«Из пламя и света» (с иллюстрациями) - Сизова Магдалина Ивановна (читать книги онлайн без регистрации txt) 📗
— Разве я вам читал эти стихотворения? — спросил он неуверенно.
— Вот это прелестно! Он говорит, что не читал их!
— Я совсем не это говорю, я просто не помню.
— В таком случае вы должны верить старшим, — наставительно говорит Катишь.
— Да, Мишель, — весело поддерживает ее Сашенька, — потому что мы с Катишь мудрые и ужасно взрослые. И я вам сейчас все-все напомню. В воскресенье, третьего дня, вы вернулись с далекой прогулки, и были чем-то взволнованы, и спрятались в беседке, и вы что-то писали, А мы с Катишь застали вас на месте преступления и потребовали, чтобы вы прочли нам свое сочинение. Теперь вспомнили?
— Кажется, да, — хмурится Миша.
— Ну вот. И тогда вы сказали, что не можете этого показать ни за что на свете, а можете показать только два стихотворения.
— И тут же обещали написать третье — про меня, — добавляет Катишь.
— Я написал.
— Да? — Катишь уже милостиво улыбается. — Где же оно? Дайте мне немедленно!
— Я принесу вам вечером. Оно не совсем… кончено, Я был очень занят в эти дни.
— Чем же?
— Моей поэмой.
— Конечно, ваша поэма посвящена какой-нибудь девушке и носит ее имя? Правда, Сашенька?
— Я тоже так думаю, — говорит уверенно Сашенька.
— Скажите нам по крайней мере, как называется ваша поэма? Как имя ее героини?
— «Демон», — говорит Миша.
Сашенька молчит. Катишь с легким пренебрежением смотрит на побледневшее лицо поэта.
— «Демон»? — повторяет она. — Вот удивительно! И каков же на вид ваш демон? У него есть рога и хвост? Скажите же, Мишель! На кого он похож?
— На ясный вечер, — помолчав, отвечает Миша.
Заплетая на ночь перед зеркалом свою тяжелую черную косу (предмет ее гордости) и всматриваясь в свое отражение, Катенька Сушкова сказала, усмехаясь:
— Согласись, Сашенька, это все-таки смешно!
— Что именно?
— Стихи Мишеля! Сегодня он передал мне в парке третье стихотворение!
— Но ведь ты же сама хотела, чтобы он написал тебе стихи?
— Да, хотела. Но я совсем не думала, что он будет писать мне о своей любви. И вообще он просто комичен, этот подросток, разыгрывающий из себя какого-то разочарованного старца! На самом деле он просто мальчик с дерзкими глазами — вот и все.
— Нет, это совсем не все! — Сашенька отошла от окна и стояла теперь перед своей подругой, глядя на нее почти гневными глазами. — Совсем не все! — повторила она. — В Университетском пансионе он считался лучшим из лучших и теперь, наверно, очень скоро будет студентом, и он пишет прелестные стихи, и он мой друг. Вот! И ты не должна обращаться с ним так пренебрежительно!
— Закрой, пожалуйста, окно! — вместо ответа попросила Катишь.
ГЛАВА 23
Все в ней казалось Мише достойным обожания: огромные черные глаза, и густые черные волосы, и уверенные манеры, и даже крупноватый насмешливый рот. Она уже выезжала в «большой свет». Но ее тон превосходства и подчеркнутое обращение с ним, как с ребенком, ее насмешливые замечания и полупрезрительные взгляды вызывали в нем бурные приступы гнева и обиды. И, о, каким несчастным почувствовал он себя, когда увидал в середниковской гостиной гвардейского офицера! У него были усы, и шпоры, и этот счастливец был на целых семь лет старше него.
Он старался как можно реже встречаться с офицером и уходил на далекие прогулки с семинаристом Орловым, репетитором столыпинских детей.
Мишель подружился с этим застенчивым, немного суровым юношей и, заметив, что далеко не все гости (и прежде всего Катишь) обращаются с ним, как с равным, старался ходить на прогулки именно с ним.
