Лесные тайнички (сборник) - Сладков Николай Иванович (книги бесплатно без .TXT) 📗
Так вот и живут птицы-звери в лесу. Бывает, конечно, так живут, что только пух да перья летят. Но бывает, и выручают друг друга.
Всякое в лесу бывает.
ПЕСЕНКИ ПОДО ЛЬДОМ
Это случилось зимой: у меня запели лыжи! Я бежал на лыжах по озеру, а лыжи пели. Хорошо пели, как птицы.
А вокруг снег и мороз. Слипаются ноздри и стынут зубы.
Лес молчит, озеро молчит. Петухи в деревне молчат. А лыжи поют!
И песенка их - как ручеёк, так и льётся, так и звенит. Но ведь не лыжи же, в самом деле, поют, где уж им, деревянным. Подо льдом кто-то поёт, прямо у меня под ногами.
Уйди я тогда, и подлёдная песенка осталась бы чудесной лесной загадкой. Но я не ушёл...
Я лёг на лёд и свесил голову в чёрный провал.
За зиму вода в озере усохла, и лёд навис над водой, как лазоревый потолок. Где навис, а где обрушился, и из тёмных провалов курчавится пар. Но ведь не рыбы же поют там птичьими голосами? Может, и вправду там ручеёк? Или, может, звенят рождённые из пара сосульки?
А песня звенит. Живая она и чистая, такую ни ручью, ни рыбам, ни сосулькам не спеть. Такую только одно существо на свете может спеть птица...
Я стукнул лыжей по льду - песенка смолкла. Я постоял тихо - песенка зазвенела опять.
Тогда я что есть силы стукнул лыжей об лёд. И сейчас же из тёмного провала выпорхнула чудо-птица. Села она на край полыньи и трижды мне поклонилась.
- Здравствуй, подлёдная певунья!
Птичка опять кивнула и спела на виду подлёдную песню.
- А я ведь знаю тебя! - сказал я. - Ты оляпка - водяной воробей!
Оляпка ничего не ответил: он умел только кланяться и кивать. Снова юркнул он под лёд, и оттуда загремела его песня. Ну и что, что зима? Подо льдом ведь ни ветра, ни мороза, ни ястреба. Подо льдом чёрная вода и таинственный зелёный полумрак. Там, если погромче свистнуть, всё зазвенит: эхо помчится, стукаясь о ледяной потолок, увешанный звонкими сосульками. Чего бы оляпке не петь!
А нам чего бы его не послушать.
ЦЕНА ПЕСЕНКИ
Чижа я купил за рубль. Продавец сунул его в бумажный кулёк и подал мне.
Я посадил чижа в клетку и стал разглядывать. Зеленоватенький, шустрый, с хитрым чёрным глазком. Словом, чижик-пыжик!
Кормил я чижа спелыми берёзовыми серёжками да изредка просовывал в клетку свежие веточки вербы. Была зима, но дома в тепле на прутиках вербы, стоящих в банке с водой, появились "барашки". Как белые заячьи хвостики.
Чиж любил трепать клювом эти заячьи хвосты. Треплет, треплет, а растреплет - и запоёт. За окном зимняя тишина, холодина, а дома птица поёт! Юлит на жёрдочке, и из клювика её так и брызжут, так и брызжут весёлые посвисты!
Поёт по всем птичьим правилам. У людей ведь как - поели и запели. А у птиц наоборот - попели и заели. Весной в утренних сутёмках, когда ещё и не видно ничего, гремит мощный птичий хор. А как развидится - притихнет. Увидали, значит, разных там жучков и паучков.
Прожил чиж у меня год. Совсем обжился. Вскочит, бывало, на палец, устроится половчее, горлышко у него задрожит - и полетели из клюва звонкие брызги!
Привык я к чижу.
И вдруг приходит тот самый продавец, у которого купил я чижа, и говорит:
- Продай чижа назад! Завтра на ловлю, а мой манный чиж околел. Продай твоего.
Я даже не поверил - как так продать?
- Да так, - говорит, - продай!
Я совсем растерялся:
- Как же я его продам, если...
- Что если, - жмёт продавец, - что если? Потратился на него? Ну так вот: платил ты за него целковый, корма за год извёл на трёшку. Вот тебе четыре целковых и давай чижа.
- Да я его и за червонец не отдам! - рассердился я. - Да что за червонец, даже за сотню!
- Ну и спекулянт, - свистнул продавец, - ну и хапуга! Брал за целковый, отдаёт за сотню! За что же ты хочешь с меня девяносто девять рублей взять?
