Рассказы прошлого лета - Шим Эдуард Юрьевич (книги бесплатно без регистрации полные .txt) 📗
В тот же вечер выяснилось, что Ира ничего не ест за столом. Казбек Иваныч положил ей винегрет, кашу, вареное яйцо; Ира ни к чему не притронулась, а только спрашивала подругу: «Бондаренко, хочешь?» И подвигала ей свои тарелки. Казбек Иваныч побоялся узнавать, отчего ей не нравится ужин, втайне расстроился, и посуда валилась у него из рук.
Ира не стала есть и на другой день, на третий, и потом сама разъяснила:
— Мне, Казбек Иваныч, нельзя. У меня работа такая.
— Кем же вы работаете?
— Манекенщицей. Если поправлюсь, на меня платья не влезут, начнется скандал.
Ему стало жаль ее; он съездил в санаторий и достал там хороших консервов, конфет и фабричного печенья. У него было впечатление, что он везет эти продукты заболевшему ребенку; отчего-то вспоминался маленький Гриша, и хотелось вдобавок к продуктам купить игрушку или воздушный шарик. Казбек Иваныч решил, что, если понадобится, он каждый день будет ездить в санаторий. Однако Ира не взяла ни печенья, ни конфет.
— Зачем же вы тогда деньги платите? — обиделся Казбек Иваныч. — Я лучше отдам, не надо…
— А вдруг я чего-нибудь съем?
И, кажется, в тот же день, а может, на следующий, она пришла к обеду раньше и съела все блины, поданные на стол. Она знала, что это еда на шестерых, и все-таки придвигала к себе тарелку за тарелкой, пока не прикончила все подряд — вплоть до порции молчаливой подруги Бондаренко.
— Я не смогла утерпеть… — сказала она Казбеку Иванычу и закрыла глаза от удовольствия.
Потом еще бывали такие же случаи, но никогда нельзя было предугадать, какое блюдо ей понравится. Вероятно, она и сама этого не знала.
С Гришей она познакомилась так: он вышел из комнаты и стоял рядом с Казбеком Иванычем; Ира посмотрела на него и сказала громко:
— У вас приятное лицо, только старайтесь не шевелить носом, когда разговариваете.
Гриша, разумеется, опешил, а она, помедлив, добавила:
— И не надо сутулиться.
И это не было рисовкой, не было простым желанием удивить. Ира такие замечания делала всем и любила учить окружающих.
— Бондаренко, как ты ходишь! — говорила она. — Подавай вперед бедра. А руки пусть отстают. Надо ходить красиво.
Бондаренко слушалась, вытягивала руки за спину и переваливалась, как утка. Вообще она никогда не перечила Ире, стирала ей купальники, ходила в библиотеку за книжками и таскала на пляж зонтик и циновку. Поев, она сообщала басом:
— Ужасно вкусно.
Казбек Иваныч порой досадовал на Иру, порой тихонько смеялся, порой бывал удивлен. Вдруг оказывалось, что она прекрасно играет в шахматы, знает английский и французский языки, что у нее спортивный разряд по верховой езде. Казбек Иваныч с трудом представлял себе, что это за специальность у сына — радиобиология, а Ира, как ни странно, вполне представляла и могла беседовать с Гришей на эту тему. Однажды Гриша включил проигрыватель, Ира слушала пластинки и безошибочно узнавала:
— Это Сибелиус. Это концерт для скрипки с оркестром Бетховена, играет Коган. Вам всучили плохую запись, есть гораздо лучше.
А потом, когда Казбек Иваныч заметил, что Гриша старается повсюду ходить вместе с Ирой, что разговаривает он с ней другим голосом, нежели с остальными девчонками, — он как-то внутренне подобрел, сделался снисходительным, и то, что раньше ему не нравилось в Ире, стало казаться обычным и даже привлекательным. Конечно, он не совсем понимал ее, но ведь точно так же он не до конца понимал и Гришу и точно так же не понимал многого во всей современной жизни, и с этим приходилось мириться. Никто так не ощущает перемен в окружающем мире, как старики, но привыкнуть к этим переменам старикам трудно. Казбек Иваныч может каждый вечер слушать про космос и межпланетные корабли, но никогда не будут его представления о них такими же, как у нынешней молодежи; Казбек Иваныч прочтет в газете сводку погоды, но станет размышлять не о солнечной активности, а вспомнит о других теплых зимах, которые бывали на его веку; и если заговорят о войне, ему привидятся мокрые окопы, разрывы фугасок, огненные хвосты «катюш», а вот вообразить себе клубящейся гриб водородной бомбы, невидимую смерть от лучей он никогда не сможет. Да зачем искать какие-то далекие примеры: вот уже несколько лет назад электрифицировали железную дорогу, где он работал, а Казбеку Иванычу до сих пор чудится, что внизу, под горой, по-прежнему бегут пыхтящие ФД и «овечки».
