Пуговица, или серебряные часы с ключиком - Вельм Альфред (библиотека книг бесплатно без регистрации TXT) 📗
— Ты что, с ними опять повздорил?
— Ничего я не повздорил.
Генрих высовывается в окно. Как было все хорошо, думает он. Как было бы все хорошо, если бы не этот Петрус! Он внимательно следит за Комареком, как тот, зажав папку со списками под мышкой, снова отправляется в деревню.
— Центрифуги надо у них отнять! — неожиданно кричит он ему вдогонку.
— Чего тебе?
— Центрифуги отобрать, и вся недолга!
Над черными кронами каштанов висела бледная луна, и было еще светло, когда Генрих, шагая по деревенской улице к пекарне, издали услышал ребячий визг. Почему-то сразу пропала всякая охота играть в прятки. Но решиться вернуть хлеб, спрятанный под курточкой, он тоже не мог.
Вдруг среди общего крика он различил голос девочки с большими глазами и ускорил шаг.
— Проваливай! — сказал ему Петрус вместо приветствия. — Живо проваливай! — Однако задумался, заметив, что куртка Генриха топорщится.
Вместе мальчишки прошли к тому месту, где в крапиве лежали бороны. Генрих достал хлеб.
— Видишь, целая буханка! — сказал он.
— Тогда пошли! — сказал Петрус, положив одну руку на плечо Генриха, а в другой держа буханку. — Эй, слушайте! — крикнул он.
Но ребята, уже давно следившие за ними, сами стали выскакивать из своих пряток. А Сабина, оказывается, сидела на дереве. Теперь она осторожно спустилась вниз. Она уже немного загорела, но голова все равно была еще как у галки. И глаза — большущие-пребольшущие. Генрих заметил, что она обрадовалась, увидев его. Потом взгляд ее остановился на буханке хлеба у Петруса в руках.
Их сразу же окружила вся ватага. Петрус стоял посередине, высоко держа хлеб над головой: пусть, мол, все видят! У Фидера Лута торчала во рту трубка. На самом деле он не курил, но трубку всегда держал в зубах. Генрих обратил внимание и на новенького мальчишку — с разрезанными ботиночками. Он, оказывается, тоже прибежал играть в прятки. Все сейчас смотрели на хлеб. Затем гурьбой направились за ригу. Генрих — рядом с Петрусом, который все еще держал руку на его плече.
— Ты стащил хлеб, да? — спросил мальчишка с разрезанными ботинками.
Генрих ничего не ответил.
Все толпились вокруг Петруса, а он перочинным ножичком резал хлеб. Выдав всем по ломтю, Петрус полбуханки сунул себе за пазуху.
— Отнял у пекаря, да? — опять спросил мальчишка.
— Не все равно, у кого он стащил? — оборвал его Петрус. — Если тебе невкусно, давай мне.
— Еще как вкусно! — сказал мальчишка, сразу засунув почти весь ломоть в рот. При этом он еще и смеялся, и все увидели, с каким наслаждением он жует хлеб.
Фидер Лут даже трубку вынул изо рта.
Но девочка с большими глазами — это Генрих хорошо чувствовал — молча смотрела на него. Петрус отрезал Сабине самый большой ломоть. Она тоже ела, но не смеялась, а все смотрела на Генриха.
— Как мерин-то? — спросил Петрус Генриха.
— Орлик?
Генрих еще утром нарезал лошади травы. Теперь Орлик стоит на конюшне и ест. Отвечая на расспросы Петруса, Генрих не переставая думал: «Ты украл у дедушки Комарека кучерской хлеб».
— Понимаешь, Петрус, больше всего он любит рысь. И не чувствуешь даже, что он рысью идет. А если хочешь перевести его в галоп, надо только тихо так, сквозь зубы, прожужжать. Сперва я и сам не знал этого секрета. Потом Мишка… ну, тот, что мне Орлика подарил… Мишка, значит…
Генрих говорил, говорил и чувствовал себя несчастнейшим человеком на свете. Он готов был убежать без оглядки. Он бежал бы вместе с девочкой и рассказал бы ей, что взял из шкафа кучерской хлеб. «Понимаешь, Сабина, я и сам не знаю, почему я его взял. Понимаешь? Сам не знаю». Так бы хорошо вместе с ней убежать и все-все рассказать!..
— Больше всего он любит рысью идти, Петрус, понимаешь?
— Завтра зайду, возьму твоего мерина прокатиться, — сказал Петрус.
— Орлика? — спросил Генрих, испугавшись. Нет, нельзя ему Орлика давать! Ни за что нельзя!.. И тут он услышал свой собственный голос: — Заходи, Петрус. Возьми, прокатись!
