Зуб мамонта - Добряков Владимир Андреевич (бесплатные полные книги TXT) 📗
День 102-й
Шмаков уже собирался нажать ручку газа — обогнать плетущийся трактор с прицепом, когда у входа в бакалейный магазин заметил Киру. В легком платьице и босоножках, с золотистой сумкой в руке, она показалась ему совсем девчонкой. И не подумаешь, что двадцать восемь. Он всего на год старше ее. А кто скажет, что только на год? Петру и тридцать пять дают. Эх, жизнь коромыслом! Сидит она, Кира, как заноза в сердце. Попробуй вырвать — больно.
Петр зарулил на обочину, заглушил мотор. Красный шлем он снял, повесил на руку и вошел в магазин.
Кира стояла в очереди в молочном отделе. Шмаков подошел сзади и, низко наклонившись над ней, сказал с улыбкой:
— Извиняюсь, гражданочка, вы — крайняя?
— Ах, это ты, Петр.
Она как будто и удивилась, и обрадовалась, но как-то сдержанно, в меру, и даже посчитала нужным шутливо поправить его:
— Вижу: не слушаешь по радио бесед о русском языке. Вместо «крайняя» говорят «последняя».
— Точно, — уже без улыбки ответил Шмаков. — Радио слушать некогда. Мы народ занятой.
— Хочешь сказать: я бездельница? — Она подняла тонкие брови.
— Не хочу… — Он помедлил и добавил: — Какая уж бездельница! Трудно тебя в последнее время перехватить.
— По-моему, наоборот. Театр уехал на гастроли, и я, бывает, весь день дома сижу.
— О том и толкую. Утром подвез бы на работу — не выходишь, у театра ждать — тоже… Один — ноль не в мою пользу.
— Между прочим, мой дом от твоего, если не ошибаюсь, не так и далеко. Помнится, мы даже соседи… Прошу вас, девушка, три бутылки молока, двести граммов масла, творогу…
Шмаков постоял в сторонке, пока Кире взвешивали творог и масло, и когда она подошла к нему, он продолжил прерванный разговор:
— Соседи! А толку-то…
Они вышли на улицу.
— Хоть сейчас подвезу. Не откажешься?
— А стоит ли? Взгляни — погода просто райская. Лучше пройтись… Да, что-то насчет соседей я не поняла.
— Что ж непонятного? — Петр зачем-то потрогал шлем. — Занятая очень стала. Гостей принимаешь… Это кто же приходил — мать Вадима твоего?
Кира внимательно и серьезно посмотрела на Шмакова:
— Моего?.. Да, был когда-то моим. Мужем был.
— Приехать собирается? Навестить? — Петр погладил блестящий шлем, будто смахивая с него невидимую пыль.
— Возможно…
Он надел шлем на голову, нахмурился:
— Говорить с ним будешь?
— Ты странный. — Кира пожала плечами. — Человек приедет, станет что-то говорить, а я, по-твоему, должна молчать?
Шмаков взялся обеими руками за руль:
— Так ты садишься? Поедешь?
— Зачем ты сердишься?
— Ты поедешь?
— Я пойду пешком. — Она повернулась и, стройная, прямая, зацокала каблучками по квадратным плитам тротуара.
Шмаков так рванул с места, что дрогнули желтые одуванчики, росшие на узеньком газоне.
Кира не прошла и сотни метров, как Петр уже спрыгнул с седла у своих тесовых ворот, закатил машину во двор. Потом сморщился, крякнул с досады и, не заходя в дом, крупным шагом поспешил обратно по улице.
«Нет, — подумал он, — рубить сплеча не годится. И характер показывать ни к чему. Только напугать можно…»
Он встретил ее за поворотом. На этот раз она удивилась, покачала головой:
— Однако и характер у тебя… Спичка. Хорошо, что не было инспектора ГАИ, непременно оштрафовал бы за превышение скорости.
— Прости, — виновато сказал Петр и протянул руку к сумке. — Разреши — помогу?
Она охотно разрешила:
— Это мне уже больше нравится.
— Сам не понимаю, что делаю, — сказал Петр. — Как лучше хочу, а получается… Злюсь. Еще Вадим этот!.. Зачем он тебе? Разбитый кувшин не склеишь… Кира, поедем с тобой в Прибалтику? Я в месткоме еще одну путевку попробую выбить.
— Не надо, Петр. Тем более выбивать. — Она тихо улыбнулась. — На днях я, видимо, в ГДР поеду, по туристической. Еще зимой подавала заявление.
