Черная Салли - Кальма Н. (полная версия книги .TXT) 📗

– Так я должна заменить вам цирк? – сказала она посмеиваясь. – Неужели вы заставите бедную старуху кувыркаться, скакать на лошади или делать фокусы?

Ребята засмеялись, представив себе кувыркающуюся посреди арены бабушку. Сильно прихрамывая на одну ногу, бабушка прошлась по «аллее».

– Видите, с такой ногой трудновато проделывать все эти штуки.

Нил ухватил бабушку за фартук:

– Бабушка, ну что ты тя-анешь? Садись и начинай!

– Ах ты, скверный мальчишка! – закричала бабушка. – Давай-ка уши! Кто у меня утром стащил из кармана клубок шпагата?!

Она погналась за Нилом, грозя ему обрывком веревки. Несмотря на свою хромоту, она двигалась очень проворно, но под конец все-таки запыхалась и, тяжело дыша, повалилась на стул у старого вяза.

– Замучил! Погоди, я с тобой еще разделаюсь! Ты на свои змеи потаскал у меня все бечевки! Напомни мне завтра наказать тебя. А то память у меня дырявая…

Она засмеялась, потом оглядела кучку ребят, рассевшихся вокруг нее на траве.

– Прочно уселись! Вы, я вижу, не собираетесь уходить, покуда своего не добьетесь?

– Да, бабушка! – хором ответили ребята. Они смотрели ей в рот, как будто ждали, что оттуда вот-вот посыплются удивительные истории.

– Не знаю, право, о чем бы это вам рассказать? – задумчиво сказала бабушка. – И в каком роде – в веселом или в печальном?

– Бабушка, отчего вы хромаете? – спросила Нэнси. Она сидела рядом с Беппо и усердно жевала кусочек его резинки.

– Это целая история, – отвечала бабушка, – и начинается она не с меня, а с моей матери… Вот, если хотите, я вам расскажу, только она будет очень-очень длинная.

– Чем длинней, тем лучше, – сказал Стан, – терпеть не могу тоненьких книжек. Только начнешь – глядь, уже и конец.

– Кажется, мне придется уйти, – шепнула Стану Мэри, – мама не любит, когда я опаздываю.

– Тогда уходи сейчас, – зашипел на нее Стан, – а то ты будешь мешать нам слушать. Станешь вертеться, смотреть на часы…

Мэри встала, потом опять села. Ей до смерти хотелось послушать, что станет рассказывать бабушка. Остальные давно уже приготовились слушать. Некоторые развалились на траве, другие сидели, сложив ноги калачиком, третьи подобрались поближе к бабушке. Двери домика были открыты. На пороге сидела миссис Аткинс с газетой в руках. У соседних домов тоже было много негров и белых, вышедших подышать воздухом после целого дня работы.

Бабушка вытащила приколотую к фартуку иголку:

– Нил, сними куртку, дай я зачиню тебе локти. Праведный боже, как ты дерешь одежду! Чарли куда аккуратнее тебя…

Беппо невольно поглядел в ту сторону, где сидели Чарли и Тони. Мальчиков не было. Он хотел было спросить, куда они делись, но слова бабушки отвлекли его, и вскоре он совсем позабыл о товарищах.

– Сначала я расскажу вам о моей матери, – сказала бабушка, расправляя на коленях рваную куртку Нила. – Ее звали Джен, она была невольницей сварливой старой девы мисс Уайтсайд. Это было давно, лет восемьдесят тому назад…

Старый вяз тихо шелестел листьями. Стоял светлый весенний вечер. Солнце только что закатилось, и небо было совсем еще розовое.

СТАРАЯ ДЕВА ПОЕТ

…Каждый, кто видел в первый раз мисс Уайтсайд, неизменно вспоминал летучую мышь. Одетая во все серое, с крохотным личиком, на котором выделялись выпуклые водянистые глаза, старая дева неслышно передвигалась по комнатам.

Голову она повязывала шарфом, и его развевающиеся концы были похожи на крылья летучей мыши.

В большом доме мисс Уайтсайд было множество черных слуг, и самой молодой среди них была негритянка Джен.

Совершенно черная, с курчавыми волосами, похожими на шкурку черного каракуля, Джен была любимицей всех невольников.