— Утром зайду, пораньше.
— Заходи, заходи!
К этому времени все уже съели свой хлеб и теперь вновь потянулись к пекарне. Сумерки сгустились. Генрих шел позади и думал: не пойти ли ему домой? Он заметил, что Сабина один раз обернулась и посмотрела в его сторону, но потом, вскинув голову, побежала дальше вместе со всеми. Нет, не будет он больше думать про этот хлеб! Вечер такой теплый, тихий… Генриху вдруг ужасно захотелось играть в прятки. Только бы набегаться вволю, покричать, поверещать вместе со всеми! Ни о чем он не будет думать… Играть будет, бегать, носиться…
Дети все почему-то смотрели сейчас в сторону деревенской улицы. И что это они кричат?
— Мо-кри-ца! Мо-кри-ца!
Они так раскричались, что уже и остановиться не могли, а все кричали и кричали одно это слово.
По другую сторону улицы со школьным ранцем за спиной шел Отвин. Красные руки болтались из стороны в сторону. Голова, утопавшая в плечах, покачивалась. Ранец — в пятнах краски. Отвин шел и тихо улыбался своей такой грустной, и отрешенной улыбкой.
— Мо-кри-ца! Мо-кри-ца!
«Это он так долго под яблонькой сидел», — подумал Генрих. Он стоял и молчал, словно застыв тут, среди беснующихся ребятишек. Ему хотелось крикнуть Отвину: «Добрый вечер!» — но он этого не сделал. Он стоял и молчал. «Ты опять море рисовал?» — хотел он спросить, но он и этого не сделал…
— Мо-кри-ца! Мо-кри-ца! — кричали дети.
Кричали хором и вразбивку. Им это доставляло огромное удовольствие. Неожиданно Генрих заметил, что и он кричит вместе со всеми: «Мо-кри-ца! Мо-кри-ца!» — и страшно испугался.
Но он все еще кричал и вдруг увидел себя идущим там, по другую сторону улицы… почувствовал, как крики эти ударялись об его ранец. И это было так похоже на то, что они сейчас кричали Отвину. А он все шел и шел совсем один по другую сторону деревенской улицы.
— Пу-гви-ца! Пу-гви-ца! — кричали они хором. Генриха охватил ужас. Внезапно он перестал кричать.
А Отвин все шел под каштанами и тихо улыбался, и ранец косо висел у него за спиной…
Генриху было жалко Отвина. И какую же боль причиняла эта жалость! Но ведь какой-то миг было так хорошо, ни о чем не думая, кричать и прыгать, как они. Ведь какой-то миг было хорошо, все думал он. И так жалко ему было Отвина…
— Живо, прятаться! — крикнул вдруг Петрус, тумаками разгоняя ребят.
— Сабина! Сабина! — звал Генрих, но так, чтобы этого никто другой не слышал, и побежал вперед через садик Штифелькнехта, туда, под навес, где они вместе прятались в прошлый раз.
Он думал, что девочка сразу побежит за ним. Но она не пришла.
Он сидел и слушал, как они там, у пекарни, подбегали к кирпичной стене и выручались. Вот голос мальчишки с разрезанными ботинками. Услышал он и Петруса. И Сабину. Должно быть, она сейчас стояла там и смотрела сюда, в сторону садика Штифелькнехта. Снова раздался дробный топот: опять, значит, прятаться побежали…
Темнело. На небе показались звезды. Вон и Юпитер! Но теперь чуть левее, чем в прошлый раз.
Генрих решил сидеть тут и дожидаться — может быть, Сабина все-таки вспомнит о нем. Прибежит запыхавшаяся и сразу притулится в самом углу. А он скажет: «Да нет, Сабина, я здесь Юпитер наблюдаю».
Четыре игры он сидел и ждал, потом стремительно бросился через садик и выручился у кирпичной стены. Но никто не спросил его, где он так долго пропадал. И Лузар выручился. И Фидер Лут. Сабина его тоже ни о чем не спросила. Удивленно посмотрела на него своими большущими глазами и тоже ничего не сказала.
— Ты через окно в пекарню влез, да? — спросил мальчишка, у которого были разрезаны ботинки. — Ну скажи, как ты это сделал, чего тебе стоит!
— Отвяжись! — накинулся на него Генрих.
Он бежал рядом с Сабиной и на бегу говорил:
— Сабина, мне тебя спросить одну вещь надо. Сабина…
Сделав вид, что ничего не слышит, девочка побежала к большой иве, где прятался Петрус.
