Важный разговор [Повести, рассказы] - Печерский Николай Павлович (книги без регистрации бесплатно полностью .TXT) 📗

— Поздравляю, товарищи колхозники, с дожинками! Покуштуйте нового хлибця. Спасибо, риднесеньки. Спасибо вам, хлопчики, за все!

Заскрипели кресла. Колхозники один за другим подходили к тетке Василисе, кланялись ей в пояс, отщипывали от каравая маленькие хрустящие ломтики.

Сотник потянул Ваняту за рукав, шепнул:

— Пошли, Ванята! Ты не сердись! Тоже выдумал! Я ж по дружбе всегда… Хочешь, на тракторе учить буду? Ты думаешь, я просто так откололся от бригады? Я ж про трактор всю жизнь мечтал… Вставай!

Никогда не пробовал Ванята такого вкусного хлеба. Был он лучше городских плетеных калачей, лучше бубликов с маком и печатных, облитых белой глазурью пряников. Да что говорить! Даже сравнивать не с чем этот степной, вобравший в себя все духовитые соки земли колхозный хлеб!

Да, всего не расскажешь, не опишешь в письме Грише Самохину — и выступлений бригадиров, и кино, и циркачей…

Марфенька тоже выступала. Сначала она рассказала о бригаде, потом перескочила на другое, видимо давно не дававшее ей покоя.

— Про нас говорят, что мы — дети до шестнадцати лет, — сказала она. — Ну и пускай! А мы все равно не хотим ждать, пока вырастем. Мы всегда с вами и никогда не подкачаем! Мы тоже хотим, чтобы у нас в колхозе…

Марфенька запнулась, беззвучно зашевелила губами, стараясь вспомнить оборвавшуюся вдруг мысль. Ванята ерзал на стуле, не знал, как помочь, выручить Марфеньку в эту трудную минуту из беды. Он не утерпел, поднял руку и замахал над головой. Глаза Ваняты и Марфеньки встретились. Вполне возможно, вспомнила она жаркий летний день, когда шли они по оврагу, и клятву, которую придумал для всех Пыхов Ким. Может, так, а может, и нет. Но Марфенька вдруг встала на цыпочки, вытянулась вся и сказала:

— Мы всегда с вами! На всю жизнь! Вперед, только вперед!

Все захлопали Марфеньке, а духовой оркестр, который давно ждал подходящего случая, рявкнул во все свои трубы. Марфенька сбежала со сцены, села на прежнее место, рядом с Ванятой. Она сидела молча, покусывая узкие, спекшиеся от волнения губы. И только потом, когда с трибуны уже говорил другой бригадир, тихо, почти шепотом, спросила Ваняту:

— Ничего я выступала?

— Здорово! — сказал Ванята. — Я так не умею. Правильно тебя бригадиром выбрали!

Но самого конца дожинок ребята не увидели. После циркачей к ним подошла тетя Клаша с красной повязкой на рукаве и сказала:

— Теперь хватит! Хуч и уважаемые, а пора спать. Выметайтесь усе до одного!

Спорить с тетей Клашей и прятаться не имело смысла. От нее — это Ванята уже проверил — нигде не спрячешься, даже за сценой. Она знала в зале все тайники и безошибочно вытаскивала оттуда за шиворот безбилетников. В клубе была ее полная и нераздельная власть.

Ванята огорченно вздохнул и пошел к выходу.

У дверей его поджидала мать. Щеки матери порозовели, а морщинки на лбу разгладились, вытянулись в тонкие, почти незаметные ниточки.

— Можно мне остаться? — спросила она. — С народом немного побуду…

— Конечно, мам! Я тебе всегда говорил…

— Ну иди, сына! Деда Антония захвати. Видишь, дремлет…

Опустив голову, дед Антоний сидел в первом ряду. Ему проще было бы рассказать Грише Самохину о дожинках. Дед Антоний утомился, выпил перед праздником рюмку и почти весь вечер добросовестно проспал.

— Пойдемте, дедушка!

Дед Антоний встрепенулся, захлопал глазами.

— А? Что? Кто тут?

— Домой пойдемте, говорю!

Дед Антоний понял наконец, в чем дело. Он вытер ладонью лицо, прогоняя остатки сна, обиженно сказал:

— Тю на тебя — и все! Я ж ишшо плясать буду. Тоже мне сказанул! Времени ишшо вон скоко!

Дед Антоний вынул из кармана часы, поболтал возле уха, как тухлое яйцо, посмотрел на белый, выщербленный циферблат.