Девушка щебетала, словно жаворонок; у нее был звонкий и приятный голос, и она знала много красивых негритянских песен.

Когда она, бывало, принималась петь эти песни, все черные слуги на кухне бросали работу и начинали ей подпевать.

К несчастью, и хозяйка Джен – мисс Уайтсайд – также любила петь. Она воображала себя искусной певицей, хотя звуки, которые она издавала, меньше всего напоминали пение. Казалось, будто плохо смазанная дверь скрипит на своих петлях или водят ножом по заржавленной сковородке.

Однажды к мисс Уайтсайд съехались гости – соседние плантаторы [1]. После сытного обеда гости и любезная хозяйка перешли в гостиную.

– Прошу внимания, леди и джентльмены, сейчас я спою вам новый романс, – сказала старая дева, поправляя крылья своего шарфа.

Она вытянула жилистую шею, закатила глаза и открыла рот. В это мгновение мисс напоминала уже не летучую мышь, а вытащенную из воды рыбу. Ужасные, скрипучие звуки вылетали из ее горла.

Гости пожимали плечами и толкали друг друга в бок. Вдруг из-за двери раздался чистый молодой голос, повторявший ту же песню.

пела неизвестная певица.

Щеки мисс Уайтсайд вспыхнули. Она со стуком захлопнула рот, словно крышку клавикордов. Песня, казалось, заполняла весь дом.

Дрожа от ярости, хозяйка выскочила в соседнюю комнату.

– Кто смеет передразнивать меня?! – налетела она на толпу перепуганных слуг.

Вдруг взгляд ее упал на Джен. Маленькая негритянка втянула голову в плечи.

– Это ты, черная мерзавка?! – завопила старая дева. – Это ты делаешь меня посмешищем перед гостями?

Она наотмашь ударила Джен по щеке. Негритянка старалась руками прикрыть лицо и голову от ударов, но костлявая леди норовила ударить побольней. Потом, схватив Джен за шиворот, она втолкнула ее в темный чулан:

– Посидишь здесь, так забудешь, как песенки петь!…

ДЖЕН ПРОДАНА

Ключ повернулся, загремел замок, и Джен очутилась в темноте.

В чулане было тесно, пахло лекарствами и табачными листьями. Пол был выложен кирпичами. Кругом на полках стояли пустые банки из-под солений.

У Джен горели щеки. Она вытащила из-за пазухи блестящий белый камешек, подаренный ей матерью, и стала шепотом молиться:

– Бог, великий бог, сделай так, чтоб раскрылись двери чулана. Накажи смертью злую хозяйку Джен, и чтоб сгорел ее дом, и чтоб сгорел весь хлопок и весь табак…

Но дверь чулана не открывалась, и в доме ничто не указывало на пожар. Бог не слушал Джен, и негритянка с яростью бросила на пол свой амулет:

– Вот тебе, негодный бог! Ты, наверное, слушаешь только белых людей! Молитва черных до тебя не доходит!

Она принялась неистово стучать в дверь:

– Пустите меня! Я не хочу здесь сидеть! Пустите!…

Долго стучала и плакала Джен. Никто не отзывался на ее крики. Наконец в доме загремели посудой, и в щель проник тоненький лучик света.

«Лампы зажгли. Значит, уже поздний вечер», – подумала Джен.

Она свернулась клубочком на полу и, утомленная слезами, заснула.

Проснулась Джен от звона ключей у двери чулана. Было уже утро.

– Хозяйка велела тебе идти в город, на рынок, – буркнул ей привратник ирландец.

Она хотела было взять корзину для провизии, но ирландец сердито остановил ее:

– Не надо. И так дотащишь.

Джен отправилась в путь. Солнце поднялось уже высоко.

По сторонам тянулись табачные и кукурузные поля. Гигантская кукуруза стояла, как войско, вооруженное копьями. Под широкими листьями прятались арбузы и дыни, похожие на огромных черепах; в зелени трав пламенели колпачки красного перца. Волнами ходила пшеница под знойным ветром, и вдали виднелись широкополые шляпы работающих негров. И все это – хлеб, табак, фрукты, черные люди на полях, – все принадлежало старой леди, хозяйке Джен.