Красные следопыты (Повести и рассказы) - Голышкин Василий Семенович (читать книги онлайн бесплатно полностью без TXT) 📗
— У тебя что? — тихо спросил он.
— У меня дети! — громко, как глухому, крикнула Марина Генриховна.
Так и есть. За детей пришла просить. Ну и настырная эта учительница! Не успела приехать откуда-то из Прибалтики, оглядеться, а уж требует: вынь да подай! А где он возьмет, если война и все — для фронта, для войны и победы. Секретарю хочет жаловаться? Пусть. Турнет ее секретарь.
Председатель покрутил у аппарата ручку и спросил:
— Шура? Главный дома или в хозяйстве?
Телефон зашуршал, словно транслируя переселение тараканов, и вдруг весело крикнул:
— Андрей Захарыч? У себя. Соединяю.
— Высказывайся, — предложил председатель и протянул трубку Марине Генриховне.
Учительница прижала трубку к груди и... заплакала.
— Алло! — заволновалась трубка. — Алло! Кто говорит?.. Кто плачет?..
— Это я плачу, — сказала учительница, — Марина...
Трубка крякнула и голосом Андрея Захарыча спросила:
— Что там у тебя?
— У меня дети.
— Не совсем ясно.
— У меня дети, — сказала, всхлипывая, Марина Генриховна. — Раздетые и босые.
— Теперь ясно. Передай трубку председателю. Филимоныч? Собери правление и реши вопрос о покупке... Сколько их там у тебя, эвакуированных? Тридцать девять?.. О покупке в сельпо сорока пар валенок. Одни про запас пусть будут.
Антон Филимонович пытается возражать и бросает в трубку кажущиеся неотразимыми слова:
— Все для фронта, Андрей Захарыч.
— Неправильно толкуешь, — возражает трубка. — Все для фронта и все для будущего. А дети и есть наше будущее. Понимать надо. Об исполнении доложи.
...Мы сидели на кроватях, поджав под себя ноги, и ждали урока Конституции. От скуки мы быстро-быстро делали «вдох-выдох», и бледный парок, вылетавший из наших ртов, напоминал милую детскую забаву: нам казалось, что мы пускаем мыльные пузырики где-нибудь на набережной Фонтанки.
Открылась дверь, и на пороге появилась Снегурочка. Она была не одна. Следом за ней в спальню-столовую-класс ввалились четыре веселых, бородатых Деда Мороза, и у каждого из них за спиной было по мешку. Чего? Мы так и впились в них глазами.
«Сахар», — подумал веривший во все неосуществимое Грошик.
«Хлеб», — решил не любивший хватать звезд с неба Спичка.
«Солома», — определил потерявший веру во все доброе Донкихот, то есть я.
Деды Морозы, ухмыляясь, развязали мешки и высыпали на пол целую гору... валенок.
Отнеслись мы к этой волшебной горе по-разному.
Грошик, веривший во все несбыточное, вдруг усомнился в реальности происходящего и, теребя меня за рукав, проговорил:
— Что это? Нам? Не может быть!
Спичка, знавший цену вещам, обрадованно забубнил:
— Давай, давай, давай!..
А я, самый сдержанный из троих, соскочил с кровати и, напялив на ноги первую попавшуюся пару валенок, задал трепака.
Голос учительницы напомнил нам о том, где мы находимся.
— Сейчас не урок народного танца, — сказала Марина Генриховна, — сейчас урок Конституции. Прошу сесть за парты...
Вечером мы трое — Грошик, Спичка и я, Донкихот, — поклялись страшной клятвой — через пятнадцать лет, день в день, где бы мы ни были, приехать на Алтай и подарить Марине Генриховне каждый по... Стоп! Что подарить — было тайной, которую мы поклялись свято хранить все эти пятнадцать лет.
И вот я еду на Алтай. Я, Донкихот, а еще Дядя-достань-воробышка, моряк-гарпунер с флотилии «Слава», и один везу в далекое алтайское село то, что мы должны были привезти втроем. Эх, Спичка, Спичка!.. Эх, Грошик, Грошик!.. Прежнее детское неверие во все доброе просыпается в моем сердце, и я почем зря отчитываю своих забывчивых друзей. Ведь писал же, напоминал! И Спичке, директору целинного совхоза, и Грошику, известному артисту. Ни ответа ни привета. Пришлось одному купить три пары изящных женских бурок (чего стоило выведать у Марины Генриховны размер ее ноги!) и одному везти их в далекое алтайское село.
