Крестьянский сын - Григорьева Раиса Григорьевна (читать хорошую книгу полностью .txt) 📗
Выскобленные до бело-жёлтого цвета доски пола, теперь заляпанные жирной едой и грязью, заходили под плясунами. Сам Граев сбросил свой офицерский китель, расстегнул ворот рубашки и враз, без разгона, понёсся в бешеном ритме. Его длинное стройное тело изгибалось и заламывалось, ладонями он отбивал такт, то шлёпая себя по затылку, то по коленкам, а то, подкидывая ноги в лакированных сапогах, успевал отбить дробь на собственных подошвах. Эх, эх, эх, чаще! Эх, гуляй! Шире круг!
Похоже, на свадьбу всё ещё съезжаются гости. Весело катят по улицам лёгкие коробки, убранные лентами и бубенцами. А в них что за народ чудной! В переднем, стоя, держит вожжи могучая баба в цветастом сарафане поверх мужской куртки. Голова низко, до бровей, повязана платком с кистями. На щеках, чуть видных из-под платка, пламенеют бордовые круги, наведённые свёклой. Сзади бабы теснится ещё человек пять. Как только выдерживает коробок? Вот притиснулся к его плетёной стенке «баран». А чем не баран? На парне полушубок вывернут шерстью кверху, на лохматой шапке прикреплены бараньи рожки, а лицо сплошь вычернено сажей. У «турка» с чалмой на голове половина лица завешена рыжей бородой из пакли. «Цыган» присел на край коробка, свесил ноги и наяривает плясовую на балалайке. У «цыгана» чуб смоляной (тоже сажа), по накрашенным щекам наведены усы до ушей. Из-под пёстрой жилетки рубаха огненного цвета навыпуск.
В других коробках тоже размалёванные, ярко и смешно одетые люди орут частушки, обнимаются, машут платками.
— Ряженые, ряженые! На свадьбу ряженые едут! — вопят ребятишки, припускаясь вслед за весёлым поездом.
Но матери живо окликают их и возвращают по домам. Побыстрее да поплотнее запирают ворота: страшный, лихой человек женится нынче в Поречном, недобрая это свадьба. А гости, что веселиться туда едут, — видать, того же поля ягоды. От них подальше…
А они меж тем, веселясь, раскатывали себе по улицам. На одном углу встретился им деревенский парнишка Гараська Самарцев. Замахал руками: «Дяденька, прокати!» — и уцепился за край переднего коробка. Немного пробежал рядом, торопливо что-то говоря, потом отстал.
Ряженые стянулись к поповскому дому. Составили таборок у церковной ограды, а сами с музыкой и прибаутками двинулись ко двору. Несколько человек отстало да так в ворота и не вошло. Видно, им было всё равно, где хохотать да приплясывать.
В доме о ряженых уже прослышали, их ждали. Появление их вызвало у притомившихся на пиру гостей новое оживление. Сам Лёнька Граев, разгорячённый недавним танцем, поглядывал на дверь со снисходительным любопытством. Он не знал, кто такие, но само собой разумелось, что приезд ряженых входил в программу увеселения. Небось, думал он, отец Евстигней или матушка позаботились. Те же, наоборот, поняли дело так, что ряженые — сюрприз жениха.
И вот ряженые здесь. От яркой, шумной толпы сразу стало тесно в большой поповской горнице — зале. Ряженые в дверях, ряженые у стен. На середину вышла та, что и ехала впереди, огромная баба в платке и сарафане, из-под которого виднелись мужичьи сапоги. Балалайка в руках «цыгана» рассыпала заливистую плясовую трель. Парень с вычерченным сажей лицом, несмотря на жаркий бараний полушубок, пошёл вприсядку вокруг «бабы», вызывая на танец.
частил тенорком, выбивая дробь. Смешно подпрыгивали на шапке бараньи рожки.
«Баба» развернула могучие плечи. Правой рукой упёрлась себе в бок, как раз над карманом сарафана, а левую лихо отвела в сторону, помахивая платочком в такт песенке. Бордовые свекольные круги весело рдели на её щеках, глаза же, широко поставленные жёлтые глаза, насторожённо и цепко оглядывали всех сидящих в зале.
