Река твоих отцов - Бытовой Семен Михайлович (версия книг .txt) 📗
После короткого молчания Бэра сказала:
— Оставайся с братом, доченька…
Днем она уехала в стойбище. Всю дорогу думала о том, что скоро наступят мартовские метели и оленей надо будет перегнать в сопки. Потом придет весна — и, значит, новая кочевка. А летом, когда вся тундра загудит от комаров и гнуса, надо угнать оленей еще дальше, к морю…
Такие кочевки ей не по силам. Да и от детей уходить не хотелось. Если бы Гарпани с ней был, тогда другое дело. Но сын и после школы не захочет к оленям вернуться. Захочет поехать в город, дальше учиться.
Пожив неделю в стойбище, она отправилась к бригадир Азмуну, попросила его, чтобы приехал принимать оленей, потому что она, Бэра, перебирается жить в поселок.
…Незаметно бежали годы. Одна зима сменяла другую, и былое горе постепенно улеглось в сердце Бэры. Но она не забывала мужа. Когда выдавалось свободное время, она приходила на его могилу и, как с живым, разговаривала с ним: рассказывала ему о себе, о детях, об оленьих кочевках, словно верила, что муж слышит ее.
Подросли дети. Гарпани возмужал, вытянулся, стал юношей. Дарпэк, хотя и не вышла ростом, но по уму и способностям далеко обогнала своих сверстниц. Бывало, учительница из-за простуды не приходила на уроки — ее заменяла Дарпэк. И ученики, к удивлению Петра Федоровича, сидели тихо, не баловались, слушали ее. Наверно, поэтому заветной мечтой Дарпэк было стать учительницей.
А Гарпани готовился в пилоты.
В те редкие дни, когда в поселок прилетал почтовый самолет, Гарпани как одержимый бежал три километра на посадочную площадку и проводил время с летчиками. Он помогал им заливать в бак горючее, расчищал от снега взлетную полосу, а однажды улетел с ними в районный центр и застрял там из-за пурги на целых пять дней.
Когда в интернате хватились Гарпани, подумали, что парень попал в пургу и заблудился. Начались поиски. Хорошо, что Кастэкан догадался позвонить в район.
В конце концов он своего добился. Поступил в летную школу. Когда от него приходили письма, Дарпэк прибегала к матери, усаживала ее рядом с собой и громко, не торопясь, читала.
Недавно брат прислал фотографию: сидит в кабине учебного самолета в кожаной на меху куртке и в шлеме, положив на штурвал руки. «Это я перед вылетом», — подписал Гарпани на карточке.
Но лицо матери почему-то не выражало радости.
— Что с тобой, мама?
— Скоро и ты, дочка, уедешь, я тут одна останусь.
— Я тоже часто писать буду тебе. И карточки свои присылать буду. А когда стану учительницей и меня пошлют в какую-нибудь дальнюю школу, ты, мама, ко мне приедешь…
— Ждать долго, дочка, не доживу, наверно. Слова Бэры испугали Дарпэк.
— Не надо так говорить, мама…
Но как ни была Дарпэк привязана к Бэре и Гарпани, повзрослев и узнав свою судьбу, она все чаще вспоминала далекий берег, где когда-то жили ее родные. А тут еще и подружки нет-нет да и спросят, как это ее так далеко, на другой конец земли, унесла река.
— Не знаю, девочки, — отвечала Дарпэк, — я ведь тогда маленькая была.
— А почему твои родные столько лет не ищут тебя?
— Наверно, решили, что я утонула, — и печально разводила руками.
Всю ночь после этого не могла заснуть. Все думала, и, как сквозь туман, в памяти смутно возникал холмистый берег большой реки, бат, несущийся по волнам, высокие темные горы и особенно — гуси, летящие меж облаков…
3
После окончания семилетки, когда девушки стали собираться в город на подготовительный курс пединститута, Дарпэк не захотела оставить Бэру. Мать в последнее время часто хворала, и, кроме дочери, некому было за ней ухаживать.
Проводив летним вечером подруг, Дарпэк грустная вернулась домой и, чтобы не слышала мать, забилась в темный угол комнаты и целый час давилась слезами. Ей почему-то казалось, что и на будущий год она никуда не поедет, что никогда не осуществится ее заветная мечта окончить институт. И чем больше она думала об этом, тем тяжелее становилось на душе.
