Мама - Артюхова Нина Михайловна (книги серия книги читать бесплатно полностью .txt) 📗
А я и Алеша подумали одно и то же: где сейчас была Надя, не ходила ли она на станцию — хлеба купить, например, или к портнихе, за линию?
И Костя знал, что мы оба думаем об этом. Он сейчас же подхватил Димку и пошел с ним в дом, он не мог разговаривать с нами.
Надя вот умеет поддерживать светский разговор, — у нее все-таки много от ее матери. А Костя не умеет.
Может быть, не светский, но кое-какой разговор мы с Алешей сумели тогда поддержать.
В столовой тетя Леля спросила:
— Костя, хочешь лимона? У меня есть.
— Нет, спасибо, тетя Лелечка, мне и без лимона кисло.
После паузы:
— Удивительно все-таки, как это получилось?.. Обсчитал меня все-таки этот тип!
— Какой тип? Ты о чем, Костя?
— В ресторане, говорю, тот поганец, который нам счет подавал, приписал семьдесят пять рублей лишних!
Тетя Леля наивно изумляется:
— Костя, дорогой, ты спишь, или бредишь, или что? Как же можно приписать к счету семьдесят пять рублей? А вы не заметили?
Молчание.
Да, если к счету приписать семьдесят пять рублей и никто не заметил — какой же был счет?
Одна эта приписка — половина Димкиного пальто. На весь счет ему, пожалуй, можно было бы купить меховую шубку.
В столовой тетя Леля негромко:
— Эх, бить бы тебя, Константин, да некому!
— Это за что же, тетя Лелечка, хочешь бить?
— Сам знаешь.
— Не догадываюсь.
— А ты догадайся.
Про что она: счет в ресторане ее расстроил или даже она что-то уже заметила?
«Даже материально стало труднее…» Вспомнила, кто это сказал: та пожилая женщина, от которой ушел муж. И вот она осталась, опустошенная. Теперь будет жить в сыне — и не знает, как пойдет жизнь.
Просто даже материальные трудности ее угнетают, работать она не привыкла, специальность ее — жена и мать.
Вообще, видимо, есть женщины-вьюнки и женщины, имеющие собственный крепкий ствол. А есть ли у тебя ствол или нет его, вперед не скажешь. И никто тебе не может сказать вперед. Иногда видишь женщину: сама гибкость, сама нежность — и вдруг оказывается стойкой в беде. А энергичные, решительные дамы, когда вырвет кто-нибудь колышек, на который они опирались, никнут к земле, как слабые вьющиеся растения.
Спать хочется. Не надо думать. Димка рано проснется. Как хочется поскорее заснуть!
XXII
Еще одно воскресенье пришло… И еще одно…
Днем явились Бочкаревы, как и в тот раз, всем семейством. Даже Александра Павловна с ними была. У всех корзины в руках.
Александра Павловна помахала своей корзинкой.
— А мы за грибами. Не пойдете ли вместе?
— Не знаю, как Костя, — сказала Светлана, — а я не могу.
Константин нахмурился:
— Что-то не хочется.
Надя присела на скамью.
— Я вот что еще хотела вам сказать. Костя, тут на днях собирается наш бывший класс. Получилось так в этом году, что многие съехались: кто здесь, кто в Москве. Торжественный вечер хотим устроить. Я думаю, это и тебе интересно?
— Конечно, я бы рад был всех повидать, но… — Костя вопросительно посмотрел на Светлану.
— Да, есть одно маленькое «но», — весело продолжала Надя. — И очень деликатное «но». Собираемся на Арбате у Люси Смирновой, насчитали человек двадцать, не то двадцать пять, комнаты у нее не такие уж большие, Поэтому постановлено: «женатикам» приходить без мужей и без жен. А то ведь получится раза в полтора больше. И никто решил не обижаться. Алексей не обижается, я его уже спрашивала. Я думаю, Светланочка…
— Я не обидчивая.
На коленях у Светланы сидел Димка в новом пальто — день был свежий.
— Какое чудесное пальтишко! — сказала Надя. — Материал очень симпатичный. Ты где купила?
— Сама сшила, по выкройке.
— Какой молодец! Просто прелесть как ему идет. Так вот, Костя, значит, решено: жены и мужья не возражают.
— Да я… не знаю!
— Ведь сам же сказал, что хочется всех повидать?
— Да, конечно… Ну что ж, хорошо.
