Меньшой потешный - Авенариус Василий Петрович (мир книг .txt) 📗
В самом деле, в отдалении, на деревянном мосту через Москву-реку показался длиннейший торжественный поезд.
Впереди, во главе стремянного полка стрельцов, ехал дородный стрелецкий полковник, по временам гулко ударяя нагайкой по привязанному у седла его котелку-набату, чтобы попадавшиеся по пути пешеходы живей сторонились. Стройною цепью тянулись за ним в своих однообразных зеленых кафтанах, во всеоружии молодцы-стрельцы. Ярко играли золотые лучи солнца на светлых секирах; не менее ослепительно отражались они также в слюдяных оконцах следовавшей за стрельцами большой, позлащенной царевниной колымаги. Запряжена была колымага двенадцатью снежно-белыми «возниками» (упряжными конями). По бокам и позади нее бежали стольники-пажи, а по сторонам последних двигалась быстрым походным шагом ближайшая охрана царевны — рядовой стрелецкий полк в нарядных кафтанах, обращая колымагу правительницы как бы в огражденную со всех сторон подвижную крепость.
Но особенною роскошью и пестротою праздничных уборов поражали ехавшие за колымагой верхами бояре, окольничие, думные дворяне и думные дьяки. Опашни на них были из разноцветного шелка, у многих с золотыми узорчатыми вышивками; на князьях и боярах — высокие «горлатные» шапки (из меха с горла пушных зверей), на других придворных щеголях — плоскодонные мурмолки, опушенные соболем и усаженные жемчугом и самоцветными каменьями: седла у всех — бархатные либо сафьяновые, богато расшитые золотом, а вся конская сбруя разувешена светлыми цепочками, бляшками и бубенцами — смотреть любо-дорого!
За мужской придворной свитой ехало опять несколько обыкновенных придворных карет, в шесть темно-серых или буланых «возников» каждая. В каретах этих следовали «верховые» боярыни, карлицы и мамы царевны.
Хвост кортежа замыкался цепью пеших стрельцов в походном вооружении: с мушкетами, бердышами и копьями.
Подобно другим, и молодой Петр всматривался в пышный поезд, и между бровей его проступила зловещая складка.
— Те же янычары, — пробормотал тут кто-то за его спиной по-немецки.
Петр быстро оглянулся и увидел Зоммера, задумчиво следившего за поездом, скрывавшимся за поворотом дороги.
— Кто? Стрельцы-то наши? — с горечью переспросил Петр. — Да, истинная правда: янычары! Да что нам ждать их, господин капитан! Зарядите-ка сейчас ваши пушки.
— Зарядить недолго, — отозвался капитан, — но смею доложить вашему величеству с достодолжным решпектом и венерацией: благоверная царевна Софья недаром сравнивается современниками с вавилонской Семирамидой, с королевой английской Елисаветой…
— Да, государь, потерпи маленько! — просящим тоном вступился и учитель царский Зотов. — Неравно государыня-царевна наша осерчает, что ее не обождали.
— Да мы ей вперед отсалютуем! Сейчас же, капитан, извольте зарядить.
Зоммер не смел уже возражать. По знаку его подначальные пушкари расторопно стали забивать заряды в дула пушек, после чего засветили фитили. Ближайший пушкарь собирался уже поднести фитиль к запалу своей пушки, когда Петр остановил его:
— Постой! Дай-ка я сам…
Тут около него раздался пронзительный женский крик:
— Ай, нет, соколик, миленький мой! Побойся Бога… Но царь-отрок вырвал уже фитиль из рук пушкаря и приложил огонь к запалу. Впервые после сотни лет — со времен Грозного — с Воробьевых высот в ясное солнечное утро грянул над Москвою оглушительный пушечный удар. Гора под ногами толпившегося кругом народа словно дрогнула, заколебалась, а вырвавшийся из жерла пушки вместе с пламенем и относимый назад ветром дым окутал окружающих в легкое облако.
— Господи помилуй! Не убился ли, мой светик? — заверещал тот же слабый голос, и к молодому царю, вся бледная и трепетная от перепуга, с распростертыми руками протеснилась толстая, разряженная Олена Спиридоновна.
Такая неуместная заботливость отставной кормилицы перед всем собравшимся людом отнюдь не могла быть приятна ее бывшему питомцу. Он гневно вспыхнул и ожег Спиридоновну почти ненавистным взглядом.