Вот и оно. А где же наш дом-класс, дом-столовая, дом-спальня? Давно уж нет. На его месте стоит светлое, просторное, двухэтажное здание школы-интерната, а на припудренном снежном крылечке, все такая же маленькая, но располневшая — графинчик на ножках, — встречает меня директор Марина Генриховна. закутанная в волшебную шаль Снегурочки.
Марина Генриховна берет меня под руку и ведет в свой кабинет. Расспросам и поцелуям нет конца. Но «самое-самое» я берегу под конец. Раскрываю чемодан и —
— Примите, пожалуйста, дорогая Марина Генриховна, от меня подарок — валеночки. И еще примите подарок. Тоже валеночки. Но уже не от меня, а от Спички. И еще примите — от Грошика. Пятнадцать лет назад, день в день, на этом самом месте...
Марина Генриховна, конечно, сразу припоминает, что было пятнадцать лет назад на этом самом месте.
— Милый ты мой! — тянется она ко мне, да так и застывает с простертыми вперед руками: по коридору школы с чемоданом в руках (мы видим это сквозь стеклянную дверь кабинета) идет... Спичка.
Я едва успеваю спрятаться сам и спрятать подарки. Спичка входит, и после поцелуев: — Пожалуйста, дорогая Марина Генриховна, примите подарок: от меня, раз, валеночки, от Грошика, два, валеночки, от Донкихота, три, валеночки. Пятнадцать лет назад, день в день, на этом самом...
Последние слова не успевают слететь у него с губ: Спичка, а вместе с ним и я и Марина Генриховна видим идущего по коридору... Грошика.
Спичка едва успевает спрятаться сам и спрятать подарки. Грошик входит и — сами понимаете:
— От меня подарок — валеночки, от Спички — валеночки, от Донкихота — валеночки...
— Милые вы мои! — Марина Генриховна, не в силах сдержать своих чувств, тянется к Грошику, но мы начеку: нельзя допустить, чтобы ласка Марины Генриховны досталась одному Грошику. Я подхожу слева, Спичка подходит справа, и Марина Генриховна обнимает нас всех троих. На полу, на столе, на стульях, вповалку, как солдаты на привале, лежат валеночки. Но это уже не просто валеночки — это символ мальчишеской дружбы и веры, ставший символом дружбы и веры мужской.
МАЛЕНЬКИЙ ПРИНЦ И ДВА СИНИХ СОЛНЦА
Все, на что с любовью падал жадный Майкин взгляд, становилось ее игрушкой: осинка, клевавшая носом над зеленым прудом; теленочек, пьющий теплое, и круглое, как солнце, вымя: домик, похожий на мальчика с пальчика, напялившего огромную шапку.
Крошечный, в одно оконце и одну дверь, он только благодаря своей высоченной крыше-шапке и выделялся среди уличных домов-великанов.
Набрела на него Майка случайно, когда, не спросясь мамы, отправилась узнавать дорогу в школу.
— Скажите, пожалуйста, — остановила она встречного старичка, — как пройти в школу?
Старичок как-то по-петушиному, сбоку, посмотрел на Майку правым глазом и спросил:
— Ты кто будешь?
— Зайка, — ответила Майка так, как ее звала мама.
Старичок посмотрел на Майку левым глазом:
— Что-то я таких див в наших лесах не примечал, — сказал он.
— Я не дива, — обиделась Майка. — Я Майка.
— Да, да, да, да... — обрадовано затоковал старичок. — Новой учительницы дочка. А я школьный сторож. Пойдем провожу.
Вот тогда, по дороге в школу, совершаемой впервые, Майка и набрела на крошечный домик под большой крышей. На двери висел круглый и плоский, как блин, замок. Значит, в полюбившемся ей домике никого не было. Тем лучше. Возвращаясь назад, Майка познакомится со своей игрушкой поближе.
Так она потом и сделала. Подошла к домику, заглянула в оконце и — испуганно отшатнулась. Прямо на нее — глаз в глаз — смотрели две рожицы: курносая, мальчишечья, и усатая, кошачья. Но ведь двери были на запоре — как они туда попали?
Майка была большой фантазеркой, поэтому ей ничего не стоило получить ответ на свой вопрос. Мальчик был маленьким принцем, которого заточил злой волшебник. Кто же иной станет прятать детей под замок?
Что касается кошки, то и она, по мнению Майки, не избежала волшебных чар. Кошка была заколдованной царевной. Смущало ее, правда, то, что царевна, вопреки всем правилам волшебства, была превращена в кошку, а не в лягушку, но потом, здраво рассудив, Майка решила, что это вполне возможно. Просто задело взялся неопытный колдун и брызнул на царевну не тем снадобьем.
