Тельняшка — моряцкая рубашка. Повести - Ефетов Марк Симович (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений .TXT) 📗
— Дети, — говорит она, — расскажите, кто как провёл лето. Поднимите руку, у кого лето прошло хорошо.
Я поднимаю руку и вижу, что это же сделали почти все.
Высоко поднял руку Андрейка, и сама Серафима Петровна тоже подняла руку. При этом она — я это точно заметил — переглянулась с Андрейкой, и они улыбнулись. А мой сосед шепнул мне:
— Знаешь, она теперь такая счастливая-счастливая.
— Тссс…
Серафима Петровна очень не любила, когда на уроках шепчутся. Мы замолчали.
— Ого, — сказала учительница, — руки подняли все, как один. Всем, значит, было хорошо и весело летом. Вот ты расскажи, где побывал, что принесло тебе радость во время каникул.
Серафима Петровна посмотрела на меня.
Я встал:
— Я был на спасении корабля.
— И что же ты там делал?
— Я спал. Меня укачало.
Весь класс захохотал.
— Тише! — Учительница подняла руку. — Он сказал правду, как было. А разве было бы лучше, если бы он присочинил, рассказал о своём геройстве, которого не было? Так как же — спасли корабль?
— Спасли. Это «Карелия». Её сняли с рифов и привели к нам в порт.
— Значит, «Карелия» будет плавать? А мне говорили, что она погибла где-то у берегов Турции.
— Нет. Её спасли. Подремонтируют, и она опять пойдёт в плавание.
— Садись, — сказала Серафима Петровна. — Теперь ясно, почему ты хорошо провёл время. Даже присутствовать при том, как люди делают добро, спасают кого-то, выручают из беды, — это большая радость.
Много ребят говорили после меня. Кто-то ездил в деревню, помогал убирать хлеб, а кто-то выходил с рыбаками в море.
У всех было о чём рассказать, и все почти были довольны. Только один мальчик сказал, что ему рассказать совсем нечего, потому что он просто болел свинкой. И всё…
В тот день мы окапывали во дворе школы молодые деревья. Мы сами их и сажали: каждый ученик по одному саженцу. Я бы дал орден человеку, который такое придумал. Вот мне одиннадцать лет, и у меня есть вроде бы сын — светло-зелёное деревцо. И оно вытягивается, растёт. И болеет. Как тогда страшно! И потом оно выздоравливает, но накидываются на него всякие пакостники — вредители, которые могут его загубить. И надо его от этих вредителей защищать. Справился с вредителями, и опять деревцо крепнет, вытягивается вверх, раздаётся вширь. Если теперь погибнет, ещё страшнее. Ведь всю жизнь будешь думать: «А не я ли виноват, что моё деревцо погибло?»
Работу по окапыванию деревьев мы проводили на перемене, потому что специального урока по ботанике у нас не было, а уроки по труду были на Обувке. Моё деревцо в прошлом году было просто прутиком. Это была маленькая акация, которую я про себя называл «Витя». А назвал я только про себя, потому что, если бы об этом узнали, может быть, смеялись бы. Я никак не пойму, почему люди иногда смеются, если человек кого-нибудь крепко-крепко любит и не скрывает этого. Что тут смешного?
За год акация моя разрослась, на ней уже зашуршали листочки — маленькие, светло-зелёные. Они окружали деревцо как бы дымкой.
После работы в саду у нас был последний урок, на котором Серафима Петровна прочитала нам страницу из рассказа Чехова «Счастье». И мне вот что запомнилось из написанного этим писателем:
«Есть счастье, а что с него толку, если оно в земле зарыто. Так и пропадает добро задаром без всякой пользы, как полова или овечий помёт».
Я вспомнил свой сон на корабле и подумал: «Что там полова и овечий помёт! Деньги и бриллианты тоже могут не принести никакого счастья, если ты их сам не заработал».
ВИКТОР
Больше всего я любил первые уроки после каникул. Потолки в классе кажутся особенно высокими, а школа — какой-то очень просторной и красивой.
Ребята все после лета чернющие, совсем как матросы с фелюг, что приплывают к нам из Греции и Турции. А кто-нибудь обязательно за лето так вырастет, как будто не одно лето прошло, а целых пять лет. И потом, знаете, на первых уроках после каникул у нас по-настоящему и не занимаются. Так только — разговоры всякие.