— Вот так, — обескураженно развел он руками (в сумке даже молочные бутылки звякнули). — Снова один-ноль. А в чью пользу?
— Не в его, не думай. Не беспокойся насчет Вадима. Ты абсолютно прав, когда сказал о разбитом кувшине. Не склеишь, а главное, и не хочу склеивать. А что в разные места едем — это же прекрасно! Ты Прибалтику посмотришь, я — ГДР. Отдохнем, впечатлениями обменяемся. Подумаем…
— Опять подумаем, — вздохнул Петр. — Да не хочу я думать. Надоело. Я люблю тебя.
Они подошли к дому. Кира взяла у него сумку с продуктами. Помахала у калитки рукой.
— И все-таки, Петр, думать надо. Все это очень ответственно, мы не имеем права не думать…
День 107-й
Дорогу от своей калитки до пруда Алька знал во всех подробностях. За кормом теперь приходилось бегать чуть ли не каждый день. Рыбки в аквариумах и банках подрастали, появлялись новые, и чтобы насытить всю эту прожорливую ораву, нужно было покрутиться ой-ёй-ёй! Спасибо, червь-трубочник выручал. Он мог храниться в холодной воде значительно дольше, чем нежные дафнии.
На пути к пруду ничего интересного не было. Обычная дорога: одноэтажные дома на улице, окруженные заборами всех цветов, густая зелень за ними, дальше — крутой поворот, откуда видно полотно железной дороги с бетонными столбами и натянутыми электропроводами. Потом длинная кирпичная ограда — за ней помещается лесосклад — и снова переулок с рядами домов. Тут, в середине переулка, Алька всегда настораживался. Не то чтоб боялся идти мимо Галкиного дома — нет, просто он помнил (особенно после того случая, когда она подслушала их разговор с Валеркой о базаре), что в этом доме живет звеньевая, человек, который заинтересованно наблюдает за каждым их шагом.
И на этот раз, еще шагов за тридцать до Галкиного дома, друзья понизили голос и, словно по команде, повернули головы направо. Но звеньевой нигде не было. Зато в окне с настежь распахнутыми рамами они увидели Галкиного отца; он брился, глядя в круглое зеркало. Было даже слышно, как занудливой пчелой гудит в его руке электрическая бритва. За его плечом виднелся угол аквариума с зелеными растениями. Альке показалось, что и самих рыбешек он рассмотрел.
— Видел? — кивнул он на дом звеньевой. — Аквариум у нее. Настоящий!
— Сам рыбок подарил, — усмехнулся Валерка. — Это сколько же прошло?.. Больше месяца? Точно. Как раз бы на базар скоро нести. Шесть штук отдал? Вот посчитай, сколько из кармана уплыло.
— Да ладно! — как пикой, махнул Алька длинным сачком.
— Проладнаешься! Там ладно, здесь ладно — вот и не досчитал. Хозяин!
— Не обеднею, — стараясь наступать на тень собственной головы, сказал Алька. — Вот тетя послезавтра уедет — тогда уж я развернусь! Дней двадцать она проездит.
— Один будешь жить? — с интересом спросил Валерка.
— А чего такого? Я бы не испугался. И хотел один жить, да тетя боится. Рассказала этой… матери Вадима. А та рада стараться: «Поживу эти дни у вас. Посмотрю за вашим племянником. А то голодный насидится…»
— Во радости-то! — посочувствовал Валерка.
— Куда уж больше! Хоть из дома беги.
— Смешно. Они бы ругаться должны. А выходит, не ругаются.
— Ругаться! Слышал бы, как разговаривают! Будто родные. Все на «вы». «Налить вам еще чашечку чая?», «Благодарю вас, дорогая, только полчашечки».
— Не поймешь, — сказал Валерка. А потом подозрительно взглянул на Альку. — Погоди. А не нарочно это они? Братухе голову крутит, а сама Вадима ждет не дождется…
— Не, не! — замотал головой Алька. — Железно — с Вадимом она мириться не хочет. Так его матери и сказала.
— А та что?
— Что та? Ничего. Понимает. Одного, говорит, прошу: позвольте Вадиму встретиться с вами. Поговорите.
— Де-ла… — протянул Валерка.
— Не больно веселые, — согласился Алька и плюнул на забор. — А-а, мне она до лампочки! Думает, что слушать ее стану. Ха! Кто мне такая? Поесть приготовит, и спасибо. Вольный казак! Сейчас мы с этими рыбами развернемся! Вчера только пятерку выручил. Ничего, в следующее воскресенье не промахнусь. Штук сорок возьму на базар.
