Горюч-камень (Повесть и рассказы) - Глазков Михаил Иванович (книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Однажды Нюрка пришла с заплаканными глазами. Отдала обед отцу и, даже не взглянув на Гриньку, заторопилась домой.
— Ты что, дочка? — обеспокоенно спросил Максим.
— Да ничего… — уклонилась та и выпорхнула в дверь.
Гринька не утерпел — выскочил за ней.
— Ну чего пристал? — сердито обернулась Нюрка.
— А я…. я и не пристаю, — покраснел тот. — Узнать даже нельзя, почему плакала!
— Почему, почему — по кочану! Тебя не спросилась.
— Я думал, тебя обидел кто.
— Ну и что, если обидел?.. Пашка Горлов сейчас встретил и говорит, что это ты каждый день заладила на кузню — не в Гриньку ли втрескалась? А когда я ему в ответ сказала пару теплых словечек, он как развернется да…
— Ну я ему, Горлé слюнтявому, дам теперича! — вскипел Гринька…
Максиму он не хотел было ничего говорить, но тот уж очень заинтересовался их разговором и пришлось рассказать.
— За свою честь, Гриня, всегда умей постоять, — только и сказал кузнец и взялся за ручник. Гринька яростно взмахивал молотом и упорно думал, как проучить Пашку, ставшего непримиримым врагом. Нет, он не станет, как тот, подкарауливать его в глухом месте, а отплатит ему при народе.
Случай представился очень скоро: подошла пасха, а с нею — целая неделя кулачных боев на выгоне, по-казачьи, кулачек.
Широченный зеленый выгон кипит от гуляющего, празднично разряженного люда. Там наяривают «страданья» гармони, тут бабы пляшут «колчака», по всему выгону ходят, взявшись под ручку, парами и рядами с веселыми песнями девчата и парни. А вон у земляного вала и кулачки назревают! Здесь один только мужской пол — мальчишки, подростки да мужики — ни единой женской души. Это сугубо мужское дело — принародное испытание сил и удали, ловкости и бесстрашия, без чего нет мужчины.
Стоят друг против друга, лицом к лицу две живые стенки, ждут зачина, затравки. Начинают, затравляют, как правило, ребятишки. Приняв позу заправских кулачных бойцов, они звонко похлопывают ладонь о ладонь: вызывают сверстников на бой. Ну, давай, давай! Налетай, кто смел! И пошла потасовка! Кулачишки только знай постукивают по головам и бокам. С тыла заходить нельзя, лежащих не бьют, в кулак ничего не брать: нарушишь веками сложившийся обычай — свои же отколотят. Наскакивают и отскакивают ребята, словно петушки. Взрослые одобрительно покрикивают, подбадривают, сами постепенно входя в кулачный азарт.
Вдруг впереди одной из стенок встает рослый парень, в расстегнутой рубахе, с засученными по локоть рукавами. Лихо ударяет в ладони, солидно похаживая, выжидает себе равного, любца. И тот появляется. Вот яростно схватились, кулаки мелькают в воздухе… На помощь с обеих сторон выскакивают другие бойцы. Бой принимает грозный вид, от его накатывающегося вала гуляющие с криком и визгом шарахаются врассыпную. А стенка ломит стенку…
И когда стенка послабее рассыпается и бой вот-вот угаснет, выходит на середину, лицом к наступающим, высокий и широкоплечий мужик: хватит отступать! Он ждет поединка. И налетает равный ему кулачник: либо сбивает того с ног, либо сам от сильного удара вяло подгибает колени и пластом ложится на вешнюю землю. А тут уж встают новые бойцы, не дай бог, очутиться вблизи: моментом попадешь в страшный людской водоворот— сомнут под каблуками. Посторонних кулачный бой не любит, как не любит их и бой настоящий!
Гринька как подошел к назревающим кулачкам, так сразу и заприметил в стоящей напротив стенке Пашку. Коломесились пока еще мальчишки, но уже чувствовалось, что вот-вот выйдут и парни. К радости Гриньки, первым-то и выметнулся из толпы Пашка. Похлопывая ладонью о ладонь, он напористо пошел вперед, не встречая пока сопротивления. Гриньке того и надо было: коршуном вылетел он на середину и встал супротив Нюркиного обидчика. Пашка растерялся было, но тут же, сбычившись, ринулся на противника. И Гринька занес кулак. Всю злость вложил в свой первый удар, всю силу. Пашка снопом рухнул на зелень выгона, заливая кровью из носа сатиновую рубаху. Гринька даже не глянул на поверженного врага, побежал вместе с годками вперед, ломя чужую стенку. Боковым зрением он видел, как ловко бьется, сбивая с ног коротким ударом кулака противников, его друг Сашка, по-уличному Санчук, признанный среди парней кулачник. А сам невольно думал о побежденном Пашке: «Будешь знать, как лезть не к своим девчонкам!..»
