На маленьком кусочке Вселенной - Титаренко Евгений Максимович (чтение книг .TXT) 📗
В восьмом классе шахтинской школы Димка сел в одиночестве за вторую, не занятую по причине инвалидности парту: левая крышка ее моталась на одной петле, правой не было вовсе.
Черноволосому и темнокожему парню в спартаковской футболке под пиджаком, который решил допросить его, Димка сказал, что покинул Ермолаевку из чисто патриотических побуждений… И заметил, что ему не поверили, какой-то слушок уже прополз от подножия Долгой горы в Шахты. Девчонки смотрели на него с любопытством, мальчишки, как и подобает мужчинам, сочувственно, понимающе.
К счастью, мужская половина класса была уже не первый день целиком заражена футболом. И, как выяснилось, мечтой шахтинцев было вызвать на состязание ермолаевскую десятилетку… Ермолаевцы об этом даже не подозревали.
Парень в спартаковской футболке оказался капитаном команды. Целый час резались после уроков со сборной малолеток.
Димка резался тоже. Но в разгар боя неожиданно вышел за ворота и молча натянул рубаху, пиджак, ботинки, снятые перед игрой.
На удивленный вопрос капитана, куда он, ответил, что дома велели прийти пораньше. А сам решил вдруг, что не станет обыгрывать ермолаевцев. Не хочет он обыгрывать их…
Затянувшееся молчание дочери не на шутку обеспокоило Сану, поскольку его уже нельзя было оправдать ни болезнью, ни упрямством. Наблюдая, как равнодушно проходит мимо нее Ксана, как старательно углубляется в гербарий, часами вперив глаза в одну страницу и, скорее всего, не видя ее, как она ухитряется чем попало перекусить на скорую руку загодя – до обеда или ужина, чтобы не сидеть потом за общим столом, не отвечать на попытки разговора, Сана испугалась. Прежняя, во многом надуманная угроза потерять дочь стала реальной. Сана представила себя одной-одинешенькой в мире, корова или коза, как у Полины, юбка до пят, замызганная телогрейка… И ей стало жутко.
С поспешностью, с какой она действовала всякий раз, когда не выдерживали нервы, Сана изменила тактику.
В субботу, пока дочь была на занятиях, она извлекла из ящика в кладовке пересыпанное нафталином пальто, что купил дядя Митя, вычистила его и на деревянных плечиках повесила в Ксаниной комнате. Здесь же поставила румынки.
Не обедала в ожидании Ксаны, сменила занавески на окнах, выскоблила полы, в стеклянную вазу под фотографиями наложила конфет, – словом, все в доме сделала, как перед праздником. И скрылась в кухне при появлении дочери.
А та сняла у порога башмаки, не замечая преображенной горницы, прошла в свою комнату. И, украдкой заглянув к ней, Сана опять увидела ее узкую, обтянутую рыжим свитером спину, склоненную над столом… А около двери висело желтое, с воротником «под барса» пальто и сиротливо жались на полу теплые ботинки.
– Иди пообедаем…
– Я не хочу.
Сана потопталась у двери. Нехотя забрела в кухню, открыла миску с варениками, помедлила над ней… и снова закрыла.
Неслышными, кошачьими шагами несколько раз прошлась по горнице взад-вперед, подавляя необъяснимое внутреннее сопротивление, чтобы сказать будничным голосом:
– Ксана… Ритка вчерась туфли себе черные купила, с пряжками. Может, возьмешь себе? (Ксана не ответила.) Дойдем до сельпо, померяешь… – уже менее энергично добавила Сана.
Дочь листнула альбом.
Сана подошла к ней, тронула за плечо:
– Ксана… – Позвала громче: – Ксанка!.. – Взяла и слегка потрясла ее за руку. – Ну чего ты молчишь?! (Ксана подняла на нее глаза.) Чего ты хочешь от меня? Скажи, чего хочешь!.. Хочется тебе что-нибудь? Я же все для тебя, всю жизнь… – В голосе матери послышались слезы. – Туфли тебе не надо, давай что-нибудь другое возьмем… Ты щенка хотела, приноси, пускай будет! Я сама тебе принесу! – торопливо добавила она.
– Зачем?.. – спросила Ксана.
Мать не заплакала. Выпрямилась по-всегдашнему, шевельнула сомкнутыми у переносицы бровями. Но вышла не такой уверенной походкой, как ходила раньше.