— Тогда зайди к нам сегодня вечером. У Люси собирается сегодня оргкомитет. Мы с тобой сходим на станцию, позвоним по телефону. А может быть, придется и проехать к ней.
На этот раз Надя не спросила Светлану:
«Ты его отпустишь?»
И Косте не сказала:
«Так вот, значит, решено?»
Вечером Константин надел китель и выходные, парадные брюки.
— Светлана, я схожу к Зиминым. Может быть, и задержусь.
Надя уже ждала его на террасе, в пальто и шляпке. Сколько раз и прежде бывало так: вот на этой самой террасе.
— Постой минуточку, я, пожалуй, зонтик возьму, что-то погода портится. И журнал Люся просила…
Сколько раз ходил вот так, по этой террасе, взад-вперед, взад-вперед… Длинные у Нади минуточки.
— Ну, пойдем.
Низкие рваные облака выплывали и выплывали из-за леса…
— Помнишь, Костя, мы говорили: «мокрый угол». С юга-запада тучи идут. Не было б дождя.
Они уже подходили к станции.
— А знаешь, я думаю, что лучше даже не звонить, прямо поехать. С автомата никогда не удается толком договориться.
Она опять не спросила, согласен ли он ехать. Как и прежде, решала она.
— Жаль, что ты плащ не взял: кажется, дождик уже начинается.
— Ничего, не сахарный, не растаю.
Когда входили в вагон, Надя немного задержалась около двери. Константин увидел свободную скамейку и шагнул к ней. На место у окна бросил газету, а сам хотел сесть рядом. Но раньше еще, чем подошла Надя, он быстро переложил газету на сиденье напротив. Там было только одно место, в середине.
Надя села, чуть усмехнувшись:
— Ты еще помнишь?
Она не любила сидеть спиной к ходу поезда, любила сидеть лицом вперед. Это всегда было так. Еще девочкой-школьницей не любила. И так приятно было захватить для нее место вовремя. Если не удавалось захватить, Надя садилась боком или даже предпочитала стоять, что было укором, упреком в нерасторопности, до самой Москвы.
— Я, Надя, все помню.
И сейчас же эта фраза показалась ему слишком многозначительной. Константин замолчал надолго. Надя развернула журнал.
Бывает молчание — и молчание. Молчат соседи в поезде — потому что им не хочется, не о чем или неинтересно разговаривать. Молчат очень близкие люди — муж с женой, мать, взрослый сын или дочь, — в таком молчании спокойная привязанность, порою общность мыслей. Его легко нарушить, и оно не нарушает уюта и хорошего настроения. Доверительное молчание старых друзей. Застенчивое молчание очень юных влюбленных.
Но есть другое молчание — горячее, грозное, когда мысли мечутся в голове и вдруг делается страшно, что их услышат. Когда становится душно в самый прохладный день, когда, замолчав, уже невозможно заговорить о газетном фельетоне или спросить, который час.
— Подвиньтесь, пожалуйста, товарищ капитан. Подвинулся машинально. Теперь Надя сидела наискосок, а не прямо напротив.
Нужно бы не пересаживаться, пропустить эту тетку к окну, и Надя была бы ближе.
И в то же время не так напряженно стало — и даже легче дышать.
Сзади, от раскрытого окна, тянет прохладой, за стеклом — мелкая дождевая пыль. От этой влажной прохлады стало легче или оттого, что отодвинулся?
А смотреть на нее отсюда удобнее даже. И смотреть не прямо, а на ее отражение в окне. Старинная, детская, еще школьная уловка. Когда ездили зимой или осенними вечерами и вот так же сгущались сумерки, за окном — рядом с настоящим вагоном, в котором шумели, пели и разговаривали, — возникал молчаливый вагон-призрак. В нем было все такое же, как в настоящем вагоне, только наоборот, как в зеркале. В вагоне-призраке Надя перелистывала страницы учебника левой рукой и левой рукой протягивала сезонный билет контролеру.
Вагон-призрак летел, освещенный, мимо сумрачных вечерних полей и лесов, пронзая собой платформы, у которых не останавливался поезд, и пронзаемый ими.
И можно было делать вид, что просто в рассеянности смотришь в окно. И можно было любоваться досыта милым Надиным лицом, отраженным в окне. И казалось, когда сидел напротив, что Надя летит, все время летит навстречу, только вот не долетала никогда.