Ох, как же давно это было! Где сейчас Нюрка, Аннушка Сотскова? Пока служил на действительной, она выучилась на агронома и уехала работать в соседнее Афанасьево. Говорят, вскоре там и вышла замуж…
Ого! Ну и развспоминался! Этак можно и весь день простоять! Да что же это он прохлаждается, словно бы и дел никаких нет. И Григорий, отставив к стене один костыль, взял прислоненную к верстаку совковую лопату и начал выгребать пепел и желтые уголья из горна.
В деревянном ларе обнаружил немного курного угля, а за кузней откопал в хламе вполне пригодное полосовое железо. На первый случай есть хоть чем косы поклепать. Осталось дело за инструментом и молотобойцем.
К вечеру, когда все уже приехали с поля, Григорий пошел по домам. Как и думал, у одних сыскался молоток, у других — зубило или клещи. А вскоре и вовсе повезло. В село после жарких боев прибыл на краткий отдых казачий корпус Белова. Кавалеристы надавали Григорию столько всякого инструмента, подков и ухналей, что тот радовался, как мальчишка. Ничего, что подковы и гвозди пока будут лежать без надобности — появятся скоро и у них в колхозе лошади, не век же на коровах пахать да скородить.
Что же до молотобойца, то и он нашелся. Однажды, когда Григорий, раздув огонь в горне, клепал собранные Лукерьей косы, в кузницу шагнул Мишка.
— Одному-то, небось, несподручно, дядь Гриш? — сказал он, поздоровавшись.
Григорий промолчал, потом спросил парня:
— Ну и с какой ты заботой ко мне?
— Можно я у вас помощником буду, молотом бить?
— Бить молотом — одно, а молотобойничать, брат, другое дело! Посерьезнее.
— Научусь, дядя Гриша! Давайте попробую!
И остался с того дня Мишка в кузне — понравился он Григорию.
А вскоре пришел к нему еще один помощник — Семка. Привел его в кузню Мишка.
— Вот он у нас будет горн раздувать.
Григорий при виде незрячего подростка глубоко вздохнул, но ничего не сказал, а только молча кивнул головой…
В распахнутую дверь кузни широким потоком льется вешний солнечный свет, озаряя даже темные углы и закоулки. Семка сидит на ларе и, держась за шест, качает мехи. Григорий и Мишка чинят сошники. Уютно, по-домашнему пышет невидимым на солнце жаром горн, позванивает по наковальне ручник.
Ожила кузня, наполнилась живыми голосами, веселыми звуками металла. Словно и не было у нее тоскливой поры запустения, не стыл от мороза и безлюдья горн, не безмолвствовала наковальня. Человеческие руки вдохнули в ее душу тепло, пробудили от кошмарного забытья. И село огласилось извечным, радующим людские сердца, звоном.
Покидая Казачье, кавалеристы оставили колхозникам семь выбракованных коней. Лукерья Стребкова рада была без памяти: теперь можно и отставку давать коровенкам. Инвентаря кузнецы наготовили вдоволь, сбруя, хоть и плохонькая, но есть. Повеселее пошли дела в бригаде.
Венька с вечера получил наряд — скородить за Таборами только что вспаханное под картошку поле. Табора — это место так называется, там когда-то в старину цыгане любили раскидывать свои шатры. Широкая, поросшая шиповником лощина весною вся в цвету, а неподалеку, в большом овраге, по долине Хомутец течет, — вот и облюбовали они это местечко.
Мать чуть свет разбудила Веньку. Тот послушно встал было, но стоило Федосье отойти в чулан, как он снова лег и уснул. Подошла Федосья, глянула на сынишку, свернувшегося калачиком, и, сокрушенно покачав головой, махнула рукой: пусть еще хоть полчасика поспит…
А Варька была уж на ногах — не спится стрекозе. Взяв ведерко, она упорхнула за водой.