— Дура глупая! Заряды-то ведь холостые. Ты как сюда попала? Вон!!
Не проронив ни слова, ошеломленная женщина отшатнулась, а усердные стражники мигом подхватили ее подмышки и спровадили подалей с ясных очей царских. Для Петра, впрочем, ее будто уже и не существовало. С дрожащими еще губами, но с напускным спокойствием, он отнесся к стоявшему рядом с ним учителю своему Зотову:
— Ну, Никита Мосеич, теперь твой черед.
Один за другим выпалили из всех заряженных десяти орудий Зотов, Нестеров, Зоммер, а там и кое-кто из отроков-сверстников Петровых: молодых Нарышкиных, Головкиных, Стрешневых, князей Черкасских, Мещерских, Голицыных. Пушкари с банниками захлопотались около пушек, чтобы скорее очистить их для дальнейшей пальбы.
— Этакая одиночная канонада еще что! — самодовольно говорил по-немецки Симон Зоммер. — Вот как опять зарядим да выпалим разом: так тут-то ваше величество узнаете подлинную канонаду.
Но и одиночная «канонада» настолько уже рассеяла вспышку юного царя, что он с повеселевшим лицом окинул кругом безмолвствовавшую, как бы запуганную толпу приветливым взором и сказал почтенному огнестрельному мастеру во всеуслышанье, по-немецки же, несколько благодарственных слов.
— Надо малость хоть дать остыть орудиям, — отозвался Зоммер, и чтобы несколько обуздать нетерпение Петра до прибытия сестры, он стал объяснять ему новые приемы артиллерийской пальбы.
V
— Наконец-то! — проговорил Петр и задорно приосанился, когда наконец из-за кустов по дороге замелькали зеленые стрелецкие кафтаны и блестящие секиры.
Поезд остановился; стрельцы живыми шпалерами стали по сторонам дороги, и вышедшая из своей колымаги правительница в сопровождении ближайших придворных чинов не спеша направились к месту «канонады».
Особенною красотою лица или хотя бы миловидностью царевна Софья Алексеевна никогда не выдавалась. В сентябре же минувшего года ей пошел уже двадцать шестой год, и цветущая свежесть первой молодости на лице ее заметно поблекла. Наперекор обычаю того времени, она гнушалась румян, белил, сурьмы: восковая бледность щек и густая от природы, «соболиная» бровь вполне отвечала непреклонному нраву и суровой величавости, отпечатленным в ее благообразных вообще чертах, в ее задумчивых, строгих глазах. Свою белую поярковую шляпу, подбитую по приподнятым полям золотным «червчатым» атласом, украшенную жемчужным «снуром» (лентой) и кистями, она носила гордо, как царскую «коруну» (венец), и нарочно, казалось, откинула с выразительного лица тончайшую, огненного цвета тафту. Вместо бывшего в руках ее «солнечника» (зонтика), ей гораздо более, конечно, приличествовало держать царский скипетр и державу…
Так, по крайней мере, думалось Алексашке, который подобно всем другим окружающим простым смертным, затаив дух, выжидал, чем-то разыграется встреча царственной орлицы с ее братцем-орленком.
— Ты стрелял уж тут без меня? — холодно и притворно спокойно начала царевна Софья; чуть заметно только дернуло у нее густую бровь.
Отрок-брат ее вскинул на нее огневой, смелый взор.
— Стрелял, — отвечал он и прибавил с легкой усмешкой. — Салютовал тебе!
Софья Алексеевна будто не заметила усмешки и продолжала с прежнею невозмутимостью.
— Гонец мой, стало быть, не оповестил тебя о моем приказе? Ты князь Василий, не оставишь проучить ослушника! — обратилась она к своему ближайшему советнику князю Василию Васильевичу Голицыну, красивому, видному мужчине в высокой «горлатной» шапке, в темно-зеленой ферязи с бархатным откидным воротником и серебряными застежками.
Голицын молча поклонился и вполголоса отдал стоявшему позади него подначальному стольнику приказание озаботиться «батожьем».
— Гонец твой, сестрица, тут ни при чем, — вступился Петр, — он упредил меня.
— Так как же ты дерзнул?
— Молчи, государь! Бога ради, опомнись! — шепнул Петру, наклонясь, Зотов. — Слово — не воробей: вылетит — не поймаешь.