Сказано — сделано - Федоров Николай Тимонович (книги бесплатно читать без .TXT) 📗
— Сам ты композитор. Петрарка — это итальянский поэт. Гуманист. Понимаешь, влюбился он в одну девушку. Лаурой её звали. И видел-то он её всего несколько раз, и то мельком. Но так влюбился, что стал с тех пор гениальные стихи писать. Сонетами называются. Так его любовь вдохновила. Не влюбись он — может, за всю жизнь и строчки бы не написал.
— Уж не влюбился ли ты сам? — с подозрением спросил я.
— Нет, — вздохнул Генка. — А стоит попробовать. Представляешь: я влюбляюсь, как Петрарка, у меня появляется вдохновение, и я становлюсь знаменитым поэтом или художником. А может, и учёным. И открываю в её честь новый вирус!
— А если нет?
— Что нет?
— Ну, если влюбишься и не станешь ни поэтом, ни учёным?
— Этого не может быть. Надо только хорошенько влюбиться.
— За чем же дело стало. Давай попробуй, — стал я его заводить. — У тебя кто-нибудь на примете есть?
— Да как тебе сказать… Знаешь учительницу музыки из среднего подъезда? У нее ещё Васька Лапшин занимался.
— Что?! — Я вытаращил глаза. — Так она же старая. Ей лет двадцать пять!
— Двадцать пять — это ещё не старая. А потом мне же только для вдохновения. Вон, кстати, она сама идёт.
И действительно, по двору с нотной папкой в руках шла учительница.
— Генка, — сказал я, — ты заметил, что когда она идёт, то всегда вниз смотрит? Будто ищет чего.
— Ничего она не ищет. Просто она всегда в мыслях. Творческая натура. Я, может, поэтому её и выбрал.
Учительница поравнялась с нами. Я шагнул к ней навстречу и спросил:
— Скажите, пожалуйста: который час?
Она подняла голову и непонимающе взглянула на меня из-под толстых стёкол очков.
— Простите, что вы сказали?
— Времени сколько, не скажете?
Она ответила и пошла дальше.
— Ну как? — спросил я. — Чувствуешь чего-нибудь?
— Вроде чувствую, — неуверенно сказал Генка. — Попробую-ка сегодня стих написать. А потом твоему отцу покажем. Он ведь в газете работает.
На следующий день Генка пришёл ко мне и притащил стих. Вот что у него получилось:
Папа прочитал стих, покашлял в кулак и сказал:
— Придется мне, Геннадий, твоё произведение покритиковать. Начнём с колесницы Фета. Допустим, поэт Афанасий Афанасьевич Фет и имел какую-нибудь колесницу. Но при чём она здесь, в твоем стихотворении? Ты, видимо, хотел написать «Феб». Так в мифологии называли бога солнца. Дальше. Твоя героиня сидит в синих ланитах. Ланитами поэты прошлого называли щёки. Так что сидеть в ланитах, да ещё синих, никак нельзя. Потом что это за пурпурные, то есть ярко-красные, глаза? Почему на ресницах вдруг иней, да ещё звонкий? И, наконец, оса, ползущая по плечу. Ты думаешь, это очень образно?
Генка ничего не думал и подавленно молчал.
— Вот что я тебе скажу, Гена, — продолжал папа. — То, что ты стихи пробуешь писать, — это замечательно. Но сейчас я дам тебе один совет: пиши проще, пиши о том, что ты хорошо знаешь и что тебя волнует. И никогда не пытайся подделываться под кого-то.
На другой день в школе Генка целиком погрузился в творчество. Он грыз ручку, чесал затылок и был до того рассеян, что умудрился на своей любимой математике схватить двойку.
— Ну как? — спросил я его на перемене.
— Туго, — ответил он. — Знаешь, мне кажется, стихи не моя стихия.
— Всё понятно, — сказал я. — Недолго тебя любовь вдохновляла. Наболтал — и в кусты.
— Ничего не в кусты. У меня к стихам способностей нет. Гены не те.
— Слушай, а может, тебе надо с учительницей поближе познакомиться? Ты ведь всё-таки не Петрарка. Давай под каким-нибудь предлогом зайдём к ней сегодня.
— Зайти, конечно, можно. Только что мы скажем? Что водопроводчики?
— Зачем. Собираем макулатуру.
