Вася Чапаев - Лихачева Зинаида Алексеевна (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
Федор Кузьмич блуждающим взглядом обвел кругом.
— Я пойду лягу, устал смертельно. — Словно слепой в поводыря, вцепился в Васино плечо. — Доведи меня до скамьи...
Когда Вася усадил Федора Кузьмича, тот хихикнул, хитро подмигнул Васе, достал из кармана четвертушку водки и, чмокая, присосался к горлышку.
— На, убери куда-нибудь с глаз...
Вася отнес пустую бутылку в темный угол. Когда он вернулся, Федор Кузьмич спал. Мятое лицо художника в сумраке казалось буро-зеленым. «Будто корова жевала, жевала и выплюнула», — подумалось Васе. Жалость и отвращение боролись в его душе.
Вася понимал, что художник пьет с горя, только горе это не такое, какое приходилось ему видеть. Горе Федора Кузьмича огромное, страшное, и ему ничем не поможешь...
Вася тихо вышел из церкви и плотно прикрыл за собой дверь.
Дожидаясь своих с работы, Вася сидел на порожке Арининой избушки, когда из-за угла на дорогу выехала лошадь. За телегой шел толстый мужик, в котором Вася узнал церковного старосту, и несколько деревенских баб. На телеге со связанными руками сидел Федор Кузьмич.
— Ежели опять колотиться станет, то лошадь останови, а то, не ровен час, зашибется насмерть и до больницы не довезешь, — приказал вознице староста.
Возница чесал бороду:
— Довезу, небось...
— Федор Кузьмич! — крикнул Вася, бросаясь к художнику.
Какая-то бабка ухватила Васю за рубаху:
— Не подходи к нему, сынок! Чертенята по ем скачут!
Вася вырвался и, держась за край телеги, пошел рядом.
— Федор Кузьмич! Дядя Федя! — звал он, заглядывая в лицо художнику.
Но тот не слышал. Кося глазами, он вытягивал губы и старался сдуть что-то с носа, бормоча:
— Ишь ты, верхом уселся? Ну, я тебя сдую, сдую!
— Ты, парнишка, отцепись от телеги. Он все равно тебя не признает, — сказал возница.
— А что с ним?
— Обнаковенное дело — допился до белой горячки.
Вася остановился и долго смотрел вслед удаляющейся телеге, пока она не сгинула в мглистой холодной пыли.
Никодим дал плотникам вперед немного денег к Петрову дню. Отцы заленились идти в Балаково.
— Семь верст до небес киселя хлебать! Пущай ребята слетают, им в радость! — решили они, и в Петров день чуть свет мальчишки отправились на побывку домой.
— Гляди-ка, солнышко еще высоко, а уж к Балакову подходим! — удивился Васята. — Дорога, что ли, короче стала,?
— Ну да, от жары ссохлась! — пошутил Вася. — Ты, Васята, как придешь, дома сидеть будешь?
— Не, я... — Васята замялся и вдруг озабоченно нахмурил брови. — Нам с тобой к Зудину надо сходить! Ведь зимой опять у него работать придется.
Вася расхохотался от всей души.
— Чего тебя разбирает? — обиделся Васята.
— К Наташе ты уж один сбегай! — хитро подмигнул Вася.
— Ну и к Наташе, и что ж такого?
— Да я пошутил, не ершись! — успокоил взъерепенившегося приятеля Вася. — А мне в больницу надо. Как там Федор Кузьмич?..
Васята понимающе гмыкнул и прищурился:
— И к Насте?
— Да, и к Насте, — спокойно подтвердил Вася и так серьезно взглянул в хитроватые глаза Васяты, что у того сразу пропала охота подшучивать.
Прибежав домой, Вася с гордостью вручил матери деньги. Небось и сам он сколько-нибудь из них заработал!
— Праздник сегодня, солнышко светит, пошел бы погулять, Васенька! — предложила Катерина Семеновна, наблюдая за поглядывавшим в окошко сыном. — Скинь грязное-то... Вот припасла я тебе, — хлопотала она, подавая Васе праздничные штаны и рубаху.
— Мама, спасибо!
Но что эти слова! Катерина Семеновна видела заблестевшие глаза сына, и это было дороже всякой благодарности.
Она глядела в окно на удалявшегося Васю, и гордая улыбка украшала ее до времени постаревшее лицо. «Как прутик тонкий, а складненький! И походочка легкая... — любовалась она. — Не успеешь оглянуться, как в парни выйдет».
Настя, нарядная, в голубой шали с розами, сидела на лавочке у своей хибарки. Увидев Васю, торопливо пошла навстречу.
