Приключения Эмиля из Леннеберги - Линдгрен Астрид (читать книги онлайн регистрации .TXT) 📗
— Отправляйтесь все домой! Мне некогда вами заниматься!
Эмиль думал, что Альфред будет спасен, как только попадет к доктору, но теперь, увидев, что доктор качает головой почти так же, как Крюсе-Майя, он испугался. А вдруг уже поздно, вдруг уже нет возможности спасти Альфреда? В нем все сжалось от боли, когда он это подумал, и со слезами в голосе он умолял доктора:
— Я дам вам свою лошадь, только спасите его… И своего поросенка тоже, только спасите!.. Скажите, вы его спасете, да? Доктор внимательно посмотрел на Эмиля и ответил:
— Я сделаю все, что в моих силах, но ничего не могу обещать.
Альфред лежал, не подавая никаких признаков жизни. Но вдруг он открыл глаза и удивленно взглянул на Эмиля.
— Ты здесь, Эмиль? — спросил он.
— Да, Эмиль здесь, — сказал доктор, — но сейчас ему лучше выйти, потому что мне надо заняться тобой, Альфред! Мы вскроем нарыв!
По глазам Альфреда видно было, что он испугался, он не привык иметь дело с докторами.
— Мне кажется, ему страшновато, — сказал Эмиль. — Может, мне лучше постоять рядом с ним?
Доктор кивнул в знак согласия. И Эмиль вцепился обеими руками в холодную руку Альфреда и стоял так, пока доктор разрезал нарыв на другой руке. Альфред не издал ни звука. Он не кричал и не плакал, зато у Эмиля текли слезы, но он этого и сам не заметил.
Эмиль с Альфредом вернулись домой только через несколько дней. Вся Леннеберга уже прослышала о его подвиге, и все его хвалили.
"Мальчишку с хутора Катхульт мы всегда любили, — говорили теперь люди. — Странно, что его ругают и жалуются на него. А что шалун, так ведь без шалостей мальчики не растут".
Эмиль привез маме и папе письмо от доктора, и там, среди прочего, было написано: "У вас мальчик, которым вы можете гордиться". И мама Эмиля записала после этого в синей тетради: "Как это утешило мое бедное сердце! Ведь так часто меня охватывало отчаяние из-за Эмиля. Может, я еще доживу до того дня, когда все в Леннеберге оценят моего малыша!"
Но какие тревожные дни они пережили на хуторе! Когда, в то злосчастное утро обнаружилось, что Эмиль и Альфред, исчезли, папа Эмиля до того разволновался, что у него заболел живот и ему пришлось лечь в постель.
Он думал, что уже никогда больше не увидит Эмиля. Потом, правда, они получили вести из Марианнелунда, и он успокоился, но живот у него все болел, пока Эмиль не вернулся на хутор и не вбежал в спальню, чтобы отец скорее увидел, что он жив-здоров и снова дома.
Папа Эмиля поглядел на Эмиля, и глаза у него увлажнились.
— Ты стоящий парень, Эмиль, — сказал он, и Эмиль был так счастлив от этих слов, что у него забилось сердце. Это был, уж поверь, один из тех дней, когда он любил своего папу.
А мама Эмиля услышала эти слова и засияла от гордости.
— Да, он молодец, наш Эмиль, — сказала она и погладила Эмиля по лохматой голове.
Папа Эмиля был, как я уже сказала, в постели, а вместо грелки у него на животе лежала крышка от котла. Она уже успела остыть, и ее снова надо было нагреть.
— Давайте я пойду, — с жаром крикнул Эмиль, — я теперь мастер ухаживать за больными.
Папа кивнул в знак согласия — он был явно доволен — и сказал, обращаясь к маме:
— А ты налей мне стакан сока. Да, папе было теперь неплохо — лежи себе в постели, и все за тобой ухаживают.
У мамы Эмиля были еще дела на кухне, и прошло некоторое время, прежде чем она налила папе сок, но как раз в ту минуту, когда все было готово, она услышала ужасающий вопль. Это кричал папа Эмиля. Мама тут же бросилась в комнату, а ей навстречу полетела крышка котла.
К счастью, она успела отскочить в сторону, но от страха выплеснула весь сок прямо на крышку. Раздалось ужасающее шипение, и пошел пар.
— Несчастный мальчик, что же ты так перегрел крышку? — спросила она Эмиля, который стоял, совсем растерявшись.
— Я думал, крышку надо раскалить, как железо в кузнице, — пробормотал Эмиль.
