Оглянись! Сборник повестей - Алмазов Борис Александрович (мир книг txt) 📗
Кабаны, услышав человеческий голос, фыркнули и рванулись напролом через лес, только треск пошёл…
— Эх! — вздохнул Петька. — Спугнули!
— Кого?
— Кабанов. Жалко, я бы ещё на них посмотрел.
— Ладно, — сказал Вадим, — идите в избу, а то Антипа ваш меня совсем заговорил… И говорит, и говорит, как радио…
— Пусть говорит! — серьёзно сказал Петька. — Пусть говорит. Он тридцать лет молчал. Заговорил — и пусть говорит досыта.
— Да я не против, только чай ваш простынет… — примирительно обнял их за плечи Вадим.
— Ой! Чуть не забыла! — всплеснула руками Катя, когда они вошли. — Директор совхоза просил вас, если не трудно, зайти завтра в правление. У него к вам есть дело. Приходите, посмотрите, как мы теперь на новом месте живём. А?
Глава восемнадцатая
Горшки и боги
Кусок мокрой глины звучно шлёпнулся на рокочущий круг. Мастер положил на него руки, и вдруг из них стал вырастать бледно-зелёный влажный цветок кринки.
Лёшка неотрывно следил за руками мастера и не мог постигнуть, как это он вытягивает из бесформенной глины тонкую и стройную фигуру кувшина.
«Цветок! — подумал Кусков. — Он ведь не лепит горшок, а как будто выращивает». Мастер тонкой проволокой срезал готовый кувшин с основания и поставил на полку сушиться.
— Мне ваш мотор не надобен! — сказал гончар скрипучим сварливым голосом. — Я не трактор!
— Так ведь эт-т-то же для об-об-легчения! Чтобы-б-бы ноги не уставали, — сказал, страшно заикаясь, молодой парень, директор мастерских народного промысла. Так торжественно назывались два подвала: в одном стояли верстаки и станки деда Клавдия, в другом лепил горшки этот сварливый старик.
— Ежели я ногами крутить не буду, — скрипел гончар, не вынимая изо рта самокрутки, — они у меня отсохнут!
— Ну-ну-ну в-в-вот договорись с вам-ми! — развёл руками директор. — В-в-вам все условия х-хочешь создать, а-а-а в-в-вы… То вам муфельные п-п-печи не нравятся, п-подавай для обжига другие! П-п-построили, т-так нет — опять плохо!
— Пойми ты, — сказал старик. — Я же неодинаково кручу, я когда быстрее, когда медленнее. Учёный, а такой простой вещи не понимаешь. Севолод! — закричал он в дальний угол, где мальчишки, Лёшкины ровесники, босыми ногами топтали глину. — Что ты скочешь как козёл, ты не прыгай, а ходи плотней, всей ступнёй отжимай, всей ступнёй… Надавали оболтусов! Тебе не гончарный материал давить, а, прости господи, дерьмо.
— В-в-вот всё время р-ругается! — огорчённо сказал Вадиму директор мастерских, которого, несмотря на возраст (было ему лет двадцать), все звали уважительно Андрей Маркелыч. — О-о-о-рёт на всех!
— Не я на всех! — горестно сказал старик. — А я от всех криком кричу! Вот!
Он поднял ногу с рокочущего круга на перекладину, и круг остановился.
— Жил-поживал. Нет! Схватили, перевезли в эти каменны гробы — обучай горшки лепить!
— В-в-вас п-п-преподавателем п-п-просили б-быть!
— Да я согласный! Тут трудов немного…
Старик потёр тыльной стороной испачканной глиной ладони небритую щёку.
— Горшки лепить — дело нехитрое, и обезьяна выучить можно. Ему, — он усмехнулся беззубым запавшим ртом, — обезьяну-то, и работать сподручней, у него руки четыре, а у меня только две…
Кусков посмотрел на Вадима.
Художник внимательно слушал.
— Не-не-не пойму я вас! — сказал Андрей Маркелыч.
— А что тут понимать! — закричал старик, шмякая на круг новый кусок глины. — Керамические классы открыли — название хорошее. Научное! А на шута они нужны?
— К-к-как… К-к-как! — даже подпрыгнул Андрей Маркелыч.
— Ну! Счас яйцо снесёшь! — Старик положил руки на комок зеленоватой скользкой глины и неуловимыми движениями потянул-потянул его вверх. И опять на гудящем кругу стал вырастать кувшин…
— Это искусство! — сказал вдруг неожиданно для себя Лёшка и осёкся, потому что к нему все обернулись.
