Трудный Роман - Марчик Георгий (книги онлайн без регистрации полностью txt) 📗
Глаза Жени смеялись. И снова ему почудилось в этом взгляде что-то дразнящее. Смеется она над ним, что ли?
— Да, я люблю этого мужчину, — просто сказала она. И снова обожгла Романа этим быстрым торжествующим взглядом. — И он меня любит, — добавила она.
— Но это же… это же безнравственно, — наконец с трудом выговорил Роман, отпуская руку Жени, которую держал в своей. Кровь отлила у него от сердца.
— Но почему же? — серьезно переспросила Женя. — Ведь ты сам утверждал, что это нормально и что все современные девушки, не задумываясь, так делают. А чем я хуже?
— Пусть все делают что хотят, но ты не должна…
— Но почему? Ты противоречишь себе.
— Ты лучше, — безнадежно сказал Роман. — Ну, да теперь уж все равно, поступай как знаешь. Только этот тип обманул меня. Он сказал, что у вас самые чистые отношения. — Роман стиснул зубы и тупо смотрел перед собой: лицо Жени в темноте теряло очертания, расплывалось в неясное пятно.
— А ты… ты разве говорил с ним? — испуганно вскрикнула Женя.
Роман кивнул.
— Какой же ты глупый! Ведь это мой отец! — веселым и плачущим голосом закричала Женя. — И как в твою голову могла прийти такая глупость? А я, если хочешь знать, еще ни разу в жизни не целовалась.
— Да ну! — так и ахнул Роман. — Прости меня, Женя…
Некоторое время они молчали.
— Мы совсем забыли о Косте. Пойдем, Ромка, — заторопилась вдруг Женя. — И, кстати, я еще не простила тебе Фельдшмихеля.
Вот ждешь какое-то событие, стремишься к нему, и кажется оно и далеким, и недосягаемым, а потом оно приблизилось, наступило, минуло и вот уже осталось далеко позади, исчезло, будто бы его вовсе и не было. Уходит время — и вместе с ним то, что мы сделали или не сделали, все, что у нас есть или могло быть, чем живем, волнуемся, уходит навсегда, и ничто не вернет ни одной минуты, часа, года, чтобы начать все сначала, чтобы что-то изменить, сделать по-другому.
Только великое дело может сохраниться в неумирающих традициях — вечно живой душе и благодарной памяти народа.
Игорь Чугунов стоит у стола. И всем видно, как он волнуется: у него даже лицо изменилось, стало другим — суровым и взрослым. И в голосе, звучащем с тяжелой мужской силой, неясным, слабым намеком прорывается скрытое глухое рыдание. Его отец, участник войны, умер год назад.
— Закрытое комсомольское собрание класса постановляет: принять клятву верности нашим отцам, сражавшимся и павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины. Провести марш молчания к могиле Неизвестного солдата; сегодня, сразу же после собрания, поехать на воскресник в овощехранилище. Заработанные деньги внести в фонд строительства монумента защитникам Москвы. Для всех комсомольцев обязательно. Для остальных — по желанию. Кто «за», прошу поднять руки. Единогласно. Резолюцию комсомольского собрания объявить всему классу…
Когда собирались домой, Женя подошла к Косте.
— Пойдем вместе?
— Пошли, — охотно согласился он.
— Как дела, Костя? Что-то тебя не видно и не слышно?
— Все чин чинарем. Кручусь, как собака с блохой на хвосте. Слушай-ка, Жека, это не ты напустила на меня Марианну?
Женя сделала большие глаза:
— Что ты, что ты? Конечно, не я. Она сама, наверное.
— Рассказывай, — протянул Костя. — Вчера после репетиции затеяла со мной задушевную беседу. О том о сем. Чувствую — интересует ее мое мировоззрение: де, какого я мнения о времени, так сказать, о человечестве, о себе. А я шпарю, как по учебнику. Не подкопаешься. «Жизнь — это так прекрасно!», «Человек — это звучит гордо!» И тому подобное. А она смотрит на меня с грустью, как на больного, и спрашивает, какого я мнения о человеческом сердце.
Костя выразительно, с немым укором посмотрел на Женю и продолжал:
— А я бодро отвечаю: «Сердце — это душа, вместилище страстей и пороков». И тогда она выдает текст: «А не насос для перекачки крови?» — «Да, но только в биологическом смысле». После этого она окончательно успокоилась и с миром отпустила меня… Женька, — заговорил Костя, с напускной свирепостью повышая голос, — сознавайся: ты или нет?