Назавтра она пошла к директору школы поделиться своим горем и очень удивилась, когда Петр Федорович, даже не выслушав ее до конца, сразу же предложил Дарпэк вести начальные классы.
— Что вы, Петр Федорович, разве я смогу?
— Уверен, что сможешь. А в будущем, когда поступишь в педагогический, тебе это очень пригодится.
— Мне кажется, что никогда не поступлю… Но Петр Федорович резко оборвал ее:
— Непременно поступишь!
Ребята полюбили ее и на уроках сидели тихо. Даже самые отчаянные озорники, вроде Кешки Тасуна, с которым прежняя русская учительница изрядно повозилась, слушались Дарпэк.
Невысокая, тоненькая, скромная, в коричневом платье с отложным кружевным воротничком, с выложенной вокруг головы черной косой, она внешне сама еще походила на школьницу, но с первых же уроков сумела войти в доверие к ребятам, и ей было легко с ними.
Почти все свободное время она старалась быть с ребятами. Затевала игры, устраивала викторины, читала разные интересные книги, от которых дух захватывало.
Однажды, только улеглась пурга и выдался тихий солнечный день, Дарпэк увела ребят на лыжах далеко в тундру, к излучине единственной в этих местах реки. Мальчики быстро натаскали стланика, развели на торосистом льду большой костер, потом выдолбили несколько лунок и запросто, закидушками, наловили ведро сигов. Варили уху, пили чай с леденцами, которые Дарпэк захватила с собой.
Все было бы чудесно, не спроси вдруг учительницу толстый Кешка, который всюду совал нос, правда ли, что тетя Бэра ей вовсе чужая мать, а Гарпани вовсе не родной брат?
Дарпэк вздрогнула.
— Кто это тебе говорил, Кеша?
— Сестра Нази, помню, говорила, что зря вы из-за Бэры в город не поехали, ведь она чужая вам…
— Правда это? — стали спрашивать ребята, для которых это было неожиданностью.
— Неправда, — тихо сказала Дарпэк, — у меня нет другой матери. — И ребята заметили, что в ее длинных ресницах смерзаются слезы.
В середине февраля, когда установилась ровная погода и в поселок стали прилетать почтовые самолеты, пришло сразу два письма: от Гарпани и от Нази.
Брат сообщал, что, как только весной закончит летную школу и получит назначение (скорей всего — в Магадан), он сразу же приедет за Бэрой.
А Нази писала, что если Дарпэк все же надумает ехать в институт, то на подготовительный ее примут, потому что до сих пор с Дальнего Севера приезжают девчата и еще никого не отсылали назад.
Дарпэк на письмо Нази даже не ответила.
4
Хотя среди студентов-северян было много эвенков и Дарпэк быстро подружилась с ними, она никому из них не поведала свою судьбу. Когда ее спрашивали, откуда она родом, отвечала просто: с Охотского побережья. Иногда ей хотелось рассказать им то немногое, что помнила из своего раннего детства, узнать, не слышал ли кто об эвенкийской девочке, которую когда-то унесла река. Но в то же время она боялась расспрашивать о своих родных. Ведь с тех пор, как она потерялась, прошло больше пятнадцати лет, и за это время отец с матерью могли умереть. И Дарпэк было бы страшно узнать об этом.
А вот о брате Лядэ она с каждым годом вспоминала все чаще, особенно теперь, когда жила одна в большом городе, вдали от Бэры и Гарпани, от которого редко — раз в полгода — приходили коротенькие письма.
Когда студентов распределяли на практику, Дарпэк хотели оставить в городе, но она попросилась в какую-нибудь северную школу.
В конце августа, когда она добралась до Чумикана, по ночам уже выпадал иней. Все реже сквозь низкие облака проглядывало солнце. Дули резкие, холодные ветры. Два раза прошел снег. Теперь он уже не растаял и выбелил всю тундру.
Узнав в районном центре, что в далеком эвенкийском поселке Лебедином есть начальная школа, Дарпэк решила поехать туда. Оказии долго не было, и девушка, чтобы не опоздать к началу занятий, хотела отправиться в дорогу на лыжах. Однако ее отговорили. Назавтра она встретила ветфельдшера, который собирался в Лебединый.
