Важный разговор [Повести, рассказы] - Печерский Николай Павлович (книги без регистрации бесплатно полностью .TXT) 📗
Сережка принялся рассказывать Петру, какой сейчас огромный металлургический завод построили в Липецке, но Петр уже слушал рассеянно. Наверное, устал.
Сережка решил, что пора брать быка за рога, то есть сказать Петру, почему он пришел и что ему, собственно, надо. Но тут произошел конфуз. Петр посмотрел на голые ноги Сережки, которые он по рассеянности забыл спрятать под стул, и недовольно спросил:
«Мин херц, почему ты пришел босиком? Тебе тут что, пляж или дворец?»
Сережка растерялся.
«Я мальчишке тапочки отдал, — сказал он. — Стоит возле Петровского сквера и плачет. Я говорю: „Ты чего плачешь?“ А он говорит: „Тапочки потерял. Теперь с меня отец три шкуры сдерет“. Мне стало жаль. Я чуткий…»
Петр Первый пристально посмотрел на Сережку и вдруг голосом Гали Гузеевой сказал:
«Ты, Покусаев, врешь! Ты сам потерял тапочки на пляже!»
Сережке нечем было крыть. Он стоял перед Петром навытяжку и хлопал глазами.
А Петр Первый уже окончательно вышел из себя. Он стукнул кулаком по столу и загремел своим могучим басом:
«Отец и мать работают, спину гнут, а ты тапочки теряешь! У тебя кто отец — миллионер, Рокфеллер?!»
Петр поднялся, посмотрел на Сережку сверху вниз, будто с огромной темной горы.
«Ты, Покусаев, не тапочки потерял, а свою совесть! Сегодня тапочки, а завтра что потеряешь? Мундир? Оружие на поле брани бросишь? Чего молчишь?!»
У Сережки язык к гортани прилип. Лучше бы он сразу признался. Только вчера обещал быть кристально честным, а сегодня бессовестно наврал самому царю!
«Иди с глаз долой! — сказал Петр Первый. — И думать о юнге брось. Мне растяпы не нужны!»
Петр Первый придвинул кресло к пьедесталу из розового гранита, подтянулся на руках, забросил ногу и влез на верхушку. Он спокойно и властно положил правую руку на якорь. А левую протянул вперед. Это уже был не живой царь, а бронзовый, как в Петровском сквере.
Сережка понял, что аудиенция окончена и надо давать от ворот поворот. Он вздохнул и, путаясь в собственных ногах, поплелся из покоев. Но тут царь окликнул его:
«Вернись, растяпа! Как босиком по Воронежу пойдешь? Даже перед боярами стыдно!»
Петр Первый спрыгнул с пьедестала и снова сел в кресло. Он положил одну ногу на другую и стал снимать огромные, на толстой подошве сапоги.
«Помоги, — сказал он, морщась, — что-то в подъеме жмет».
Царь приказал Сережке обуваться. Сапоги были Сережке не по ноге. Широкие голенища доставали до самого живота. Петр оглядел Сережку, покачал головой и сказал:
«Возьми носки шерстяные, а то мозоли натрешь».
Сережка натянул царские шерстяные носки. Теперь было немного лучше, сапоги не так болтались на ногах. Сережка поблагодарил царя за внимание, но Петр не ответил. Он набрал в легкие воздуха, взмахнул рукой и крикнул:
«Кру-гом!»
Сережка повернулся по-военному и зашагал к выходу.
Петр снова был на пьедестале. Правая рука — на якоре, левая указывала Сережке путь.
«Сдашь сапоги в музей! — крикнул он издали. — Не забудь, растяпа!»
На этом сон Сережки закончился. Он открыл глаза. Комната была залита ярким дневным светом. Петра не было. У порога стоял лучший друг Изя Кацнельсон.
— Вставай, — сказал он Сережке, — есть дело.
Отца в доме не было. Матери тоже. Наверно, ушла устраиваться в библиотеку. На столе лежала записка: «Завтрак в тарелке. Я приду не скоро». Мать не называла в записке Сережку по имени. Она по-прежнему сердилась, но пожалела разбудить Сережку, когда он разглагольствовал с Петром Первым и примерял сапоги.
В тарелке под бумагой лежал кусочек колбасы, очищенные картофелины и любимые мамины пирожки с повидлом. Эти три пирожка остались с ужина. Значит, мать ела колбасу и картошку. А свою любимую еду оставила. Настроение у Сережки сразу испортилось. Он решил, что пирожки есть не станет. Пусть мама знает. Он не такой…
Но как-то так получилось, что пирожки и колбаса сами полезли в рот. Он был голоден, Сережка.