— Я, — вздохнула Женя. — Прости меня, Костик. Я виновата. Но я не смогла бы тебя убедить и прибегла к помощи Марианны.
— Эх, ты… — с сожалением сказал Костя. — Выболтала.
— Только насчет насоса, Костик. Честное-пречестное.
— Ладно. Прощаю, — легко отпускает Костя ее грехи. — Все вы девчонки такие. Если хочешь знать, я все-таки немного поспорил с Марианной. Одним доводом она начисто сразила меня. Соображаешь? — Он, как Марианна, поднимает кверху ладонь, словно подставляет ее для чего-то.
— Каким же, Костик?
— Она говорит… — Костя усмехается, но говорить об этом ему становится трудно, как стайеру бежать на последнем круге. — «Я тебя не спрашиваю КТО, но тебе нравится какая-нибудь девочка?» — Костя развел руками со смущенным видом, как и тогда. — Да… «А к своему сердцу ты тоже применяешь это определение?» Что я мог ей сказать?
Женя не спрашивает, какая девочка нравится Косте.
А ему бы все-таки очень хотелось, чтобы она задала этот вопрос. Он бы, наверное, даже и не стал отвечать. А только посмотрел бы на нее. И все. Очень многозначительно посмотрел бы…
— Костик, но ведь это не предательство, — жалобно заговорила она. — Ну, скажи…
— Да ну тебя, — махнул Костя рукой. — Но следующий раз держи язык за зубами. Учти: то, что принадлежит тебе, принадлежит одной тебе, и никому другому.
— Костенька, какой ты славный, — говорит Женя и пристально смотрит в глаза Косте. — Как бы я хотела быть мальчишкой. Девчонки такие мелочные, завистливые, заняты только собой. У мальчишек совсем другой мир. Все проще и интересней.
Косте не по себе, он смущен.
— Вечно ты выдумываешь. Девчонки такие же люди, хотя и одеваются немного иначе.
На овощехранилище класс отправился вскоре после уроков. Забежали домой — переодеться. И наспех перекусить. Отработали четыре часа. Всех охватил небывалый подъем и энтузиазм. Едва не бегом носили корзины с капустой, сортировали ее, очищали, убирали помещение. У Наташи Семенцовой от усердия очки все время сползали на нос и запотевали.
— Костик, протри мои очки, — то и дело капризно просила она.
Костик сначала протирал, потом стал убегать от Наташи.
Домой возвращались уже вечером. Расставаясь, Женя вернулась к событию, под впечатлением которого они были весь день и о котором много говорили между собой.
— А Савельич, Костенька, удивительный человек. Чего с ним только не было, а он, оптимист, верит в хорошее. А ведь у него во время войны вся семья погибла.
— Да, — кивает Костя. — Он о себе не думает. Живет своим делом. Завидное качество.
— Ага. А я сидела, знаешь, и даже не заметила, что плачу. Сидела и как-то нелепо улыбалась, чувствую, стала хуже видеть, а это слезы у меня побежали.
— Да, вот такая история, — согласился Костя. — У меня самого в горле запершило…
Дома Костя оживленно рассказывал за ужином:
— Мам, а у нас событие. Савельичу половина века. Юбилей в некотором роде. Ну, мы, ребята, значит, сбросились на подарок. Назначили, само собой, юбилейную комиссию. Черникина и Пономарева. Они долго искали, что купить. Наконец в антикварном магазине попался какой-то старинный навигационный прибор на медной доске с компасом, барометром и так далее. С какого-то затонувшего брига. Еле дотащили. А девочки купили корзину живых цветов. Представляешь? На доске написали:
— Лучше бы вы ему вещь какую-нибудь купили, — вставила практичная мать. — А то доску какую-то, цветы…
— Что ты, мама? Да он обрадовался этой доске, знаешь… Мы решили так: когда начнется урок, внести и поздравить. Осталось в классе всего человек двенадцать. Звонок. Входит Савельич. Не узнать. Чистенький, сияющий. Рубашка новая. Как видно, воротничок тугой, давит беспощадно: он пальцами туда залазит, ослабляет. На лице небывалая торжественность. Даже начес себе на лысину сделал. Во как. Сидим молчим. Он тоже садится и провозглашает: «Ну-с. Сегодня мы выходим за пределы околосолнечного пространства. Тема, скажу я вам, удивительная. Впрочем, отметим вначале отсутствующих». При этих словах он глянул, наконец, на класс и осмыслил, что почти никого нет. С недоумением пробормотал: «Что-то вас сегодня маловато».
