С тобой товарищи - Воронцова Тамара Федоровна (серии книг читать бесплатно TXT) 📗
— Кар-р, кар-р…
Наверно, удивлялась, что посреди настоящей осенней распутицы, под серым небом, под холодным дождем все еще цветут цветы.
Катька засмеялась от этой мысли, спрыгнула с крыльца, подошла к астрам, потрогала зеленые листочки. От бесконечных дождей клумба осела, расползлась с боков. У нее был неряшливый вид. И все во дворе было неряшливо, потеряло краски. Как кудрявилась летом огуречная грядка. Тугие плети упорно лезли во все стороны, и на них среди шершавых листьев мелькали огоньки желтых цветков, а потом появлялись огурцы длинные, сочные. Сейчас листья съежились, плети опале, по всей грядке проступают черные плешины земли. Бессильно висят на воткнутых палках стебля гороха, сиротливо качаются от ветра длинные безголовые дудки подсолнухов. И только астры, наперекор всему, распускают свои белые, розовые, красные лепестки. И удивляется ярким звездам, что вспыхивают посреди тусклого, побуревшего двора, сидящая на дереве ворона:
— Кар-р, кар-р!..
Воздух пахнет деревом и корой. Это потому, что почти у каждого дома выросли уже чуть ли не вровень с забором поленницы серебряных березовых чурбаков.
Катька понюхала воздух, плотнее запахнула пальто и вприпрыжку побежала к калитке. Вслед ей раздался Ксюшин голос:
— Куда заскакала! А белье?..
Катька вприпрыжку вернулась к крыльцу. Помогая Ксюше укладывать перестиранное белье в ванну, заявила:
— Вернется мама, я скажу, что ты опять на реку бегала, да еще в таком холод.
Ксюшу все, от мала до велика, знали «Ксюшей» и на «ты». Она не любила, когда ее называли «тетей», и уж совсем сердилась, когда к ней обращались со словом «бабушка».
— Это я баушка?! — возмущалась она. — У баушек зубы выпадають, а у меня еще растуть.
У Ксюши, действительно, попреки всем правилам, совсем недавно прорезался зуб мудрости. Елизавета Васильевна сказала:
— Бывает, что такой зуб появляется в тридцать лет, но чтоб в шестьдесят… — И пожимала плечами.
Ксюша отвечала на это с полной убежденностью:
— Это кто сто лет жить будет, а я собираюся двести! Вот так-то…
Укладывая белье, Ксюша неторопливо ответила на Катькины слова:
— И когда у тебя в голове ветер перестанет гулять? Ну, покажь мне, кто из путных людей, когда речка рядом, дома белье полоскаить. Ну?
Наполнив ванну доверху, Ксюша закрыла дверь и вместе с Катькой сошла с крыльца.
На берегу она сняла с себя телогрейку, засучила выше локтей рукава светлой чистенькой кофточки, вытерла платком розовое довольное лицо и присела на перевернутую лодку.
— Ах и красота какая! — сказала она с восторгом.
Катька поглядела на серое небо, на серые, еще не успокоившиеся от дождя волны, на мокрые дома, на холодно поблескивающую под серым небом прибрежную гальку и фыркнула.
— Нашла красоту.
Ксюша, не обижаясь, ответила:
— Другой и зрячий — слепой.
Ксюша дышала глубоко, ровно. Катька тоже вздохнула полной грудью и снова уловила в воздухе запах дерева и коры. То ли под влиянием Ксюшиного восторга, то ли еще от чего, но небо уже не казалось серым, а было точно перламутровым, волны — атласными, а пена — тончайшим кружевом, сплетенным невидимыми руками.
От вдруг увиденного Катька покосилась на Ксюшу и не выдержала, бросилась к ней, обхватила холодными руками полную теплую шею, громко чмокнула в щеку. Ксюша засмеялась, но тут же смолкла и, махая на Катьку рукой, сказала негромко:
— Ктой-то там живой есть!
— Где?
— Где, где… под лодкой шебуршится. Мабуть песик.
Она встала с лодки, наклонилась и, легко приподняв ее край, ахнула:
— Дите! Чье ж это?
Под лодкой лежала девочка лет восьми, в синем драповом пальто. Она спала, подогнув под себя нош в коричневых ботинках, прижав к груди маленькие озябшие кулачки. На посиневшей от холода щечке вопросительными знаками лежали крупные завитки растрепавшихся черных волос, а ресницы еще были мокрыми. Наверно, перед тем, как уснуть, девочка долго плакала.
