На маленьком кусочке Вселенной - Титаренко Евгений Максимович (чтение книг .TXT) 📗
– Не верю я! – вдруг со слезами в голосе воскликнула географичка Валя.
Но Софья Терентьевна почувствовала, что завладела всеобщим вниманием, и остановить ее было уже невозможно.
– Пусть кое-что не совсем так! Пусть мои предположения не полностью обоснованны, но фактов достаточно, чтобы бить тревогу! Немедля, пока не случилось худшее! Отношения эти уже и так зашли далеко! Как первую, элементарно необходимую меру я предлагаю отделить их друг от друга! Он шахтинский, пусть идет учиться в шахтинскую школу. Почему он оказался у нас? Не потому ли, что они уже были знакомы раньше?.. Словом, они не должны быть вместе!
Надежда Филипповна даже кулаком пристукнула:
– Я категорически против!
– Я тоже! – мгновенно проснулся Павел Петрович – Я не отдам вам своего математика!
Но голоса их уже потонули в новом всеобщем споре.
Через несколько минут большинство, как, впрочем, и следовало ожидать, склонилось на сторону Софьи Терентьевны. Во-первых, за ней осталось последнее слово – это всегда что-нибудь да значит. Во-вторых, учителей, мало знакомых с героями обсуждения, естественно настораживала их запутанная история.
Антон Сергеевич, следуя мнению большинства (правда, мизерного), хотел было подвести черту… если бы не жесткий взгляд Надежды Филипповны, с одной стороны, и выжидающий, неожиданно презрительный Вали-географички – с другой.
Ссылаясь на значительные разногласия во мнениях, Антон Сергеевич предложил оставить пока вопрос открытым…
Именно после этого собрания Антон Сергеевич однажды скажет Надежде Филипповне: «Пора мне действительно на пенсию… Жили мы здесь по своим деревенским законам. Чего греха таить, разное бывало. Но всё улаживали по-домашнему… Может быть, и правильно это, что теперь не наша патриархальная нравственность, а какая-то другая. Мы теперь на виду».
Сама же Надежда Филипповна терзалась, путаясь в противоречиях, сразу после педсовета пришла домой и опустилась в кресло, не пообедав, не сменив рабочей одежды на домашнюю. Спор в учительской и неожиданные осложнения, что появились в итоге произвели на нее тяжкое впечатление.
Нет, она не сомневалась в своей позиции, она бы еще и еще раз отстаивала ее, поскольку официальное признание точки зрения Софьи Терентьевны означало бы для всей школы публичное осуждение Ксаны и Димки.
Ну, а если позабыть о расхождениях среди педагогов. Надежда Филипповна сама еще не решила, надо ли Димке оставаться в ермолаевской школе.
Если ребята будут вместе, им понадобится, кроме всего, огромное самообладание, чтобы выдержать косые взгляды, случайные намеки, откровенное любопытство. Хватит ли у них силы, чтобы выстоять, не обозлиться и не противопоставить себя коллективу?
Наконец, педсовет всего лишь отложил разбирательство. А Софья Терентьевна никогда не простит Димке его демарша в учительской. И остается риск, что вопрос опять станет ребром, когда выйдет на занятия Ксана.
Однако если Димка уйдет, Софья Терентьевна заявит что ее доводы имели основание. И каково будет Ксане в одиночку принять на себя то любопытство и те намеки что неизбежно возникнут?
Или с уходом Димки сама по себе исчезнет проблема?
Было еще множество всяких «за» и «против», которые должна была взвесить Надежда Филипповна, прежде чем вывести окончательное решение, такое множество, что она заблудилась в них. И, когда пришел Димка, она совсем измучилась в терзаниях.
Димка поздоровался, шаркнул ногами о половичок у входа и на приглашение учительницы сесть – сел, но не на тот стул, который она ему показала, а на другой, что у двери.
Взгляд у него был одновременно загнанный и решительный, исподлобья, – взгляд человека, которого уже ни чем не напугаешь.
– Хочешь узнать, что решил педсовет?
– Нет, – сказал Димка.
– Разве тебя это не интересует?
– А что они мне могут сделать?
Надежда Филипповна грустно усмехнулась.
– Быть правым – мало, надо еще доказать свою правоту.
– Ничего я не буду доказывать!
– Ладно… Все пока обошлось. Что же тебя интересует?
