув головы, посмотрели, сколько же им зря пришлось пробежать. Там, куда они взирали, на краю травяного поля, осталась кучка людей, среди которых выделялся встретивший меня и отправивший в полет начальник базы обеспечения Солтан Улжанович, с сединой в черных волосах, внушительный, с ханскими повадками человек. Своими ответами на его осторожные, но целенаправленные вопросы я внушил ему такое почтение, что он щедрым жестом отдал в мое распоряжение самолет.

Утомленные отгульными днями, в «моем» самолете возвращались к месту работы буровики. Пристегнувшись к сиденьям, они тотчас же задремали. В иллюминаторы была видна Амударья. Песок крылом уходил под ее ярко-зеленую воду. К устью разбираемая на полив река все более слабела, превращаясь в цепь слюдяных слепящих озер.

Сидящая возле пилотской кабины спиной ко мне девушка обернулась и посмотрела на меня с беззвучным смехом. Выражение моего лица, должно быть, стало таким, что девушка от восторга всплеснула руками. В джинсах, в ковбойке с закатанными рукавами, в громадных, очень идущих ей светозащитных очках, она отличалась той строгой, резкой красотою, в соседстве с которой сразу же убивается красота других. Я бы сказал, что это была беспощадная красота. Змеиная гибкость молодого, тренированного, напряженного тела. Небольшая голова с выпуклым «умным» затылком. Узость смуглого, с высокими скулами, горбоносого, большеглазого, со смеющимся ртом лица. И еще — некая пренебрежительность, затаившаяся в дрожании ярких губ. Это была Ольга, дочь разыскиваемого мною Василия Павловича Курулина.

— Ну, вот мы и встретились. — Она гибко подошла и села рядом. — А я очень, очень, очень рада! — сказала она. — А вы? — На губах ее задрожал откровенно пренебрежительный смех.

У меня было ощущение, что жизнь разрешилась. Все, оказывается, было не зря: одиночество, выпавшие из памяти годы, дни, когда казалось, что незачем жить. Все вынес, вытерпел и — получил! Немыслимое, чего и не ждал!.. Да и как ждать было, когда я и не подозревал, что «это» есть?! Я знал ее беспокойным ребенком, вздорной тощенькой студенткой, но эту большеглазую женщину видел я впервые! Увидев ее, я вообще как бы впервые увидел женщину! И это родило у меня ощущение оставленной позади пустоты. Все, что я видел раньше, была, оказывается, пустая порода, и вот теперь, был найден драгоценный металл.