А все произошло оттого, что папа Эмиля задремал, пока Эмиль грел крышку на плите. Когда же Эмиль вернулся в спальню и увидел, как мирно спит его отец, он решил его не будить, а, тихонько откинув одеяло, осторожно положил ему крышку на живот.
Мама Эмиля изо всех сил старалась успокоить папу.
— Погоди, погоди, вот сейчас намажем все мазью, — уговаривала она его, — и не будет так жечь. Но папа Эмиля встал с постели.
— Нельзя лежать, когда Эмиль дома, — сказал он. К тому же он хотел поздороваться с Альфредом.
Альфред, еще очень бледный, сидел на кухне, и рука у него была еще на перевязи, но он был счастлив и весел. Лина радостно суетилась вокруг него. Когда он появился, она и Крюсе-Майя чистили медную посуду. Все кастрюльки, сковородки, чайники должны были блестеть как золото к Рождественским и новогодним праздникам. Но Лина никак не могла заставить себя заняться этим делом и все угощала Альфреда то соком, то пряником. Сестренка Ида тоже не отрывала взгляда от Альфреда, она глядела на него как завороженная, будто глазам своим не веря, что это он.
Крюсе-Майя сияла, как медный таз, который она чистила, на радостях она не закрывала рта и тараторила о заражении крови так, что в конце концов язык у нее стал заплетаться:
— Тебе еще повезло, как еще никому не везло, потому что все обошлось, да еще обошлось-то, как ни у кого еще не обходилось, а обошлось, как должно было обойтись у человека, которому так повезло, как тебе, но поверь мне, хочешь верь, хочешь не верь, а я уж точно знаю, что закровление крови, то есть, разаженье врови, то есть зараженье крови, такая болезненная страшность, то есть страшная болезнь, что человек остается больным, даже когда он уже совсем выздоровел, — не болен, не здоров, не здоров, не болен, а не здоров, здоров, а не болен, здоболен, а не боров… Боров, а не коров… Тьфу ты!..
Как замечательно провели они этот вечер! Мама Эмиля подала на ужин домашнюю колбасу, приготовленную к Рождеству, и начался настоящий пир. Все они — и Эмиль, и мама, и папа, и сестренка Ида, и Альфред, и Лина, и Крюсе-Майя — сидели вместе в празднично убранной, сияющей медью кастрюль кухне, вокруг стола, на котором горели свечи, и веселились от души. Колбаса удалась на славу — румяная, с хрустящей корочкой, просто пальчики оближешь! И ели они ее со свежей, прихваченной морозом брусникой. Альфред уписывал за двоих, хотя управляться одной рукой ему было нелегко.
Лина то и дело бросала на него нежнейшие взгляды и вдруг спросила:
— Послушай, Альфред, раз у тебя нет никакого заражения крови, то что нам помешает весной пожениться? А?
Альфред от ужаса даже куском подавился и просыпал себе на брюки целую пригоршню мороженой брусники.
— До весны далеко! — пробурчал он невесело. — Учти, что у меня может, например, нарывать и другой палец, и кто знает, чем все это кончится, а вдруг опять зараженьем?..
— Только имей в виду, — подхватил Эмиль, — что тогда ты будешь похоронен тут, в Катхульте. Второй раз я ни за что не повезу тебя в Марианнелунд.
Вот так и сидели они, освещенные ярким дрожащим светом свечей, и на душе у всех было легко и торжественно. Вдруг мама Эмиля выдвинула ящик стола, достала письмо доктора и снова стала читать его вслух.
"Пусть они еще раз его услышат", — решила она.
Все разом перестали жевать и принялись внимательно слушать. За столом воцарилась полная тишина, потому что доктор написал замечательное письмо.
— И все это про тебя, Эмиль!
Эмиль сидел красный от смущения и не знал, куда деваться. Ведь все глядели на него с обожанием, а он терпеть не мог, когда так глядят, и печально отвернулся к окну. За окном тоже ничего утешительного не было, снова повалил снег, и уж кто-кто, а Эмиль точно знал, кому придется завтра его разгребать.
В конце концов он взял себе еще кусок колбасы и принялся вяло есть. Он сидел потупившись, лишь время от времени вскидывая глаза, но тут же снова опускал их, потому что взгляды всех по-прежнему были устремлены на него. Во всяком случае, мама глядела на него с улыбкой — ей, видно, было очень приятно разглядывать своего любимого мальчика. Да он, к слову сказать, и вправду выглядел на редкость привлекательно: румяные щеки, ясные голубые глаза и копна спутанных волос цвета спелой пшеницы — ни дать ни взять ангелочек с рождественской открытки, а кроме того, доктор писал, что она должна гордиться таким сыном. И мама гордилась.