И Казбек Иваныч старается теперь обходить непонятное, не думать о нем, принимать все, как есть. В сумерках Гриша с Ирой сидят на скамейке, говорят о Пикассо, выясняют, может ли он нарисовать вот такой закат. А Казбек Иваныч далек от неизвестного Пикассо, у Казбека Иваныча совсем другие мысли. Он видит Иру и Гришу в своем саду; они собирают в корзинку виноградные гроздья; щеки у обоих запачканы синей пыльцой и соком. А рядом стоит Бондаренко, грызет кукурузный початок и говорит басом: «Ужасно вкусно».
Трехчасовой поезд сипло гудит, пробегая внизу, под обрывом. Обед почти готов, скоро придут отдыхающие. Казбек Иваныч поднимается в комнату, чтобы сменить мокрую рубаху и взять новое полотенце.
На Гришиной постели беспорядок — разбросаны трусы, носки, валяется на полу книжка, и тут же, на полу, стоит флакон одеколона с красным пластмассовым колпачком. Впечатление такое, будто в комнате живут случайные постояльцы, собирающиеся вот-вот уехать. Казбек Иваныч застилает кровать, прячет Гришине белье в платяной шкаф, где с давних пор держится горьковатый полынный запах. Была у жены такая привычка — класть на дно ящиков сухие ветки полыни. Складывая Гришины носки, Казбек Иваныч замечает, что пятки у них недавно заштопаны тоненькой шелковой ниткой. «Неужели штопала Ира?» — думает он, а потом говорит себе, что нет, вероятней всего, это работа Бондаренко. Но все равно ему делается приятно.
— Отец! — в окно заглядывает веселый, чем-то довольный Гриша. — Дай вон там пузырек с одеколоном.
— Обедать будешь вместе со всеми?
— Нет, я в парикмахерскую сейчас. Побреюсь, постригусь.
— А одеколон-то зачем?
— Да у них плохой.
Казбек Иваныч подает одеколон и, посмеиваясь, глядит из окна вслед Грише. Походка у сына легкая, свободная, но плечи немного ссутулены, и Казбек Иваныч удивляется, как он этого не замечал прежде. Может быть, сутулость развилась еще в школе, когда Гриша неверно сидел за партой, а может, и дома, когда сын учил уроки, забираясь с ногами на стул. «И физкультурой он, наверно, не занимается…» — думает Казбек Иваныч и жалеет, что никогда не спрашивал про это у сына.
В саду за столом уже собралась первая очередь обедающих. Многие пришли прямо с пляжа, у них тусклые от морской воды волосы и красные носы.
— Вот и на здоровье… Вот и поправляйтесь себе! — приговаривает Казбек Иваныч, и сегодня ему кажется, что он знает этих людей уже очень давно и успел не только привыкнуть, но сродниться с ними. И когда двое из них, муж и жена, те самые, что когда-то пришли первыми и сказали: «Как тут у вас хорошо!» — сообщают о своем скором отъезде, Казбек Иваныч искренне огорчается и упрашивает их остаться еще на недельку. Но и это маленькое огорчение отчего-то приятно ему, а когда он слышит смех за столом, шумные разговоры, видит кругом себя довольные лица и вспоминает лицо Гриши, тоже веселое и довольное, то чувствует себя совершенно счастливым.
Кончает обедать вторая очередь; опустели кастрюльки, стопка грязных тарелок растет на скамье у плиты. Нету лишь Иры и Бондаренко. Дожидаясь их, Казбек Иваныч несколько раз подогревает суп и беспокоится, что пересохнет картошка с мясом.
Наконец громко стучит калитка, появляется оживленная, бойкая Ира, — опять в новом платье, на этот раз сереньком, скромном; волосы у нее красиво уложены, на руке сумочка с длинным ремешком. Следом идет, переваливаясь, нахмуренная Бондаренко.
— Мы опоздали, извините, — говорит она.
Казбек Иваныч быстренько разливает суп, режет свежую булку, потом спускается в подвал за холодным маслом. Еще с прошлого года хранятся в подвале три банки варенья. Казбек Иваныч вспоминает про них и решает угостить Иру. Может быть, домашнее варенье ей понравится.
