За что? - Чарская Лидия Алексеевна (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗
— Оставьте меня!.. Мне не до шуток! — бурчу я себе под нос, не желая даже взглянуть на моего нового друга.
— Разве маленькие русалочки умеют капризничать? — говорит он снова, прищуривая с гримасой то один глаз, то другой. И видя, что я молчу, он берет мою руку и начинает тянуть таким голосом, каким обыкновенно поют слепые на церковных папертях:
— Я был сейчас на берегу реки Невы глубо-о-коий… я видел на ней лодочку ма-а-лень-кую… эту ло-о-до-чку… папа дочке купи-ил… дочке изба-а-ло-ванной…
И видя, что в лице моем мелькнула слабая тень улыбки, он весело вскричал уже своим обыкновенным голосом:
— Полно кукситься, русалочка! Взгляните-ка лучше, как Нева играет на солнце, а там, видите, у леса, на берегу, костры горят. Это цыгане… На заре они приехали цельным табором из Ладоги, кажется… Пробираются дальше в Петербург. Сейчас мне повстречались двое, навязывались погадать. Я и позволил сдуру; молоденькая цыганочка мне и счастья, и богатства, и славы, всего посулила, а ее подруга, старая-престарая цыганка, та взглянула мне на ладонь, да и говорит: «глаза у тебя, молодец, ястребиные, а жизни Бог тебе мало даст». Каково, а? Вот у вас, русалочка, глаза не такие и проживете вы сто лет и три года… и будете вы тогда такая же дряхлая, как старая цыганка… Но что это, русалочка, вы не слушаете меня?
Я, действительно, не слушала его. Мои глаза, очень зоркие и острые, как у кошки, так и впились туда, куда указывал Большой Джон.
Там, действительно, мелькали точки костров и виднелись безобразные контуры крытых холстом телег. Какие-то смутные силуэты людей мелькали в отдалении.
Сегодня они пришли из Ладоги, завтра или послезавтра будут в Петербурге, — мелькала у меня смутная мысль, — то есть там, где живут четыре добрые феи, четыре мои тети, которые тоскуют в разлуке с маленькой принцессой. А что, если?.. Папа сказал: «ты не увидишь их ни за что, никогда». И моя мысль и сердце ответили тогда же: «Я убегу! Убегу к ним, к моим четырем добрым феям, к моим милым тетям Лизе, Оле, Лине и Ульяше». У меня нет денег, чтобы ехать на пароходе, да и потом, меня наверное, вернут тотчас же с пристани в дом отца, меня, такую беспомощную на взгляд, такую маленькую… А что, если с ними, с этими смуглыми цыганками пробраться в Петербург? Кто догадается? кто узнает?.. Ах! Идея великолепна!.. Вечером «солнышко» с «ней» отправляются в гости на соседнюю дачу… Тандре спит крепко, как сурок… и… тогда — прощайте: я убегу к цыганам и с ними доберусь до Петербурга. Это так просто, так легко!.. Конечно, я не увижу «его» больше. Он не простит мне никогда моего поступка. Ну, а разве так он простит? Разве он будет любить меня так же, как и раньше, если я не попрошу прощения у «той»?..
Прощения! Никогда! Сто тысяч раз никогда! Нет!
Нет!..
И так решено: я убегу… Когда все смолкнет и стихнет у нас на даче, я убегу…
— Да что с вами, русалочка! Что у вас за трагическое лицо! — произнес Большой Джон, покатываясь со смеху.
— Разве? — произнесла я, машинально проведя рукой по лицу и широко раскрывая глаза. Трепет пробежал по всему моему телу: у моего окна, по обе стороны Джона, точно из-под земли выросли две цыганки, одна старая, с крючковатым носом и острыми черными глазами, с седыми прядями волос, выбивающимися из-под косынки; другая смуглая, юная, прекрасная, с черными блестящими волосами. Обе они были одеты в какие-то пестрые лохмотья, в которых преобладали желтые и красные цвета.
— Ага, опять моя роковая пророчица! — вскричал Большой Джон, спрыгивая с подоконника, на котором он было уместился. — Нет, довольно мне ворожбы!.. Пойду лучше нанесу визит вашей maman, русалочка, а вы… берегитесь, русалочка! Они нагадают вам много неприятного, а, еще хуже, стянут что-нибудь!
И с этими словами он удалился, посвистывая себе под нос.