Мешковатый и неловкий, на вид суровый семинарист, проживший свое детство в далеких углах сначала северной России, а потом Украины, обладал редкой музыкальной памятью и знал множество старых русских и украинских песен.
В тихий серенький день Миша неторопливо шел по лесу, с тоской думая об отце, который писал ему о своем нездоровье. Почему, ну почему нельзя ему поехать в Кропотово, чтобы пожить с отцом? Нечего и думать просить об этом бабушку! Это единственная просьба, к которой она чаще всего остается глуха.
«Тебе известны, — писал Юрий Петрович, — причины моей с тобой разлуки, и я уверен, что ты за сие укорять меня не станешь. Я хотел сохранить тебе состояние, хотя с самой чувствительнейшею для себя потерею, и бог вознаградил меня, ибо вижу, что я в сердце и уважении твоем ко мне ничего не потерял».
Да, в этом отец его был прав. Но Миша так и не получил ответа на мучивший его с детства вопрос: в чем же, в чем был он виноват?
Набежало низкое облако. Тишина серенького дня, переходившего в туманный вечер, плыла над полями и перелесками.
Вдали за березовой рощей мягкий мужской голос негромко пел печальную песню. И эта печаль сливалась с тихой грустью дня.
Мишель пошел на этот голос и, пройдя рощу, увидел Орлова.
Он сидел на самом краю обрыва и смотрел на дорогу.
Орлов пел негромко:
Когда Орлов допел до конца и в наступившей тишине слышен был только ветер, свистевший в кустах, Миша подошел, уселся рядом на край обрыва и попросил повторить песню.
— А хотите, я вам веселую спою, семинарскую нашу? Эх, есть у нас лихие песни! Вот, к примеру:
— Нет, — остановил его Миша решительно. — Вы лучше ту, другую повторите.
Стемнело. В маленьком окошке крайней избы робко задрожал первый огонек.
— Мне было как-то не по себе сегодня… — сказал Миша, вставая. — Знаете, бывают такие дни. А от этих песен мне стало легче, хотя они и печальны. Да, если захочу уйти в поэзию народную, нигде больше не буду ее искать, как только в русских песнях. Я часто думаю о нашем народе…
Он не докончил и вместе с Орловым спрыгнул с обрыва.
На дороге они увидели сгорбленного старика, медленно бредущего с мешком на спине.
— Дедушка, далёко ль? — спросил Орлов.
— Просо, милый, с господского двора для внука своего несу. Сама барыня — дай бог ей здоровья! — приказала выдать.
Старик остановился передохнуть, рукавом рубахи вытирая пот со лба.
— Из проса, вишь ты, припарки, бают, от грудной болезни помогают.
— А что же внук у тебя, больной, что ли?
Орлов остановился около старика. Остановился и Миша.
— И-и, милый, такая на него хворь напала, грудью мается, что и не чаю, какой лекарь мальчонке пособит!
— А был лекарь-то?
— Он хоть и не был, да староста обещал барыне доложить, чтобы прислали.
Он вздохнул и потер глаза ладонью.
— Лекарь-то нам уж так бы нужен — и сказать нельзя. У меня вон глаза почитай што и не видют. А староста поглядел да меня черным словом. «Врешь, — говорит, — ты от работы отлыниваешь, а глаза у тебя чего надо, того и видют!» А я вижу чуток, как скрозь сито, и боле ничего!
Он еще раз вздохнул и зашагал к деревне.
Орлов и Миша опоздали к ужину, и Екатерина Аркадьевна укоризненно покачала головой, когда они вошли в дом уже при зажженных свечах.
Мишель в этот вечер был неразговорчив и рано ушел к себе.
На другое утро, когда Екатерина Аркадьевна совершала свою обычную прогулку по главной аллее, он подошел к ней и спросил, можно ли ему с ней поговорить.
— Конечно, дружок мой.
Тогда он рассказал ей о том, что видел в ее деревне, где крестьяне жили намного хуже, чем у них в Тарханах.
— Ах, боже мой! — растерянно проговорила Екатерина Аркадьевна, с удивлением и отчаянием глядя на Мишу. — Неужели же мои крестьяне так плохо живут?