Пока Сережка уплетал колбасу и пирожки, Изя рассказывал события дня. Ребята всем двором искали Сережке тапочки. Лишних ни у кого не оказалось. Только у Вовки-директора. Но второгодник носил очень большую обувь. Ноги у него были крупнее, чем у Петра Первого. Галя Гузеева нашла в своей кладовке опорки. Они остались от мертвого деда. Дед был хороший, вежливый, но опорки — то есть сапоги без голенищ — расползлись по всем швам и для живого человека не годились.
— Мы тебе собираем на тапочки, — сказал Изя и положил на стол гору медяков. — Сейчас пошли по другим дворам. К обеду деньги будут. Будь уверен!
От такой новости Сережка чуть не подавился колбасой. В душе у него вдруг пробудились гордость и самолюбие. Обычно эти чувства у него дремали, а воз можно, вообще были в зачаточном состоянии.
— Я вам нищий? Попрошайка? Катись отсюда!
Изя Кацнельсон стоял ни жив ни мертв. Ноги у него тряслись, на лбу выступили крупные капли пота.
Сережка понял, что хватил лишку, и поторопился успокоить друга. Ведь Изя не виноват и делал все из лучших чувств и побуждений.
— Я на работу оформляюсь, — сказал Сережка. — Завтра аванс дают. Шестнадцать рублей…
На какую работу он оформляется, Сережка не сказал. Он только дал понять Изе, что работа эта особенная. Возможно, тут пахнет секретным заводом, а возможно, даже службой в милиции. В общем, он связан тайной и не скажет больше ни слова. Даже лучшему другу.
Поверил Изя или нет, неизвестно. Скорее всего, поверил. Если перестанут верить лучшим друзьям, на земле вообще наступит хаос и неразбериха.
— А Вовка-директор тоже на работу оформляется, — сообщил Изя.
Сережка даже похолодел от такой новости.
— Врешь ты!..
— Чего мне врать. Грузчиком в столовую номер три берут. Сегодня девушка оттуда приходила. Во дворе его искала.
— Ну и что… оформляют его?
— Нет. Его вчера в лагерь отправили. В Дубовку…
Сережка не стал расспрашивать Изю о подробностях.
— Ну, ты иди, — сказал Сережка другу. — Мне приготовиться надо…
Сережка проводил Изю до порога, нежно похлопал по плечу и сказал:
— Ребятам про мою работу ни слова… Понял?
Через несколько минут Сережка и сам был за пределами квартиры. Центр города Сережка оставил на этот раз в покое. Он решил попытать счастья на окраине, в каком-нибудь пищекомбинате. Там производили квас и оранжевых петухов на деревянных палочках. С квасом и петухами Сережка вполне справится…
Добрался до окраины города Сережка с препятствиями. Два раза его высаживали за безбилетный проезд из трамвая и один раз из автобуса.
Сережка переходил с одной стороны улицы на другую, внимательно читал вывески на домах. Ничего подходящего пока не попадалось. Какая-то кожгалантерея, мастерская по ремонту телевизоров, аптека.
Сережка постоял возле аптечной витрины. Там сверкали в лучах солнца зубастые щипцы, ждали любителя красные мячики с черными наконечниками и какая-то рыжая бутылка с таинственной надписью: «Гамма-глобулин».
Когда изучать на витрине больше было нечего, Сережка снова отправился в путь. Ноги Сережке припекало, будто шел он по черной горячей сковороде. Большие дома вскоре закончились. Потянулись какие-то деревянные хибары с вишневыми деревьями во дворах и злющими собаками на привязи. За деревянными частоколами мелькали люди. Скрипели заступами, щелкали, как парикмахеры, садовыми ножницами.
Возле одного такого дома Сережка остановился. Во дворе копал грядки старик в красной майке. Он заметил возле открытой настежь калитки Сережку и недовольно окликнул его:
— Чего пришел?
Прямой вопрос требовал прямого ответа. Сережка решил больше не хитрить и выложить все начистоту.
— Деньги нужны, — сказал он. — К вам пришел…
Старик в майке разогнулся, положил на рукоять заступа красные ладони.
— Вишь, чего заманулось! А ландрину не хочешь?
Сережка не знал, что такое ландрин. Возможно, это было что-то вроде гамма-глобулина или красных мячиков с наконечниками.