Димка повертел в руках кепку, глянул в угол слева от себя.
– Я хотел узнать… что с Ксаной?
– Этого я сама не знаю. – Надежда Филипповна вздохнула. – Совершенно не знаю, что там произошло.
– Она оставалась у вас… – неожиданно мрачно напомнил Димка.
«Ого! – с одобрением подумала Надежда Филипповна. – Этот парень умеет постоять не только за себя».
Разговор их напоминал допрос. Причем следствие вел Димка.
– Я с утра предупредила Ксанину маму, что Ксана у меня. Я должна была это сделать, – добавила Надежда Филипповна в оправдание. – Просила не тревожить. Похоже, она меня не послушалась. Что произошло у них, не знаю.
– Вы там были?
– Была. Ксана лежит… Не хочет ни с кем разговаривать, – помедлив, решительно добавила Надежда Филипповна.
Димка переспросил:
– Не хочет?..
– По-моему, да.
Он еще раз крутнул кепку, потом смял ее в кулаке и, уже поворачиваясь к двери, сказал:
– Ну, я пойду. Извините. До свиданья…
– Трудно тебе, Дима? – остановила его Надежда Филипповна.
Он обернулся. В лице его проступило удивление. Потом на миг удивление сменилось растерянностью.
– Н-не знаю, – сказал он.
И от этих слов в груди учительницы опять ворохнулось то жутковатое чувство, которое она уже испытала возле постели Ксаны.
– До свиданья, Надежда Филипповна, – повторил Димка.
– Подожди! – еще раз остановила его она. – На секунду. Присядь.
Димка присел на уголок стула.
– Я буду с тобой откровенна. Сегодня педсовет ни к чему не пришел. Я боюсь, что вопрос этот поднимется еще раз, когда выйдет Ксана. Дима… ты лучше сам уйди из школы. В свою, шахтинскую. Наверное, так будет спокойней… Ради Ксаны.
Димка поднялся, натянул до бровей кепку.
– Хорошо. Я завтра уйду…
Лица его при этом Надежда Филипповна уже не видела.
Она встала, когда дверь за ним закрылась, подошла к окну.
В нескольких шагах от калитки Димка едва не столкнулся с физичкой, но попросту не заметил ее: прошагал – руки в карманах, головой по-бычьи вперед… А Софья Терентьевна глянула на него, потом на дом Надежды Филипповны и усмехнулась.
Сана ходила за хлебом в магазин. Вернулась, отнесла хлеб в кухню, затем, на ходу расстегивая жакет, по привычке заглянула в комнату дочери и вздрогнула. Постель Ксаны, заправленная голубым покрывалом, была пуста.
Лишь в следующую секунду она увидела спину дочери, склоненную над столом. В рыжем свитере и черной юбке, какие надевала в школу, Ксана сидела над последним альбомом гербария за сентябрь.
К радости и облегчению, которые испытала Сана прежде всего, примешалась некоторая обида и прежняя настороженность по отношению к дочери: она не могла не слышать, что мать дома.
– Ксана…
Ксана медленно оглянулась. И тот же отсутствующий взгляд, с каким она лежала в постели, остановился на лице матери.
– Ты встала?.. – спросила Сана, чтобы спросить что-нибудь.
Ксана опять склонилась над альбомом.
Шевельнув сомкнутыми к переносице бровями, Сана подошла к ней и, стиснув ладонями ее голову, обратила лицом к себе.
– Ты выздоровела?..
Ксана не ответила.
– Ты не хочешь говорить? Или не можешь говорить? Что с тобой?.. Ксана! Слышишь?!
Хоть бы что-нибудь дрогнуло в лице или глазах дочери в ответ на все эти вопросы. Мать отпустила ее. Отошла к двери.
– Иди поешь.
Пауза затянулась.
– Ты слышишь? Иди пообедай.
И после новой паузы Ксана, глядя в альбом перед собой, не сказала, а будто выжала из себя:
– Я уже пообедала.
– Что ты обедала? – поспешила Сана задать новый вопрос.
Но диалог был закончен.
Сана сняла наконец жакет и, заходя в кухню, подумала, что ко второй смене еще успеет на завод.
Ксана слышала, как она гремела посудой в тазике, споласкивая тарелки, как потом собиралась. Перед уходом заглянула:
