Дети теней - Грипе Мария (первая книга .txt) 📗
Взяв мои руки, она сказала, что помнит меня очень хорошо. Потом подвела к чайному столику, показала на стул и предложила сесть. Никогда бы не поверила, что она слепая. Двигалась она быстро и уверенно. И даже чай разлила сама, отослав служанку.
Пока она занималась чаем, я рассматривала ее руки. Она их явно не щадила. Несмотря на кажущуюся хрупкость, это были руки труженицы, от них веяло энергией и силой. И надежностью.
Она села за стол напротив меня и посмотрела мне прямо в глаза. Трудно было представить, что она ничего не видит. Скорее было такое чувство, будто она видит меня насквозь.
Однажды Арильд сказал, что Вещая Сигрид умеет «рисовать тишину». Вообще-то раньше она была глухой, и, что удивительно, слух вернулся к ней тогда, когда она ослепла. Арильд объяснял это так: человек с такой невероятной силой воли, как у нее, не должен пользоваться всеми чувствами одновременно. Если бы она могла и слышать, и видеть, она бы попросту сожгла себя.
– Ну, что ты скажешь, удалось мне уловить тишину? – спросила она с улыбкой.
Она провела меня по мастерской, где ее картины висели на стенах от пола до потолка. В основном это были пейзажи, удивительные пейзажи, но я вдруг смутилась и не нашла слов.
– Даже не знаю, как на это ответить, – сказала я. – Тишину все представляют по-разному.
Она сразу же заинтересовалась. Мое замечание показалось ей точным.
– Совершенно верно. Ты, конечно, не знаешь, как «выглядит» моя тишина, и поэтому, естественно, не можешь судить, удалось ли мне ее передать. Это могу сделать только я сама. Но я больше не вижу своих картин. А если бы видела, то неизвестно, нашла бы я в них ту тишину, какую слышу сейчас. Она должна сильно отличаться от той, которая окружала меня, когда я была глухой. Тогда это была тишина поневоле. А вообще, человек ведь постоянно меняется, верно?
– Да, я тоже об этом подумала, – сказала я. – В прошлый раз, когда я видела эти картины впервые, они взволновали меня больше, чем сейчас. Но неправильно будет сказать, что они изменились. Наверное, изменилась я сама.
Мы просидели долго, обмениваясь мыслями, как две сверстницы. Я забыла о ее годах, и, похоже, она тоже не думала о моих. Мне давно не было так хорошо. По все же я не забыла, зачем я здесь.
– На самом деле я пришла, чтобы спросить о… о моем брате, – сказала я, и сразу же почувствовала, как фальшиво это прозвучало.
Я уже привыкла лгать и свободно говорила в замке о «моем брате», «Карле» или «Карлосе». Вряд ли я даже об этом задумывалась. Но лгать Вещей Сигрид, слепому человеку! Мне стало стыдно.
Она поднялась и подошла к скульптуре, стоявшей посредине комнаты.
– Может, тебе интересно, над чем я сейчас работаю? – спросила она. – Это портрет. Хочешь посмотреть?
– Конечно, с удовольствием.
Скульптура была обернута влажной ветошью.
– Она еще не совсем готова, – сказала Сигрид, принимаясь снимать ветошь. – Но осталось немного. Иначе я бы ее не показала.
Я подошла к ней с бьющимся от волнения сердцем. Видеть, как она снимает пелену за пеленой, было все равно что наблюдать за бабочкой, выбирающейся из кокона.
Когда кусок ткани лег на пол, Сигрид медленно повернула подставку, чтобы свет падал на ее работу со всех сторон.
– Не знаю, достаточно ли здесь света. Так хорошо видно?
– Спасибо, хорошо, – прошептала я, чувствуя, как задрожал мой голос. Да ведь это…
Да, передо мной была Каролина. Настоящая Каролина. Не Карл. И не Карлос. А та самая Каролина, какой она было до того, как стала играть свою роль! Но как такое могло случиться? Ведь для портрета нужно позировать, а Каролина никогда этого не делала.
И все же это была Каролина. Ее полное тайны лицо, ее улыбка – все, что я так хорошо знала. Голова была слегка запрокинута, и я могла разглядеть малейшие черточки ее лица. Дрожь пробрала меня с головы до ног. Скульптура выглядела настолько живой, что мне казалось, я слышу, как пульсирует кровь в тонких жилках у виска, и чувствую тепло дыхания.
Сигрид легонько прикоснулась к скульптуре, провела по ней пальцами.
– Узнаешь, Берта, кто это?
