Встреча с неведомым(изд.1969) - Мухина-Петринская Валентина Михайловна (читаем книги онлайн бесплатно .txt) 📗
На этот раз я категорически отказался. Как раз неподалеку, на траве, расположился милиционер с семейством. Жена его расстелила прямо на траве скатерть и раскладывала закуски.
— Я позову этого милиционера! — возмущенно выкрикнул я.
Отец усмехнулся.
Вечером я все рассказал бабушке, взяв с нее слово не расстраиваться. Мы долго соображали вдвоем, что предпринять, но не придумали ничего лучшего, как поговорить с мамой.
Увы, единственно, чего бабушка от нее добилась, было краткое:
— Дмитрий Николаевич знает, что делает.
— У тебя совсем нет материнских чувств! — горячо заметила бабушка.
— Это неправда, — тихо возразила мама,
— Тогда ты просто жалкое, слабохарактерное существо, подобное Кларе Копперфильд.
— Ты хочешь сказать, мама, что Дмитрий — мистер Мордстон?
— Ты сама это сказала! — выпалила бабушка и ушла к себе, хлопнув дверью.
— Ты жаловался бабушке на отца? — спросила мама, укоризненно глядя на меня.
Я покраснел.
— И совсем не жаловался! Бабушка-то меня вырастила, почему я должен от нее скрывать?
Но в душе я знал, что жаловался, как бы искал защиты.
— Папа хочет сделать из тебя сильного, мужественного человека… — сказала мама и глубоко задумалась, забыв обо мне.
Я долго сидел на краешке кресла и смотрел на нее. Мама была красива — это уверяли все соседи и знакомые. Даже ребята-школьники не раз говорили мне: «Эх, Колька, какая у тебя мама красивая!» Про меня никто, конечно, не говорил, что красавец, но буквально все замечали, что я «вылитая мама». Ей это не нравилось, так как она хотела, чтобы я походил на отца. Но чего нет, того нет.
У меня и глаза, как у мамы, — зеленые, и волосы такие же черные, и ресницы, и брови (у отца волосы русые, ну брови чуть потемнее), и нос у меня, как у мамы, — прямой, не длинный (из наших двух носов можно сделать один папин). И даже, когда я наморщу нос, у меня делается на переносице такая же смешная морщинка, как у мамы. И подбородок у нас одинаковый, с ямкой посредине. У папы же нижняя челюсть выдвинута вперед, как у пещерного человека. Бабушка говорит, что у мамы слабохарактерный подбородок. Не знаю, значит ли это, что я тоже слабохарактерный?
В общем, насколько я сам тогда понял, дело было в том, что я уродился весь в маму, а меня решили так перевоспитать, чтобы я получился в папу. Однажды я эти мысли и предположения высказал отцу. Он не стал опровергать их, только усмехнулся по-своему, как он один может усмехаться.
— А ты, оказывается, язва порядочная! Что это значит — порядочная язва?..
Летний отпуск в тот год папа и мама решили использовать отдельно. Маме, наверное, хотелось от него отдохнуть. Мама взяла путевку в дом отдыха артистов (одновременно со своим учителем и другом режиссером Гамон-Гаманом), а отец решил вместе со мной обойти пешком Костромскую область. Если кому нужно было от него отдохнуть, так это мне. Напрасно я доказывал, что предпочитаю остаться с бабушкой, что ей, наконец, будет боязно одной. Мама пригласила к ней погостить Екатерину Алексеевну, театральную кассиршу, а мне пришлось выехать с отцом на Ветлугу.
Отец мог поехать отдыхать куда угодно. Но этот странный человек предпочел переться пешком через болота, леса и реки и меня тащить за собою.
Все-таки на Ветлуге было хорошо… Я не ожидал. Я на всю жизнь запомню неглубокую, спокойную реку, желтые отмели, голубоватый можжевельник, серебристый мох под высокими соснами. Мы шли по течению Ветлуги, по пути ловили рыбу и охотились. Ночью спали у костра, прямо под открытым небом, в дождь разбивали палатку. Живя в Москве, я даже не знал, что на небе такое множество видимых звезд — миллиарды, и такие они яркие, косматые, лучистые. В Москве ночью небо рыжее от электрического света, звезды обесцвечиваются и съеживаются. И еще-тем летом я впервые слышал голоса диких птиц и зверей. У меня мурашки по спине бегали, но на душе было хорошо. Я никогда не любил ходить в зоологический сад: мне жалко зверей за решеткой. Я только расстраивался.
