День рождения - Некрасова Лидия (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .TXT) 📗
— Маша! — страшным шепотом сказал он. — Маша!
В зале кто-то засмеялся.
Принц зашагал по сцене, не зная, что ему дальше делать. А в зале шум усиливался, усиливался смех. Мальчики топали ногами, двигали стульями, мамы шикали на них, кто-то потянул простыню. Валя и Сережа свистели, заложив пальцы в рот.
Тогда на сцене появилась Мака. Волосы у нее были растрепаны… Глаза блестели… Белая марля висела у нее на плечах… В одной руке она держала ботинок, в другой — гребенку.
— Подождите! — крикнула Мака, — подождите же! Ведь не могу же я за одну минуту переодеться? Я должна стать русалкой, а платье снять нужно и надеть русалочье нужно… Ну, пожалуйста, подождите немножко!
Публика успокоилась. Спектакль продолжался.
Глава XLVI. Плач земли
Утром Витя заходил за Макой.
— Готова?
И они вместе шли в школу. Пузан провожал их до угла. Потом, помахивая хвостом, смотрел им вслед и возвращался домой. Рыжий кот Грошик провожал их только до дверей. А галчонок уже давно улетел. Вырос и улетел.
Чудесный, большой мир открывался перед Макой. Мир не сказочный, а настоящий. Настоящие люди, портреты которых Мака видела в книгах; настоящие, невыдуманные, приближались к Маке. Мака узнала о том, как славные русские люди сражались с Наполеоном, как защищали Москву. Как декабристы вели войска к зданию Сената… Узнала о том, как в древней Италии гладиаторы, гремя щитами, проходили по улицам Рима и Спартак шел впереди них в кожаных сандалиях… Как неподкупный Робеспьер громил врагов французского народа… А в день Парижской коммуны Вера Николаевна рассказывала о том, как коммунаров Парижа расстреливали у стены кладбища Пер-Лашез. Мака слушала, закрыв Глаза, и окровавленные знамена склонялись над мостовой Парижа…
— Шапки долой! Я буду говорить о мертвецах коммуны… — читала Вера Николаевна. А Мака думала: «Надо написать такие стихи, чтобы все встали…»
Мака писала много стихов. Вера Николаевна читала их и качала головой.
— Девочка, вот тут у тебя рифма нехорошая… А тут сразу видно, что ты написала первое попавшееся слово. Нужно работать. Нельзя так кое-как писать. Ведь это серьезная вещь — писать стихи. А ты тяп-ляп…
Мака слушала Веру Николаевну и соглашалась с ней. Но стихи так легко выходили у Маки, так всем нравились, что, совсем не нужно было над ними работать.
Стихи делались сами. Они жили как-то сами по себе. Вдруг в голове появлялась строчка… К ней прилеплялась другая… Третья… И все стихотворение оставалось только написать на бумажке.
Мака шла по улице. Падали белые снежинки.
«Мухи белые летают… — думала Мака. — А какая рифма? Тают. Просто первая попавшаяся. Сядут на руку — растают. Вот и все».
Так делались стихи. Иногда строчек придумывалось сразу много. С ними было трудно справиться. Мака сидела над тетрадкой красная, горячая…
— Пишешь? — спрашивал папа Сеня.
— Пишу, — отвечала Мака. А строчки уже округлялись, равнялись одна под другой. Длинным столбиком в тетрадке появлялось стихотворение.
Мака писала и для стенной школьной газеты, и для школьного журнала, и для газеты отряда юных спартаковцев.
— Маша, — приходил к ней редактор этой газеты, — ведь скоро праздник, а у нас в газете нет стихов. Это ничего, что ты еще не спартаковец. Ты все равно напиши нам.
Мака писала стихи к празднику. В них были красные знамена, и красивые слова, и «знамя» рифмовалось с «нами», и все было хорошо, а Вера Николаевна качала головой.
— Опять ленишься, девочка…
Ну, откуда она знала, что Мака ленится? Конечно, Маке было лень переделывать стихи по нескольку раз, когда они и так были хорошие. Чего ради сидеть несколько часов, когда все равно редактор с радостью понесет ее стихи в редколлегию!