Ксюша отодвинула лодку, и Катька узнала Марину. Подскочив к ней, затрясла ее за плечо:
— Марина, Марина!
Девочка раскрыла глаза темные, как вишенки, пухлый ротик ее покривился.
— Да что ж ты плачешь? Разве ты не узнаешь меня? Это же я Катя…
Продолжая плакать, девочка приподнялась, Ксюша помогла ей.
— Ах ты, цыпушка. Совсем ить ледяная! — жалостливо приговаривая, Ксюша стала растирать холодные руки, гладить посиневшую круглую щеку.
— Это кто ж тебя сюдой затолкал?
— Я сама, — наконец-то узнав Катьку и уразумев, что и Катька, и незнакомая тетя не хотят ей зла, переставая плакать, ответила Марина.
— Зачем? — удивилась Ксюша.
— Мамка меня под пол хотела посадить, а там крысы. Я убежала. Хотела утонуть — пусть бы она потом плакала, — но река была такая страшная, вот такие волны! — Марина подняла вверх руки и, округлив от страха глаза, докончила: — Я испугалась и залезла под лодку…
— В подпол?! — всплеснула Ксюша руками. — Что ж ты, морковка или огурчик, чтоб тебя в подпол…
Марина с интересом посмотрела на Ксюшу и, нахмурившись, добавила:
— Я молиться не хотела, и тетю Кристину не слушала, и брату Афанасию сказала, что он глупый и ничего в жизни не понимает.
В доме у Катьки она отогрелась и заговорила еще быстрей. При этом все время вертела головой, махала руками и была похожа на маленького веселого воробья.
— Меня дяденька в лагерь устроил. Это вот там, у рощи, знаешь? — Обернулась она к Катьке. — Я там обедала и ужинала, и играла. А мамка сердилась. Как приду вечером домой — в лагере же мы не ночевали, — мамка и начинает, и начинает… А я ее не слушаю, потому что мне и дяденька, который в лагерь устроил, и все мальчишки и девчонки говорили, что мамка про бога выдумывает. И папка еще раньше говорил, что и чертей нет. А есть воздух, звезды и летают в небе не ангелы, а эти… ну, как их… еще хвосты у них…
Катька, не понимая, пожала плечами. Марина сердито затараторила:
— Как ты не знаешь? У нас малышовая группа, и то все знают.
Катька тоже сердито ответила:
— Не знаю, кто у тебя в небе летает, да еще с хвостами…
Растерянно потерев брови ладошкой, Марина, вспоминая, отозвалась:
— Как будто котлеты какие-то…
— Кометы! — сообразив, расхохоталась Катька.
К полудню тучи немного посветлели, но все так же плотно покрывали небо, солнце не могло пробиться сквозь них, и день был тусклый, точно стертый резинкой. Не дождавшись подружки, прибежала к Катьке Иринка. Увидев Марину, спросила:
— Ты не в лагере? Надоело, да?
— Ни капельки не надоело. Но только со мной сегодня такая история приключилась… Я чуть совсем не замерзла, потому в лагерь не пошла.
Выслушав от Катьки про Марину, Иринка задумалась.
— Знаешь, я все думала, думала… — сказала она, сосредоточенно водя по клеенке пальцем. — Взрослые все говорят об инду… — Иринка запнулась на трудном слове и, покраснев от досады, с натугой выговорила: — об ин-ди-ви-дуальной работе с верующими. Но у них, кажется, ничего не получается. — На вопросительный Катькин взгляд пояснила:
— Вот у нас с Женей получилось, с Мариной тоже, а у взрослых как было, так и остается. Может быть, нам самим?.. Сделать такие бригады и ходить по домам.
— К моей мамке такую бригаду надо, — влезла в разговор, внимательно слушавшая Иринку, Марина. — А то к ней ходят одни эти тетки, крестятся да еще врут, что только помогут ей братья и сестры Христовы. А сами ни капельки не помогают, а мамка болеет, — вздохнула Марина, и на глаза у нее сразу навернулись слезы.
Катьку всегда захватывало что-нибудь новое; и сейчас, придвинув к Иринке стул, она слушала, вставляла свое, враз приходившее в голову.
— Я вот где-то недавно читала или слышала… — Неуверенно сказала Иринка, но тут же решительно оборвала себя. — Впрочем, это неважно. Но вот эти самые сектанты, как узнают, что у кого-нибудь горе, так и являются. Вроде бы жалеют, помогают, а сами свое делают. — Иринка помолчала и, нахмурив брови, закончила фразой, наверно, тон, что прочитала в книжке. — Они, эти сектанты, отравляют религиозным опиумом сознание людей!
