Кожаные башмаки - Гарф Анна Львовна (книга регистрации txt) 📗
А Чулпану что надо? Почему он здесь?
— Иди домой! — приказал Миргасим.
Но Чулпан постучал хвостом по ступенькам крыльца, а сам не двинулся с места.
— Мустафу дожидаешься?
Даже если бы и умел говорить Чулпан, вряд ли смог бы он рассказать о таинственной силе, что неудержимо влекла его к солдату. Может, это запах кожаного ремня, что опоясал солдатскую гимнастёрку? Или это голос солдата, такой густой, молодой и властный? А может быть, руки? Крепкие солдатские руки, которые умеют так строго похлопать по спине и так ласково почесать за ухом…
Да, оба они — Миргасим и Чулпан — ждут.
Но когда отворилась школьная дверь, Чулпан кинулся к долгожданному солдату, а Миргасим отпрянул, потому что увидал Фатыму-апа. В руке у неё мамин пирог, завёрнутый в полотенце с красными концами.
Долго смотрел Миргасим вслед, как идут они под звёздным небом — учительница, солдат и пёс Чулпан. Куда путь их лежит, известно. Миргасим вздохнул и помчался туда же короткой дорогой, через чужие плетни и заборы. Вот и они, так хорошо знакомые ворота и столб, на котором сидел летним вечером Миргасим, когда брат его поцеловал Фатыму-апа. Взбираясь сейчас на обледеневший, холодный, скользкий столб, Миргасим повторял про себя поговорку: «Помни это — зима не лето». Однако всё-таки взобрался и ещё издали увидал Мустафу и учительницу. Они шли, взявшись за руки, как маленькие.
— Иди домой, — услышал он голос брата и чуть было со столба не грохнулся: неужели Мустафа увидел его? Но, оказывается, не ему, а Чулпану дан был приказ.
Тявкнул Чулпан разок, другой и убежал.
Фатыма-апа и Мустафа взошли на крыльцо, хлопнула дверь в сенях, и через мгновение налилось светом заснежённое окно. Да, надо было помнить это, что зима не лето. Кто же зимой будет беседовать на улице, холодно ведь! Спустился Миргасим вниз, подошёл к окну. Разве что-нибудь увидишь? Почему иней оседает на окнах изнутри, а не снаружи? Из комнаты можно дыханием прочистить глазок на стекле, а снаружи невозможно, сколько ни дуй.
«А вообще-то зачем подглядывать? — подумал Миргасим. — Не лучше ли будет постучаться и войти, посидеть с ними? Пирога поесть?»
Миргасим снял рукавицы, хотел было в окно стукнуть согнутым пальцем, да почему-то раздумал, застыдился.
«Пойду уж», — вздохнул он.
Но тут дверь отворилась, на крыльцо вышел брат и за ним учительница.
Миргасим прижался к стене, даже рукавицы подобрать со снега не успел.
Мустафа и Фатыма-апа постояли, помолчали. Молча за руки взялись, обнялись… Потом словно друг от друга оторвались, расстались. Но нет, опять друг на друга поглядели, снова руки друг другу протянули, друг к другу прильнули.
«Кашлянуть, что ли? — думает Миргасим. — Если этак они прощаться будут, нос у меня отмёрзнет…»
Но кашлять не пришлось. Фатыма-апа вернулась в свой дом, а Мустафа пошёл своей дорогой.
«К председателю теперь», — решил Миргасим, забежал вперёд и встал на пути старшего брата.
— Полуночничаешь, не спишь? — как будто даже обрадовался Мустафа; взял в свою жёсткую, крепкую руку пальцы Миргасима. — Холодные какие, ну прямо ледышки! А рукавицы где?
— Потерял. — И сразу вспомнил, что бросил их у крыльца, когда хотел в окно к Фатыме-апа постучать.
Давно не держал Мустафа в своей руке руку ребёнка. Какие тонкие пальцы, узкая ладошка! Согрелась рука, и было похоже, что в кулаке солдата нашла приют маленькая птичка.
Обогрелась и упорхнула.
Миргасим поднял руку, показал на звёзды:
— Гляди, как сверкают Семеро Братьев.
— Бывало, ночью на фронте смотрел на них. Вспоминал наш дом…
— А как там, у вас на фронте, отец? Почему писем нам не пишет?
— Думаешь, мы с отцом вместе? Нет, братишка. Фронт у нас не один. Кругом война. Должно быть, отец на другом фронте.
Помолчали. Снег под ногами мягкий, и шагов не слышно, будто шагают двое братьев не по заснежённой земле, но по облакам. Идут навстречу семерым звёздным братьям.
— Брат, ты на Фатыме-апа женишься?