На школьных праздниках Мака читала свои стихи. Ей нравилось смотреть в темный большой зал и никого там не видеть. Ей нравились аплодисменты, шумные, оглушающие. Ей нравилось, что она только одна из всех девочек пишет стихи.
Мака поднималась на знакомую школьную сцену по дощатым ступенькам, проходила на середину, слушая, как бьется у нее сердце. Становилось тихо-тихо.
В первых рядах неясно светлели лица. Вот Лисичка, приоткрыв рот, смотрит на Маку. Вот Витины коричневые глаза чуть-чуть поблескивают. Вот светятся очки Ростика. А вот Вера Николаевна. Милая Вера Николаевна улыбается и кивает Маке.
В школе вечером должно было состояться траурное собрание памяти жертв 9-го января. Мака чистила ботинки, собираясь в школу. Синий снег лежал за окнами. Поскрипывая, проезжали сани. Папа Сеня уже пришел с работы и отдыхал.
Тревожно зазвонил звонок. Папа Сеня открыл дверь.
— Спешно на телеграф, — сказал чей-то голос. Дверь захлопнулась. Кто-то побежал вниз по лестнице. Папа Сеня взволнованно одевался.
— Что такое? — спросила Мака, засунув руку в ботинок.
— Не знаю. — Папа Сеня пожал плечами. — Что-то случилось необыкновенное. — Он быстро ушел.
Мака оделась и зашла за Витей. Они вышли на улицу. Ясный морозный вечер лежал на сугробах. Над Журавлевкой зажглась первая звезда. Снег весело скрипел под ногами.
— Знаешь, папу Сеню вдруг вызвали на телеграф, — сказала Мака.
— Почему? — спросил Витя. Мака не ответила.
Странный звук пополз из-под земли, из-под снега, с неба, где загорались звезды, откуда-то снизу, с Журавлевки. Как будто застонала, заплакала вся покрытая снегом земля. Такой тягостный, такой страшный был этот голос, такая боль слышалась в нем…
— Что это? — Мака схватила Витю за руку. Они остановились. Мимо них быстро прошли два человека.
— Как паровозостроительный завод плачет! — сказал один.
— Он выступал на нем, — сказал другой.
А рыдание становилось все громче, все горестней становилось оно, все громче звучало в синей темноте.
Мака и Витя бегом побежали в школу. Обгоняя их, навстречу им бежали люди.
«Что случилось? Что случилось?» — думала Мака.
Школа была полна народу. Но так тихо было в ней, как будто там не было ни одного человека. На сцене стоял заведующий школой Виктор Тимофеевич. Огромное бархатное школьное знамя склонялось около него. Черная широкая лента, как глубокая рана, прорезала алое крыло знамени.
Глава XLVII. «Я в сердце прощаюсь с ним…»
Тишина, тяжелая, душная, повисла в зале. Виктор Тимофеевич не мог начать говорить.
— Товарищи, — наконец сказал он. — Товарищи…
Он дернул головой и рукой схватился за горло.
— Товарищи, — сказал он срывающимся голосом. — Дети… Умер Ленин.
Мака рванулась вперед, и в это время в зал с улицы, через окна, через стены вошли голоса оркестра, с трудом сдерживающего рыдания.
Кто-то шел медленными шагами, с тяжелой ношей горя, медленно подвигаясь вперед. И так тяжела была эта ноша, так огромна она была, что шаги были почти незаметны, шаги были короткими. Глухое ледяное горе сковывало шаги. Тяжко, тяжко, медлительно подвигалось шествие. И вот, как будто бы от пронзительной боли, как будто бы по свежей ране ударили ножом, так вскрикнула медь оркестра… Кто-то рядом с Макой зарыдал.
— Мы читали бюллетени… — говорил, прерывисто дыша, Виктор Тимофеевич. — Мы радовались, что Ленин поправляется… И вдруг… Двадцать первого января, в шесть часов пятьдесят минут…
Мака слышала его слова. Мака слышала плач заводов. Мака слышала похоронный марш… Но она не верила. Не верила. Не могла поверить. Разве мог умереть Ленин?
Но школьное знамя прорезала черная лента… Но отряд юных спартаковцев стоял под траурным знаменем… Это была правда. Ленин умер, и в Москве люди прощались с ним.