— Иди, иди! — сказал он Ваняте. — Я ишшо на том свете отосплюсь. Тоже мне!

Ванята вышел из клуба. Луна заливала серебряным светом Козюркино. Был виден каждый листок на дереве и каждый камешек на дороге. Где-то высоко-высоко, не нарушая тишины, летел самолет. За рекой маячил памятник артиллеристу Саше.

Ванята вспоминал праздник, Платона Сергеевича, тетку Василису с белым караваем и девочку, похожую на гриб подберезовик. Вспоминал и улыбался, будто впервые в жизни нашел для себя что-то очень важное и большое.

СЕРЕЖКА ПОКУСАЕВ, ЕГО ЖИЗНЬ И СТРАДАНИЯ

ТАПОЧКИ

Сережка Покусаев снова потерял тапочки. Третий раз в этом году. Мать Сережки не удивилась. Даже тряпкой на этого растяпу не замахнулась.

— Живи как хочешь, — сказала она. — А только денег у меня больше нет.

Положение было критическое. Зимние ботинки Сережки смазали ваксой и давно спрятали в кладовку под замок. Другой подходящей обуви, похоже, не было.

Сережка полдня шуровал в сарае. В углах жили серые пауки, лежали рыжие корявые обручи от бочек, порванные велосипедные камеры и всякий другой хлам.

Потом Сережке попались старые мамины туфли на шпильке. Они были еще ничего. Только стельки отлипли и выглядывали изнутри, как собачьи языки.

Сережка выдрал языки, отбил молотком шпильки и тут же примерил. Размер был как раз такой. Если бы брюки-клеш, можно было вполне их прикрыть. Но у Сережки были брюки-дудочки. И это немного портило вид.

Сережка выбрался из сарая и прошелся по двору. Там резались в «козла» за деревянным ребристым столом пенсионеры. В песочнице строили замки дети. Никто Сережке ничего не сказал, и он сразу повеселел.

Ходить в узких и изогнутых туфлях было неудобно. Но без тренировки ничего не дается.

Это уже Сережка знал по опыту.

Возле подъезда дома номер четыре показалась Галя Гузеева. В Галю были влюблены поголовно все мальчишки. Сережка тоже.

Галя увидела Сережку, подошла прямо к нему. Она сразу заметила Сережкины корабли и начала улыбаться.

— Здравствуй, Покусаев, — сказала Галя. — Что это?..

Сережка не дал Гале докончить.

— У тебя очень приятные ресницы, — сказал он. — Точно как у Софи Лорен. А ну закрой глаза!

Какая женщина устоит перед таким комплиментом! Галя Гузеева опустила веки и дала полюбоваться своими ресницами.

И все же Галя не отстала от Сережки. Не помогла ему даже Софи Лорен.

— Покусаев, зачем ты надел дамские туфли? — спросила Галя. — Для смеха?

— Ничего не дамские… Я репетирую. Клоуном в цирк оформляюсь!

— Ты, Покусаев, врешь!

— Очень надо! Можешь у папы спросить. Учеником берут…

Сережка наморщил лоб и стал думать, что бы ему еще такое соврать.

— В постоянную труппу берут, — сказал он. — Вчера с папой табель успеваемости носили. Знаешь, как придираются!

Сережка подробно рассказал, какие строгости в цирке и какой у него в постоянной труппе репертуар. Под конец он расщедрился и даже пообещал Гузеевой Гале достать бесплатный билет на свои представления.

— Можешь хоть каждый день ходить, — добавил он. — Устрою!

Скоро необычайная весть распространилась по всему двору.

Все знали, что Сережка трепач. Но тут поверили. Не станет же человек за здорово живешь щеголять в дамских туфлях и раздавать билеты в цирк.

К Покусаеву повалили делегации. Сережка принимал всех. Он сидел на деревянном ларе для песка, болтал ногой в белой остроносой туфле и рассказывал мальчишкам и девчонкам про цирк.

Все ахали и завидовали.

Потом Сережку попросили что-нибудь исполнить. Он прошелся в своих клоунских туфлях боком-скоком, потом задом наперед, потом стал на руки. Стоял он недолго, но все аплодировали: во-первых, Сережка был еще учеником клоуна, а во-вторых, он мог обидеться и не дать билеты в цирк.

Вскоре, впрочем, интерес к цирковому искусству упал. Зрители один за другим разбрелись по своим делам.