Попадья, по своему хозяйскому положению выпившая в этот день намного меньше других и потому сохранившая трезвый разум, заметила какое-то несоответствие между сумрачно-напряжённым взглядом и развесёлым нарядом человека, выряженного бабой. Пригляделась пристальнее и… встретилась с взглядом жёлтых глаз. Какую-то секунду она и ряженый молча смотрели друг на друга. Дурная бледность разлилась по лицу попадьи. Приседая от страха и тыча пальцем в сторону ряженого, она заверещала:
— Гомозов это! Хватайте! Караул!
В тот же миг прогремел выстрел, и каратель Граев стал валиться со стула. Следом, сливаясь с первым, раздался второй выстрел: пуля настигла «батюшку». В руках Гомозова и «цыгана» дымились маузеры.
Всё это произошло так быстро, что пьяная компания сообразить ничего не успела. Так было условлено: при любой неожиданности сразу стрелять в офицера и предателя-попа. Чтоб уйти не сумели.
После мгновенного оцепенения «зала» взорвалась визгом, руганью, грохотом переворачивающихся столов и бьющейся посуды. Военные пытались схватиться за беспечно отложенное оружие, но в давке это не так просто было сделать. Зазвенели стёкла — кое-кто пытался выпрыгнуть в окна. Но этих во дворе и за воротами ждали партизаны — ряженые, «случайно» отставшие от своих по пути к дому.
— Стой! Руки вверх! Все на месте! — перекрывал визг, рёв, грохот громкий голос Игната Гомозова.
Перепившиеся гости в ужасе трезвели: со всех сторон — от дверей, от стен, из углов, даже из окон — на них уставились немигающие зрачки маузеров, наганов, обрезов.
— А ну, слушай команду! Бабам оставаться на месте. Мужики, выходи по одному. Руки не опускай!
Молча, не глядя друг на друга, двигались к дверям, где ряженые партизаны быстро разоружали их и связывали руки. В горнице стало гнетуще тихо. Только Лизка всхлипывала и громко сморкалась в ненужную теперь фату.
Байковы добрались до Каменска перед утром следующего дня и свернули по адресу, который дала им Анна Васильевна, к колёсному мастеру. Будто у коробка колесо сломалось, заехали починить.
Егор Михайлович должен был встретиться с Филиппом Боровиком, механиком, ремонтирующим паровые котлы катеров и пароходов Западносибирского пароходства. Тем самым механиком, которому Костина мать однажды передавала письмо учительницы.
Боровик знал наперечёт всех резчиков. И его знал чуть не весь Каменск. Люди уважали его как мастера — золотые руки. Но лишь очень-очень немногим было известно, что он часто выполняет задания уездного комитета партии. В этот раз предстояло организовать сложное и трудное дело: сорвать отправку по Оби транспорта с новобранцами белой армии. Времени на подготовку оставалось крайне мало — может, сутки, может, двое. Потому из Поречного и поехали оба — отец и сын.
Колёсный мастер, у которого остановились Байковы, сказал, что на Приобской улице, где живёт Боровик, вчера была облава — искали какого-то красного. Уцелел ли механик, известно не было, прямо идти к нему — опасно. Решили использовать самую простую и в то же время самую убедительную маскировку, к которой прибегала и сама Анна Васильевна. Война наплодила немало нищих по деревням и сёлам. Кто же удивится, увидев, что на улицы города забрёл ещё один, никому не известный мальчишка с нищенской сумой?
В свободное от настоящей работы время Боровик не гнушался починкой самоваров, и у него над крыльцом был нарисован большой самовар на жестяном листе. По этой примете Костя должен был узнать домик. Сейчас он спешил к нему, изредка, для правдоподобности, стучась то в одну, то в другую калитку и выпрашивая кусочек хлебца. Ещё когда он добирался со Стёпкой Гавриленковым с Украины на Алтай, выучился у прохожей нищей братии гнусаво и жалобно петь — выпрашивать куски. Вспомнив старое, Костя у первой же калитки запел, вышло очень похоже. Ему вынесли краюшку.
Вот сейчас он дойдёт до мощённой булыжником площади, где стоят торговые ряды, перебежит её, а там, говорили ему, уж недалеко и дом с самоваром на жестянке. Он завернул за угол каменного двухэтажного магазина и… ужас сковал его ноги, не давая сделать ни шагу. Костя зажмурился, будто за это мгновение то, что он увидел, могло исчезнуть. Но оно оставалось. Из высоких брёвен, из каких строят качели на пасху, была выстроена огромная буква «глаголь», а на перекладине, на двух верёвках, качались тёмные тела. Висели два мужика в тёмных рубахах и босые. На груди у каждого — дощечка с крупной надписью: «Большевик».