– Да…
– Ну и как, похоже?
Я хотела ответить, но голос меня не слушался. Она заметила мое замешательство и спокойно сказала:
– Можешь не отвечать. Я понимаю… Но, поскольку все, что я делаю, я могу ощутить только руками, мне, конечно, интересно, насколько это похоже на то, что видят другие. То есть насколько точным получается сходство, когда зрение тебе заменяют руки.
Она покрутила подставку, и на скульптуру снова с разных сторон упал свет. Конечно, она была похожа! Просто живая Каролина!
Сигрид вернулась к чайному столику.
– Может, присядем еще на минутку? – спросила она.
Но я даже представить не могла, как продолжать разговор рядом с этим портретом, смотрящим прямо на меня. Все равно как если бы Каролина была здесь собственной персоной. Я призналась в этом Сигрид.
– Это лучшая оценка, какую только можно получить!.. Спасибо, милая Берта! – засмеялась она и начала снова оборачивать скульптуру ветошью. Я помогла ей, а потом мы совместными усилиями перенесли скульптуру в соседнюю комнату. Теперь, когда я знала, что под мокрыми тряпками скрыто лицо Каролины, я чувствовала бы себя неловко, видя его прямо перед собой.
Мы вернулись на прежнее место, и Сигрид налила еще по чашечке чаю. Никто не проронил ни слова. Молчание прервала Сигрид.
– Ты не должна беспокоиться, Берта. Ничего страшного не произошло. Но эта скульптура, как ты видишь, – портрет девушки. Я не могла не заметить, что твой брат на самом деле – девушка. Я поняла это, кстати, когда мы встретились с ней впервые – на моем дне рождения, то есть год назад.
Но говорить об этом я никому не стала. Однако должна признаться, я была сильно заинтригована, и мне захотелось сделать портрет этой необычной девушки. Я попросила Акселя привести ее сюда. И потом она несколько раз приходила и позировала мне – осенью, перед тем как они уехали во Францию. Работать с ней было удивительно приятно. Она не просто сидела на стуле, но принимала участие во всем, что я делала, помогала как могла, так что я как будто и впрямь ее видела.
Сигрид немного помолчала и, отпив чаю, продолжила:
– Когда слепой скульптор пытается сделать портрет, это обычно не так-то просто. И получается далеко не у всех. Условий для успеха несколько: яркая индивидуальность, как у этой девушки, железная воля художника и такие чуткие пальцы, как у меня. Я так их натренировала, что могу полностью им доверять. Глаза могут обмануть, а они – нет. Их не введут в заблуждение ни свет, ни тень. Когда я провожу пальцами по чьему-нибудь лицу, я чувствую, как наружу медленно проступает скрытый облик этого человека. Я вижу не только внешние, но и внутренние его черты… Но для этого, конечно, нужно, чтобы пальцы не были уставшими.
Она потерла подушечки пальцев друг о друга, пригубила чай и сказала со вздохом:
– Нет, не могу объяснить. Я и сама это не совсем понимаю. Но мы с Каролиной так и не закончили. Она не могла приходить так часто, как нужно было мне. Я не хотела, чтобы кто-нибудь узнал, что она мне позирует, поэтому все было в строжайшей тайне.
Сигрид никогда не говорила, над чем работает. Если она нарушала это правило, то потом не могла довести работу до конца. Каролина это поняла и хранила тайну, стараясь никому не попадаться на глаза, когда тайком пробиралась к мастерской. Как модель она была не только неутомима, но и очень деликатна. Никогда не просила разрешить взглянуть на портрет, а терпеливо ждала, когда он будет закончен. Она даже ни разу не попыталась подглядеть, что делает Сигрид.
– Да, она на редкость способная девушка, – с уважением сказала Сигрид. – Работать с ней – одно удовольствие. Она все принимает легко и охотно. У меня было такое ощущение, что она очень открытый человек, хотя я понимаю: в глубине души у нее много своих секретов. Должна признаться, она меня очаровала – и как модель, и как человек. Она не похожа ни на кого, с кем я встречалась за всю свою долгую жизнь. – Сигрид вздохнула и улыбнулась. – И все-таки жаль, что она так и не решилась раскрыть карты. Свою роль она играла очень убедительно. А мне не хотелось делать ничего такого, что могло бы ее спугнуть. Теперь я об этом жалею. Обычно я откровенна, что думаю – то и говорю. Не знаю, что помешало мне в этот раз… – Она задумалась на минуту и продолжила: – А потом она, к сожалению, уехала в Париж.
