Король живет в интернате - Добряков Владимир Андреевич (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗
Андрея в интернате оставили. Ему объявили строгий выговор, о его проступке будет сообщено матери, а ему перед всем классом придется попросить у Куликова прощения.
На этом совещание совета коллектива закончилось. Когда кабинет опустел, директор спросил Раису Павловну:
— Какое у вас впечатление?
— Я всегда опасалась за Королева, — сказала она. — Есть в нем какая-то отчужденность, замкнутость, будто он что-то таит в себе. Вот и с матерью у него такие ненормальные отношения. Помните, я вам рассказывала…
— Что ж, — заметил Сергей Иванович, — это лишь подтверждает, что мы должны поспешить с вашей хорошей идеей. Кстати, как с этим обстоит дело?
— Все идет отлично, — сказала Раиса Павловна. — Я уже побывала кое-где, собрала интересный материал…
— Интересный? А ну, расскажите. Любопытно…
Как распутать узел?
Для Андрея стало обычной позой: сидеть за партой со склоненной головой. Это удобно. Если смотреть в окно, то каждый учитель обязательно скажет: «Королев, не отвлекайся!» А когда он сидит, уткнувшись в парту, то кому придет в голову спрашивать, чем он занимается. Все нормально: сидит тихо, слушает, смотрит в учебник.
И Андрей действительно слушал, смотрел в учебник, но временами мысли его уносились далеко от стен интерната. В причудливом наплыве белой краски на парте ему мерещились то контуры какого-то острова, и тогда он вспоминал о недавно прочитанном романе Жюля Верна «Таинственный остров». То в этих очертаниях он вдруг с испугом угадывал лицо Зубея и начинал думать о нем. Что же приключилось с Зубеем? Неужели арестован? Но он же сам взял вещи… От Зубея мысли перескакивали на Сеньку. Пока Сенька молчал. Но это — пока. Все-таки странное было у него тогда в гараже лицо. Вот и вчера в столовой он как-то особенно посмотрел на Андрея. Может, вспомнил, но еще не уверен, присматривался. Да, если разоблачат, то уж тогда-то он наверняка вылетит из интерната. А там — вызовы в милицию, допросы, акты, свидетели… А если бы еще дознались, как пробирался в квартиру Севы, снимал отпечатки ключей! Брр… Вот если бы Зубея и в самом деле арестовали!
В последние дни Андрею пришлось пережить немало неприятных минут. Публично просить прощения у Лени. Слушать тяжелые вздохи матери, увидевшей дневник с короткой записью: «Вызывали на совет коллектива. Объявлен строгий выговор». Спасибо, хоть в классе на него не смотрели волком.
Это верно. Одноклассники не помнили долго зла и не старались избегать Андрея. Они были добрые, отзывчивые ребята и, конечно, считали, что теперь Король станет лучше. Ведь всем известно, что критика помогает человеку исправляться.
Однако Андрей сам избегал ребят. И не хотел этого, да не мог иначе. Совсем не просто — вот так сразу, как ни в чем не бывало снова заговорить с ребятами, засмеяться весело вместе с ними. Нет, это не так просто. В один день это не делается. Да разве до смеха ему было сейчас, до веселья, когда дела его в такой узел сплелись! Как этот узел распутать? Наверно, никак. По крайней мере, Андрей ничего не мог придумать.
Даже новое событие, бурно обсуждавшееся в классе, не могло отвлечь Андрея от его переживаний. Казалось, наоборот, — оно еще больше пригнуло его к земле.
Откуда-то ребятам стало известно, что Маргарита Ефимовна уходит из интерната. Об этом толковали по-разному.
Олег Шилов сердито сказал:
— От таких сбежишь! Что ни день, то подарочек подкидываем!
А Дима так определил:
— Сердце у нее было к нам неприспособленное.
Эту же мысль Митяй выразил на свой лад:
— Точно! Одну ухлопали!
Среди девочек тоже велись об этом всякие разговоры.
— Жаль Маргариту Ефимовну. Она хороший человек, — сказала Гусева.
Сонечка, посмотрев на ее большой рот, презрительно скривила губы:
— А по-моему, ее просто выгнали с работы. Какая она воспитательница?
— Замолчи! — вспыхнула Светлана. — Нам всем должно быть стыдно. Свиньи мы перед Маргаритой Ефимовной.