С книгой на коленях и голубой бумажной закладкой в руке, Валерка сидел на крыльце. Валерка никогда не загнет страницы, обязательно вырежет закладку. И вечно он на крыльце…
По двору, гоняя кур, носился Шерхан. Завизжал, получив от петуха клевок в спину, однако занятия своего не бросил.
Ксана присела рядом с Валеркой. Обтянув юбку на коленях, уткнулась подбородком в согнутые ладони.
Валерке с того злополучного дня до сих пор не удавалось поговорить с ней. Обрадовался. Немножко растерялся от неожиданности. Когда она села, спросил:
– За книжкой?
Глаза Ксаны блуждали по двору, перемещаясь вслед за Шерханом.
– Нет. Просто так.
Валерка дотянулся до ботинок у двери и натянул их на босые ноги, не зашнуровывая. Помолчали.
– Чем вчера занималась?
Ксана слегка приподняла брови, как бы вспоминая.
– Души слушала…
– Что? – переспросил Валерка.
– А ночью был ветер, – сказала Ксана, – и в трубе завывало…
Валерка не понял ее.
– А души причем?..
Ксана невесело улыбнулась каким-то собственным мыслям. Объяснила Валерке:
– Когда была жива Риткина бабушка, она говорила, что воют в трубе – это души. Неприкаянные, понимаешь?.. Плачут. Найдут, кому где хорошо, – и давай завывать: «Тебе хорошо, а нам плохо… Нам холодно». Только я не знаю, что им в нашей трубе?..
– Сказки все это, Ксана…
– Ну я же верю в сказки. А ты послушай когда-нибудь. Очень похоже: вроде жалуется кто…
Сунув голубую закладку между страницами, Валерка закрыл книгу, посмотрел, куда бы пристроить ее, не нашел и оставил на коленях.
– Зря ты, Ксана…
– Что зря?
– Да вот это все: про трубу, про души… – Вспомнил: – Завтра воскресенье…
Ксана взяла из-за спины косу и больно дернула ее. Шерхан утомился. Поводя коротким хвостом, подошел к крыльцу.
– Когда воскресенье, Валер… это, наверно, еще хуже, – сказала Ксана.
Переход в шахтинскую школу имел для Димки одну-единственную выгоду: теперь не надо было, забегая вперед, штудировать алгебру… Всю первую половину воскресного дня он возился со старыми блоками радио. Смысла эта возня не имела. Димка размонтировал несколько наполовину готовых схем и разложил детали по баночкам: сопротивление – к сопротивлению, емкость – к емкости.
Отец, дочитав последнюю страницу областной газеты, поглядывал со стороны на этот его мартышкин труд.
– Что злой такой?
– Почему злой?
– Делать нечего – приборы курочишь?
– Порядок навожу, – сказал Димка.
– В Ермолаевку не ходишь теперь?
– Нет, папа! – Димку начинали раздражать вопросы.
– Шел бы в футбол погонял, как вчера, – внесла предложение мать, закончив свои дела в кухне и подсаживаясь к вязанию.
Димка в сердцах сгреб детали в ящик и, ногой задвинув его под кровать, взял кепку.
– Пойду… – Толкнул дверь на выход.
– Что я, что-нибудь не так сказала? – спросила у Леонида Васильевича жена.
– Все так, мать! Все правильно, – ответил Леонид Васильевич и стал читать газетную передовицу.
– Все обошлось вроде. – Жена вздохнула.
– Кто его знает, мать… Все или не все…
– Неуж до сих пор из-за той девочки?
«Хлипкая молодежь пошла…» – размышлял Леонид Васильевич, читая передовицу. Когда он сам ухаживал за женой, ее бывший ухажер с компанией так отделал его… Но отлежался он – и увел ее буквально из загса. А этих только прищемили немного… Впрочем, возможно, здесь иное, чем у него…
– Поживем – увидим, мать, – дочитав статью, с опозданием ответил жене Леонид Васильевич.
Велосипед Димка не взял. Пешком, вдоль речки, ушел далеко от Шахт: за Холмогоры, за выгоны с жиденькими копешками сена то там, то здесь, мимо озимых. И добрался до березовой рощи. Нашел прогретую солнцем лужайку в глубине ее, разостлал пиджак и лег, заложив руки за голову. Долго без мыслей глядел в синеву над островерхими кронами длинных, тонких берез.
Кажется, дремал. Потом какое-то время сидел, покусывая желтую, шершавую на губах былинку… И снова глядел в синеву.