Я и сам удивился: и верно, за что же я хочу взять с продавца такие деньги?
Продавец плюнул и ушёл, стукнув дверью.
А я всё сидел и думал: "За что?"
Потом махнул рукой. И всё сразу встало по своим местам.
В комнате пахло клейкими зелёными листиками и вербиными барашками. Барашки были уже с розовым подшёрстком и стали похожи не на заячьи хвостики, а на белые яички птиц, в которых просвечивает розовый зародыш.
И на всю комнату гремела весёлая чижиная песня: будто из клювика чижа вылетали звонкие брызги!
Казалось, не было за окном зимы, сумеречных дней, оледенелых сучьев. Был май и весна. И будто бы...
Так вот что оценил я так дорого - песенку о "будто бы"!
ЕЛОВАЯ КАША
У всех день рождения - радость. А у клестят - беда. Ну что за радость вылупиться зимой? Мороз, а ты голышом. Один затылок пухом прикрыт.
У всех птиц родители как родители, детей летом выводят, когда тепло и сытно. Одним клестам законы не писаны. Угораздило же высидеть клестят зимой, да ещё двадцать девятого февраля! Что это за день рождения, который бывает один раз за четыре года? Прямо хоть плачь: ни зелени, ни гусеничек; снег, холод...
А родители хоть бы что!
Вон папа-клёст - сидит себе на ёлке и песни поёт. А у самого пар из клюва, будто трубку курит!
Это я так про клестят думаю.
Только вижу, что сами клестята живут не тужат!
Клестята кашу едят. Хороша каша из еловых семян! Каши наедятся - и спать. Снизу гнездо - как пуховая перинка, сверху мама - как перяное одеяльце. А изнутри каша греет. Ёлка клестят баюкает, ветер им песни мурлычет.
Немного дней прошло - выросли клестята. Ни горлышки не застудили, ни носы не отморозили. Да толстые такие, что в гнезде тесно. И неугомонные: чуть из гнезда не вываливаются.
Это, наверное, всё от забот маминых и от еловой каши.
А ещё от яркого солнышка и морозного ветра.
Нет, день рождения - всегда счастливый день.
Пусть даже зима и мороз. Пусть даже двадцать девятого февраля.
Всё равно!
БЕЗ СЛОВ
- Чего они, дурачки, меня боятся? - спросила Люся.
- Кто боится тебя? - спросил я.
- Воробьи.
В скверике прыгали воробьи. Люся кидала им крошки, а они в страхе улетали.
- Почему они улетают? - удивлялась Люся.
Загадала девочка мне загадку! Действительно - почему? Раньше я не думал об этом: боятся и боятся. На то они и дикие птицы. Но вот девочка хочет их накормить, воробьи голодны, но они улетают.
Почему?
- Почему они меня боятся? Я ведь никогда их не обижала! - говорит Люся.
- Ты не виновата, - успокаиваю я её.
- А кто виноват?
- Мы виноваты. Все-все. Одни - потому что всегда птиц обижали, другие - потому что позволяли обижать.
- Но за что же их обижать? Они ведь маленькие...
- Ничего, - сказал я Люсе. - Ты бросай и бросай им крошки, и они поймут, что ты им друг.
- Вы думаете, они поймут?
- Непременно поймут! Ведь поняли же они, что надо спасаться, когда в них кидают камни.
- Я им скажу, что я бросаю не камни, а крошки!
- Ничего не нужно говорить, Люся. Они поймут без слов.
- Без слов? А я-то думала, что они дурачки! - сказала Люся.
Птицы поняли Люсю.
ДОМАШНЯЯ БАБОЧКА
Ночью в коробке вдруг зашуршало. И выползло из коробки что-то усатое и мохнатое. А на спине сложенный веерок из жёлтой бумаги.
Но как я обрадовался этому уродцу!
Я посадил его на абажур, и он неподвижно повис вниз спиной. Сложенный гармошкой веерок стал отвисать и распрямляться.
У меня на глазах безобразный мохнатый червяк превращался в прекрасную бабочку. Наверное, так вот лягушка превращалась в царевну!
Всю зиму куколки пролежали мёртво и неподвижно, словно камешки. Они терпеливо ждали весну, как ждут её семена в земле. Но комнатное тепло обмануло: "семена проросли" раньше срока. И вот по окну ползает бабочка. А за окном зима. А на окне ледяные цветы. Живая бабочка ползает по мёртвым цветам.
Она порхает по комнате. Садится на эстамп с маками. Развернув спиральку тоненького хоботка, пьёт из ложечки сладкую воду. Опять садится на абажур, подставив крылышки жаркому "солнцу".