Новый воспитатель
Не успели затихнуть споры о Маргарите Ефимовне — еще новость. В их класс назначается воспитателем сам Кузовкин.
— Ну, этот даст жару! — решили ребята.
Но в первый же вечер мнение о новом воспитателе изменилось. Минут за десять до отбоя Кузовкин явился в спальню мальчиков.
— Ну, посмотрим, — сказал он, — как вы тут живете.
Он обошел кровати, потрогал подушки — не твердые ли. Затем осмотрел окна и сказал Диме:
— Пора заклеивать. Выдели на завтра бригаду. Я покажу, как это делать.
Подойдя к Лерчику Орешкину, спросил, не холодно ли спать?
— Немножко. Под утро холодно.
— Ишь неженка! — засмеялся воспитатель. — Ничего, выдадим по второму одеялу, топить будем лучше. Не замерзнете.
Усевшись на стул и оглядев ребят, Кузовкин, будто вспоминая что-то, сокрушенно покачал головой, сказал:
— Холодно, говорите. Эх, ребятки! Вот, помню, в войну, в сорок втором…
Начал рассказывать и увлекся. А ребятам интересно. Подсели ближе. Слушают, открыв рты. Война! О войне они и слышали немало, и читали, и смотрели в кино. Но все равно — для них война что-то далекое, будто невзаправдашнее, одним словом, — история. А вот для взрослых никакая она не история. Вспоминают о ней так, будто это было вчера. В этих рассказах — и горе, и забавные случаи, и геройские поступки, и печаль о погибших друзьях. Невозможно без волнения слушать об этом. Вот и сейчас: сидят ребята, не шелохнутся. А вспоминает Кузовкин не о каких-то необыкновенных подвигах, о самых простых вещах говорит. О фронтовых землянках, о том, как по неделе не могли просушить одежду, как страшно подниматься в атаку. Но поднимались, только многих недосчитывались после этих атак. Многих…
Война, война… Как страшный сон. Если бы сон!.. Встрепенувшись, Леонид Данилович посмотрел на часы, схватился за голову:
— Братцы, нарушение! Двенадцать минут пересидели! А ну, по кроватям! — Когда все улеглись, сказал, подмигивая: — На первый раз прощается. Верно? — И добавил, потушив свет: — Спокойной ночи, ребята.
Едва закрылась за ним дверь, как Митяй, выражая общее мнение, проговорил:
— Ну, с ним можно жить! Мировой мужик!
Очень пришелся Леонид Данилович Митяю по душе. Утром, сидя в столовой рядом с Гусевой, он, блестя глазами, сообщил:
— Слушай! Вот чудеса в решете! Приходит к нам вчера вечером старший. Ну, думаем, начнет пилить. А он уселся, и давай про войну рассказывать! Сам же и правила нарушил!
— Какие правила? — удивилась Гусева.
Она слушала рассказ Митяя с таким интересом, что даже есть перестала.
Внимание польстило Митяю. По дороге на участок он рассказал о Кузовкине еще двум девочкам. А увидев Сонечку Маркину, стоявшую на берегу пруда рядом с Андреем, он крикнул:
— Слышишь, артистка! К нам вчера воспитатель пришел…
— Знаю, знаю! — перебила она. — Про войну рассказывал. Новость с бородой… — Обернувшись к Андрею, она продолжала прерванный разговор: — Напрасно не хочешь идти на бал. Сколько можно хандрить! Вот прошлый раз не был, а мы полечку разучивали. Чудесный танец! Только не с кем было танцевать. Представляешь, с Кравчуком танцевала! Фи! Руки потные, и молчит, как пень. Так придешь сегодня?
— Не приду, — ответил Андрей, медленно и с трудом ведя сачок на длинном шесте по воде, усыпанной листьями.
— Ну, как хочешь! — обиделась Сонечка. — Пожалуйста! Можешь грустить в одиночестве.
Так Андрей и поступил: грустил в одиночестве. Ребята отправились на бал, а он, надев пальто, вышел во двор.
Темно, пусто, прохладно. С небольшого взгорка, где стояло общежитие, школа — как на ладони. На первом этаже светятся четыре окна пионерской комнаты. Словно в хороводе, мелькают в окнах фигурки. Это для малышей вместо бала устраивают вечера игр. На третьем этаже светятся сразу восемь окон — актовый зал. Там тоже идет веселье… Им весело. А ему нет никакой охоты веселиться. Лучше посидеть над прудом, помечтать, подумать.