— Слишком избито. Вот, может, сказать, что мы следопыты? Собираем материал о героях гражданской войны.
— Ну, конечно. И спросим, не служила ли она в Первой Конной? Ладно. Придумаем на месте. Ты идёшь?
Генка на секунду задумался, поскрёб макушку, а потом твердо сказал:
— Иду.
Вечером мы стояли около двери учительницы и долго не решались позвонить. Наконец Генка глубоко вдохнул и нажал кнопку звонка. Вскоре дверь распахнулась, но на пороге стояла не учительница, а её тётка Степанида. Мы совсем забыли, что учительница живёт с тёткой, злющей как мегера. Увидев нас, она закричала:
— Вы что хулиганите! Вчера почтовые ящики подожгли, а сегодня уже до квартир добрались!
Такого оборота мы не ожидали и растерялись.
— Мы… Мы… ничего, не хулиганим, — заикаясь, сказал я.
— Следопыты мы, — сказал Генка, тоже, видно, струсив. — Вы в этой… в Первой Конной не служили?
— Что?! — взревела Степанида. — Я вам покажу Первую Конную!
И она угрожающе двинулась на нас.
Я понял, что пора удирать. Но тут, на наше счастье, вышла учительница.
— Что тут происходит? В чём дело, тётя? — спросила она.
— Хулиганьё! И дома от них покоя нет! — кипела Степанида.
Учительница вопросительно посмотрела на нас. Тут я пришёл в себя и как можно спокойнее сказал:
— Мы к вам, Марина Александровна. По делу.
— Ну, раз по делу, проходите, — сказала она. — А вы, тётя… Что же вы так гостей встречаете?
— Гостей! Метлой таких гостей, — заворчала Степанида и недовольно отступила.
Мы вошли в квартиру. В комнате учительница усадила нас на диван и спросила:
— Ну, что у вас, ребята?
Надо было что-то говорить. И я начал.
— Вот он, — сказал я, кивнув на Генку, — хочет учиться музыке.
Генка ущипнул меня за, ногу, но я уже не мог остановиться.
— Талант, — сказал я. — Почти самородок.
Учительница улыбнулась.
— Он что же, поёт?
— Нет. Петь не поёт. Вокальных данных нет. Но слух абсолютный. Сочиняет прямо на ходу. Второй Шуман, честное слово.
— Что сочиняет?
— Музыку сочиняет. Сонеты там разные, фуги. Вот только учиться ленится. Но сегодня я ему говорю: хватит, говорю, Геннадий, талант в землю зарывать. Потом не откопаешь. Гений, говорю, и лентяй несовместимы. И привёл к вам.
Учительница засмеялась, а Генка ткнул меня в бок чем-то железным в бок. Дело в том, что музыкального слуха у него вообще не было.
— Ну, а что же второй Шуман всё молчит? — спросила учительница.
— Стесняется, — сказал я. — Все великие люди застенчивые. Вот, к примеру, итальянский поэт Петрарка уж такой застенчивый был, что своей знакомой Лауре только стихи писал. А просто, по-человечески поговорить не мог. Стеснялся.
— Что ж, давай послушаем твоего застенчивого друга.
— Да врёт он всё! — не выдержал Генка. — Ничего я не сочиняю. У меня и слуха-то нет.
— Тогда зачем же вы все-таки пришли? — удивилась учительница.
— Вот именно, — сказал я. — Зачем же ты тогда пришёл?
От таких моих слов у Генки даже челюсть отвисла.
— То… То есть как это «зачем»?! А ты зачем?!
— Я с тобой.
— А я с тобой!
— А я с тобой!
— Тихо, тихо, друзья, — сказала учительница. — Вы что-то окончательно запутались. Давайте-ка сначала разберитесь, кто с кем пришёл и зачем. А потом уж заходите. Ладно?
Генка целый вечер дулся на меня за «самородка». Но утром не выдержал и позвонил. Был воскресный день, и мы решили сходить на Неву к Петропавловской крепости, посмотреть «моржей».
Народу на Неве была тьма. Тут и рыбаки, и просто гуляющие, и, конечно, «моржи». Мы сразу направились к проруби. Стоишь рядом в тёплой одежде, смотришь, как люди купаются, а тебя от одного этого вида в дрожь бросает.