— Я ждала тебя, потому и с девчатами не пошла. Помнила, что ты обещал сегодня прийти!
— Настя, пойдем куда-нибудь?
— Пойдем! Знаешь куда? На берег! Ох, люблю я на Волгу глядеть. Так бы, знаешь, и поплыла по ней далеко-далеко, на край света! — Настя раскинула руки и смеялась, глядя, как ветер раздувает ее шаль. «И впрямь она, как лодочка с парусом», — подумал Вася. Почему-то ему сделалось грустно.
— Чего ж ты мою обновку не похвалишь? Как сказала — так и сделала. Первый раз сегодня надела. Красивая? — Настя распахивала и запахивала свою голубую шаль.
— Очень далее красивая! — похвалил Вася. — А рубаху отцу тоже купила?
— А как же! Только он сегодня в новой рубахе целый день на печке лежит. Неможется ему... Старенький он у меня стал. — Настя поежилась. — Я и сама бы на печку залезла — день какой холодный'
— Это ветер с Волги. Давай не пойдем на берег, раз тебе холодно.
— Давай не пойдем... — покорно согласилась Настя, зябко кутаясь в обновку. Щеки ее горели так, как будто на них отпечатались малиновые розы, рассыпанные по кайме шали.
Они молча повернули назад.
— Ты чего какая скучная стала? — забеспокоился Вася.
— Голова болит... и холодно. Прямо как зимой.
— Простыла наверно? Настя нехотя засмеялась.
— Чудной ты, жара стоит, а я простыла? Так просто чего-нибудь... пройдет!
Прогулки не получилось. Незаметно для себя они вернулись к Настиному дому.
— Завтра опять уходишь в Быковку?
— Не завтрака сегодня. Завтра уже на работу надо.
Синие-синие грустные глаза ласково взглянули на Васю.
— Мне тоже завтра на работу. Знаешь, как не хочется? Тяжело там все-таки...
Васе захотелось взять ее за руку и увести далеко, далеко! По полям, по лугам, туда, где ей было бы хорошо, спокойно...
Настя опять вздрогнула.
— Знобит тебя. Иди домой, а то мы с тобой тут до ночи простоим, — строго приказал Вася и, смутившись, добавил: — Я бы от тебя никуда не ушел! Никогда!
Настя скользнула в дверь и, чуть приоткрыв ее, в щелочку шепнула:
— И я ведь не хочу от тебя уходить, Васенька!
Дверь захлопнулась, оставив Васю наедине с безудержной радостью, от которой шибко заколотилось сердце, разгоняя по телу обжигающую, поющую кровь. Долго и бестолково он кружил по улочкам, пока не натолкнулся на чью-то широкую грудь.
— Эй, Петруха, разуй глаза — на живого человека прешь, — укоризненно пробасил солидный мужчина.
— Я не Петруха, — возразил Вася.
— Не Петруха? — удивился прохожий. — А почему рожа у тебя, как у именинника? Я было подумал — парень ангела своего справляет... в Петров день!
Вася опомнился: «Одурел я, что ли, шатаюсь незнамо где, а ведь надо в больницу зайти, Федора Кузьмича проведать».
Больница была заперта. На стук вышла сиделка.
— Чего барабанишь? Если принес что — давай, я передам, а самого пустить не могу. Время для посетителей кончилось. Порядку не знаешь!
— Не знаю, — признался Вася. — Мне бы, тетя, только узнать, как Федор Кузьмич?
— Какой такой Федор Кузьмич? Фамилию надо говорить! — рассердилась сиделка, но, взглянув в смущенное Васино лицо, смягчилась. — Фамилию скажи, и я пойду узнаю. Вот как надо делать, мальчонка. Вася старался вспомнить фамилию художника.
— Тетя, подождите, сейчас, сейчас... Рыбаков! Рыбаков Федор Кузьмич! Вот как!
— Рыбаков? — задумалась сиделка.
— Ну да, Рыбаков. Его на прошлой неделе из Выковки привезли.
— А болезня у него какая, не знаешь? Вася мучительно покраснел:
— Он... сильно пьяный был.
— А-а! Тогда помню... Ты ему кто доводишься — родня?
— Нет, чужой, а что? Сиделка горестно вздохнула:
— Как, значит, его привезли, той же ночью и помер. Вот как, милок!
Вася попытался вспомнить лицо художника с озорными глазами, веселой улыбкой, но вместо этого перед ним возникло другое — мертвецки бледное, с диким взглядом мутных глаз... Он тряхнул головой, отгоняя воспоминание...