— Сегодня на рассвете должен отбыть в свою часть.
— А зачем весной песни пел? Кто поёт, тот женится, всегда у нас так.
— Хотя мы с ней вместе и дня не побыли, считай, что женаты. Запомнишь мои слова?
— Клянусь Семью Братьями, запомню! Чтоб меня разорвало, если позабуду!
Миргасим опять взглядывает на звёзды — никогда, кажется, не видал он таких грозных ярких звёзд. И самые крупные — Семеро Братьев. Великаны! Видят ли они затерявшуюся среди сугробов деревеньку, слышат ли клятву деревенского мальчика?
— Клянусь, Мустафа, звёздами клянусь! Но ты напиши ей, чтобы она не так часто ставила мне плохие отметки.
Глянули друг на друга и засмеялись.
Мустафа снял с головы ушанку, открепил красную пятиконечную звёздочку, приколол её к шапке Миргасима.
— Пусть и днём и ночью эта звезда тебе светит.
— О Мустафа… Чёрт возьми!
— Прости, братишка, если утром что не так сказал.
— Язык длинный, да?
— Запомни, худо, когда у мужчины длинный язык.
Миргасим старается шагать в ногу с Мустафой, но ему это плохо удаётся: очень длинные стали у Мустафы ноги.
— К председателю пойдёшь? Ладно, ярар, — по-взрослому говорит Миргасим, — иди. Он тоже воевал.
…Розвальни давно уже стоят у плетня. Их запорошил снег, и лошадь в инее. Совсем она седая.
Миргасим стряхнул снег с мешковины, которой покрыта солома, проверил, хорошо ли, ровно ли солома уложена.
Лошадь жуёт, мотая головой, похрустывает овёс, насыпанный в торбу.
Миргасим вынул из кармана свой ёлочный мешочек, взглянул на цветок, на самолёт, заглянул внутрь. В пакете остались всего один леденец и надкушенный пряник.
«Жаль, что я так много съел».
Снял Миргасим свой красный кушак, завязал в него бумажный мешочек и сунул этот гостинец в солому.
«Что ещё подарить милому брату? Может быть, ленту из гривы Батыра? Нет. Это отцу. Отец Батыра любил!»
Вдруг из-за сугроба вынырнул Чулпан. Чёрный, большущий! Испугаешься, если его не знаешь. И Асия тут:
— Миргасим, хочу отдать Чулпана твоему брату Мустафе. Ты согласен?
Ещё бы! Все говорят: Чулпан — собака не простая, породистая, если её выучить, она здорово будет бойцам помогать.
— За это, Асия, когда война кончится, я женюсь на тебе. Что глаза выпучила? Не веришь? Пусть язык мой отсохнет, если обману!
— Это невозможно, Миргасим. Я уже дала слово твоему брату Зуферу.
— Вот он где! — послышался голос Шакире, и она подбежала к братишке: — Почему сразу домой не пошёл? Почему всех заставляешь беспокоиться?
«Почему, почему…» Но Миргасим молчит.
Как скажешь о прощании Мустафы с Фатымой-апа? О снеге, на котором такие оставались глубокие следы — больших ног и маленьких, когда двое братьев шагали рядом, взявшись за руки. И стоит ли хоть кому-нибудь на свете говорить о своей клятве при свете звёзд?
— «Почему, почему»! — рассердился вдруг Миргасим. — Сама не видишь? Вот, хотим Чулпана подарить.
— Ты придумаешь! Ну на что он Мустафе? Куда он его денет? В вещевой мешок? Или на руках в поезде держать будет? Такого пса большущего! И кормить его надо. А чем? Пайком солдатским?
— Зато на фронте он будет связистом или санитаром и ещё мины станет искать.
— Это Чулпан-то?
— Радио слушай, если не веришь! Служебная собака…
— Не болтай! На служебную собаку учиться надо. А Чулпан чему обучен?
Чулпан стоял понурый, словно виноватый, хвост, как у волка, поджат, голова опущена. На Асию Миргасим не смотрел, боялся взглянуть. Здорово она, должно быть, обиделась, если ни слова не говорит. Он погладил Чулпана:
— Ладно, оставайся пока. Мы тебя обучим. Служебная собака не чужой, свой хлеб ест. Ей паёк полагается. Везде. Даже на фронте.
Глава сорок вторая. Носовые платки
Как побывал брат Мустафа в деревне, небо наше будто посветлело, день прибывает, ночь убывает. Но погода ой-ой-ой! Утрами такие холода! Снег твёрдый, хоть топором коли, топнешь ногой — на всю улицу звенит, сядешь на санки — под полозьями как скрипка скрипит.