Вот Серафима Петровна на одном из первых уроков спрашивала нас о дружбе:
— Были у вас в прошлом году друзья?
И весь класс хором:
— Были! Были!
Наверное, каждый вспомнил своего друга и потому так громко отвечал. И я тоже громко ответил:
— Виктор! Виктор!
Все, кто сидел передо мной, обернулись, как по команде. Ведь все сказали «были», а я сказал «Виктор». Ну ничего из-за этого не произошло. Посмотрели только на меня, и всё. А я подумал: «Да, Виктор — друг на всю жизнь. Пусть я его и не очень часто вижу, а всё равно думаю о нём».
Потом Серафима Петровна спрашивала то одного, то другого:
— Значит, у тебя был друг. Ты и сейчас с ним дружишь?
И знаете, что ей чаще всего отвечали? Спорю — не угадаете. «Раздружились».
Серафима Петровна послушала, послушала и сказала:
— А ну поднимите руки, кто за это лето раздружился!
И, хотите верьте, хотите нет, почти половина класса подняла руки. Надо же!
Нет, это ещё не всё. Серафима Петровна спрашивала, почему же раздружились… Ой и смехота же была!
— Он меня ранцем стукнул.
Или:
— Я ему дал Жюля Верна, а он его мне без переплёта вернул. И ещё говорит, что так раньше было.
Много было всяких таких глупостей. А я всё время думал о Викторе. Взял бы он у меня Жюля Верна, да хоть бы и Тараса Бульбу. Ну и что? Отодрал бы переплёт. Он бы и сам рассказал мне, как это у него получилось. А если бы стукнул меня ранцем, я бы дал ему сдачи. Ох и катались бы мы по земле! Я на Виктора верхом. Он меня на обе лопатки…
Женька меня спросил:
— Ты чего это улыбаешься?..
А я, значит, думал о Викторе и про себя улыбался. Вы разве не улыбаетесь, когда думаете о чём-нибудь очень приятном? А мне бы с Виктором подраться. Просто так — помутузить друг дружку. Мы никогда так не боролись: просто так, не со зла совсем. А я один раз боролся с Виктором на берегу. Он никогда ножку не подставит, не обманет и больно не сделает. Да он же такой — не соврёт, не пожадничает.
«Раздружились из-за Жюля Верна». Надо же такое придумать! Да я с Виктором не раздружился бы, даже если бы он разорвал мою тельняшку. Я бы даже мог отдать ему её. И всё. Только он тельняшку не носит.
Знаете, когда я не знал, как мне поступить, я всегда представлял себе Виктора. Как бы он поступил? И я делал так же. И как же всегда хорошо получалось! Да, на том уроке, когда у нас в классе говорили о дружбе, я ведь тоже вспоминал Виктора. И не только тогда. Сколько раз бывало: пойду в тёплый день в порт и вижу ещё с лестницы — идёт по причалу Виктор. Походочка у него такая особенная — не как у других моряков, а вроде бы сухопутная, но особенная. Не могу я вам объяснить. Я Виктора за два квартала узнаю. И вот спускаюсь по лестнице в порт и вижу фигуру человека не больше спички. А знаю — Виктор. Ну, я и припущусь. Бегу со всех ног и кричу:
— Вик-то-о-р!
Разве в порту услышишь? Шум. Грохот. Лязг.
Догоню… Догнал. Нет, не Виктор.
Почему-то со мной часто такое случалось. Да, мысленно я бывал с Виктором каждый день. Я ему многое о себе рассказывал. И думал всегда, что, когда встречусь, всё по-настоящему расскажу. А вот встречались, и бывало:
— Здорово!
— Здорово!
А что ему рассказывать: как с Муськой поцапался или о том, как рубль потерял? Он скажет: «Она меньше — не обижай». Или: «Нашёл из-за чего огорчаться. Не в деньгах счастье». И правильно скажет. Я к этому времени, что мы встретились, уже и сам понял, что тогда с Муськой был неправ. А про рубль пожалел и забыл.
Вот я опять вспомнил этот разговор в классе о дружбе. Как подружились и как разошлись. Разве я знаю, почему я подружился с Виктором, и так, что никогда в жизни не раздружусь. Люблю я его, и всё. Если бы меня спросили: «За что?» — я бы и сказать не смог. Не знаю. Наверное, любовь — это такая штука, что любят не за что-то, а просто так, и сами не знают почему.