— А кому оно нужно? — вздохнул гончар, выводя тонкие стенки кувшина.
— Как это? — не понял Кусков.
— Ты что? — обернулся и зло прищурился старик. — Ты что, глиняную макитру на газовую плиту поставишь? То-то! Не место ей в дому многоэтажном.
— Так ведь она же красивая!
— Во-во! Для баловства!
— В-в духовку можно, — сказал Андрей Маркелыч.
— Самого тебя в духовку. Ети вот дураки… — Старик кивнул на своих учеников, которые мяли глину и что-то лепили на кругах. — Явились не запылились! «Сколько горшок стоит?» — спрашивают первым делом. «Полтинник!..» — говорят. «Лучше на ювелира учиться!» Дубиноголовые! Ходи сюды! — сказал он Лёшке.
И не успел мальчишка опомниться, как мастер усадил его за станок.
— Давай лепи!
Кусков, стараясь повторить движения гончара, крутанул ногой нижний диск. Кусок глины вдруг сорвался и улетел в дальний угол мастерской.
— Ну, давай я крутить буду! Ты хоть подобие слепи!
Кусков схватил ком глины и оторвал его от круга. Он быстро прилепил его на место, но ком скакал по доскам как живой!
— А говорят, не боги горшки обжигают! — засмеялся Вадим.
Лёшка встал из-за станка.
— Вы говорите — такие горшки не нужны, — сказал он. — Вон его как слепить трудно.
— А кто это понимает? А? — опять закипятился старик. — Привыкли всё машиной делать. Скоро на руках по одному пальцу останется — кнопки нажимать.
Лёшка вдруг вспомнил, как в городе, когда Вадим продал картину англичанам, он говорил о тех, кто ничего не понимает в искусстве, и у него было такое же злое и расстроенное лицо, как у этого гончара…
— Всё ругаисси! — услышали они голос деда Клавы.
— Во! — сказал гончар. — Етот всем довольный!
— Не всем! — засмеялся дед Клава. — Не люблю, когда без толку злобятся!
— Кабы без толку! Ты пойми, садовая твоя голова, искусство твоё плотницкое кончилось… И никому не нужно…
— И горшки?
— И горшки!
— Не нужно, говоришь, а сам лепишь…
— Да я по привычке остановиться не могу, а етим, — гончар показал на своих учеников, — транзистеры подавай! С музыкой!
— Нелепицу ты городишь! — спокойно сказал дед Клава. — Кабы не нужно было всё это, кто бы тебе мастерскую такую хорошую открыл!
— Так специалисты понимают, да ведь их — раз, два и обчёлся…
— А тебя на то и поставили, чтобы ты многих обучил!
— Вона! — закричал гончар, вскакивая из-за станка и шлёпая босыми ногами по половицам. — Вот гляди!
Он снял с полки кринку.
— Кто это из наших понять может? Такое в наших краях сто лет назад делали, а теперь только я один! И нигде больше в мире. А вот этот кувшин я на Украине видел, когда на фронте был, и делать обучился! А вот этот…
— Вы-вы-вы п-п-популярную лекцию п-прочитайте, — сказал Андрей Маркелыч. — В-в-в клубе!
— А! — махнул рукой гончар. — Кто придёт про горшки слушать!
— П-п-придут! В-в-вот т-т-товарищ художник в-выставку нам делает…
— Это верно, — подтвердил Вадим. — А вообще-то я с вами согласен, — сказал он гончару. — Большинство в искусстве ничего не смыслит, да им и не нужно оно…
— К-к-как! — закричал Андрей Маркелыч. — Вы-вы-вы что! Не нужно! Вы не понимаете?
— Чегой-то мы не понимаем? — усмехнулся гончар. — Кудахчет тут.
— Вы-вы не понимаете, что творится? Происходит стандартизация мира! — кричал начальник мастерских. Он так разволновался, что даже перестал заикаться. — Смотрите, всё становится одинаковым: одежда, дома, машины… Это неизбежно… т-т-так техника диктует. А люди-то все разные! Все народы разные! У них разная история, разное искусство… Сейчас все народы мира делятся тем, что накопили. Вот, мол, возьмите — пользуйтесь все. Вот наше искусство, вот наша душа! И человечество от этого богаче!
— Во! — засмеялся гончар. — Я горшки мои принесу — полтинник пара! Примите, человечество, в подарок! Да этого добра завались, а теперь ещё к тому же оно и не приставлено никуда, негоже для газовых плит!