Да, на Ветлуге было бы очень хорошо, если бы папа так не муштровал меня. Он заметил, что я боюсь темноты, и нарочно посылал меня ночью на реку набрать воды в ведерко или поискать под «той сосной» «забытую» им днем записную книжку. И я должен был идти искать с электрическим фонариком в руке, замирая от страха. Не медведей я боялся или волков (хотя колхозники нам рассказывали, что медведи повадились ходить на овес, а волки иногда утаскивают телят), но темнота всегда внушала мне неописуемое отвращение и ужас.
Счастье еще, что нам не попадались нигде мертвецы. Папа обязательно бы заставил меня идти к нему ночью, взять из его кармана спички, и я бы, наверное, умер от разрыва сердца. Все же я постепенно перестал на папу дуться: бесполезное дело, уж он таков. И, конечно, далеко не у всякого есть такой отец: смелый, ловкий, умный, волевой, да еще путешественник и доктор географических наук.
Вечерами у костра он много рассказывал о своих приключениях на Севере. Я с большим интересом слушал. Но когда он спросил меня, кем же я хочу стать, когда вырасту, я без запинки ответил: артистом и режиссером. Папа сдвинул брови и весь следующий день был не в духе, но ничего, не выругал. А я подумал, усмехнувшись совсем как он, что еще докажу ему: не он один умеет «принимать решения и доводить дело до конца».
Единственное, что мне могло помешать стать артистом, — это отсутствие таланта. Но, по-моему, талант у меня есть. Почему я так думаю? Не потому, что выступал в спектаклях во Дворце пионеров — нам всем аплодировали, даже тем, кто играл плохо. Просто я это чувствую, знаю про себя. Уж я-то знаю. Это как шестое чувство. И потом, мне сам режиссер Гамон-Гамана сказал, когда я однажды за кулисами рассказывал ему «в лицах» про всех наших учителей. Давид Львович сначала смеялся до слез, а потом сказал серьезно: «Спасибо, Кузнечик, я получил большое удовольствие. Ты, мой мальчик, прирожденный артист».
Гамон-Гамана и утешил меня, когда я рассказал ему о муштре, которой подвергаюсь. Он сказал: «Это хорошо. Настоящий артист должен быть ловким, сильным и мужественным. На рапирах Дмитрий Николаевич не заставляет тебя упражняться? Жаль!»
В нашей школе есть фехтовальный кружок, и на другой же день я туда вступил по собственному желанию, к великому удовольствию папы.
Знал бы он…
В то лето мы прошли километров триста, таща на себе немалый груз. Много раз переходили Ветлугу вброд. Испытали много приключений, смешных и досадных. Об этом можно было бы написать целую книгу. Но я хочу рассказать о нашей экспедиции на плато, к вулкану Ыйдыга, к теплому озеру среди снегов, и больше не буду отвлекаться в сторону.
Эти три года, что отец работал в Академии наук, выпускал книгу и муштровал меня, он упорно готовился ко второй экспедиции на плато.
В марте он объявил за обедом, что экспедиция утверждена и что надо, не теряя ни минуты, приниматься за сборы. Академия наук, взявшая на себя организацию и финансирование экспедиции, придавала ей огромное научное значение. Мама, наверное, уже знала, потому что нисколько не удивилась, а бабушка посмотрела на нее и погрустнела, посмотрела на меня и чуть повеселела.
— Лиля… опять едет? — запинаясь, спросила бабушка, ни к кому не обращаясь.
— Конечно, мама!
— А-а! В театр, значит, так и не вернешься? Забыла, что ты артистка.
— Лиля давно уже окончила геологический факультет и приобрела специальность геолога, — напомнил папа.
— Значит, с театром покончено навсегда? Я тебя спрашиваю, Лиля!
— Не знаю, — сказала мама. — Но в эту экспедицию я поеду во что бы то ни стало.
— Не знаю? — удивился отец и пристально посмотрел на маму.
Она неохотно ела суп. Тень от длинных, темных ресниц лежала на ее щеках.
— Значит, скрыла талант в земле — и вот тебе твое? Возвращаю? — с негодованием произнесла бабушка.
Мама промолчала, даже глаз не подняла, может, потому, что отец все смотрел на нее, но бабушка была не таковская, чтобы промолчать.