— Давай погадаю, красавица, — широко улыбаясь, приговорила молодая цыганка, обнажая свои белые, как пена, зубы и обращаясь ко мне.
— Нет, нет, не то… не гадать мне надо! — спешно заговорила я, поминутно озираясь, — а только… Как тебя зовут? — неожиданно спросила я молодую.
— Мариула! — произнесла она снова, блеснув улыбкой.
— А это твоя мать? — спросила я, указывая на старую. Обе женщины закивали головами.
— Дай мне денежку, красавица, всю правду скажу, — снова проговорила с улыбкой Мариула, в то время как ее мать тщательно разглядывала меня с головы до ног.
— Я дам тебе… денег… много… много, — зашептала я спешным, прерывистым шепотом. — Но не я дам, а добрые феи… то есть тетки мои… Лиза, Оля, Ульяша, Линуша… Они дадут… а только за это вы должны довести меня до них… взять в свой табор, когда двинетесь в Петербург… в столицу… Они там, в Петербурге ждут меня… Но меня не пускают к лишь… Понимаете? Тети наградят вас… только… только… возьмите меня сегодня с собою… Я так несчастна! Так несчастна!..
Цыганки быстро переглянулись между собою, потом что-то начали говорить обе разом на непонятном мне языке. Потом старуха приблизилась к самому окошку и, протянув через подоконник свою крючковатую руку, похожую скорее на лапу хищной птицы, так поразительно тонки и кривы были ее скорченные пальцы, сказала:
— Ты хочешь бежать, девочка, отсюда?
И ее острые черные глаза так и впились в меня.
— Да, да! Спасите меня! Возьмите меня к себе в табор… доведите до Петербурга… Мои тети денег не пожалеют, чтобы наградить вас… Клянусь вам! Клянусь всей душой!
Вероятно голос маленькой девочки звенел искренностью и внушал веру, потому что старуха, обменявшись какою-то фразою с молодою, проговорила:
— Хорошо, барышня! Мы доведем тебя до Петербурга, если ты обещаешься дать столько серебряных грошей, сколько уместится в кармане старой Катерины.
— Столько и еще больше! — вырвалось пылко у меня.
— Тогда… в таком случае… — и старая цыганка до низкого-низкого шепота понизила свой гортанный голос, — в таком случае, будь сегодня ровно в полночь у трех сосен, что стоят на опушке леса, у реки… Мариула встретит тебя и проводит к нам, в табор… А теперь будь здорова и помни про серебряные гроши.
И она со скоростью молодой девочки отпрянула от окошка. Мариула бросилась за ней. Я выглянула тоже из окна, желая узнать, кто испугал моих новых знакомых.
M-lle Тандре, мачеха и Большой Джон шли по дубовой аллее к дому.
ГЛАВА X
Я привожу свой план в исполнение. — В табор!
Я смутно помню, как прошел и кончился этот бесконечный день. За обедом я почти ничего не ела. «Солнышко» ни словом не обмолвился со мною. О «ней» уже нечего и говорить.
Одна Тандре только производила на протяжении всего обеда необычайную гимнастику глазами, желая дать мне понять, что все-таки самое лучшее было бы попросить прощения у мачехи. В самом конце обеда папа поднял на меня впервые глаза и проговорил сухо:
— Теперь ты можешь не извиняться. Маме не нужно вырванное насильно извинение. А завтра я поговорю еще с тобою…
«Не придется! Завтра я буду далеко, далеко отсюда», — хотела вскрикнуть я, но тут же спохватилась, удержавшись с трудом.
В восемь часов Тандре позвала меня проститься с папой и «ею», так как они уходили на весь вечер.
Не знаю какой демон вселился в меня, но в эти минуты я не почувствовала ни малейшего раскаяния, ни желания переделать все, просить прощения, смириться и остаться подле того, кто до этого дня был светлым лучом моей жизни.
Когда он с тем же холодным лицом крестил меня, когда его губы коснулись моего лба поцелуем, ничто не дрогнуло в моей душе от жалости и любви.
«Ты не любишь меня больше и я в праве уйти от тебя к тем, кто меня любит», — медленно и звонко выстукивало мое оскорбленное сердце. И с потупленными глазами и бледным лицом я отошла от него.
— Bon soir, Lydie! — произнес холодный, ровный голос «ее», но я сделала вид, что не слышала его.
Однако Тандре вернула меня, и тихо шепнула по-французски:
— Вы не слышите, Lydie'? Ваша maman прощается с вами.
