Семьдесят неизвестных - Квин Лев Израилевич (лучшие книги TXT) 📗
Мало-помалу отношения между грузчиками и Мариной наладились. Они полностью признали её своей. В свободные минуты, когда старший объявлял перекур и начинался, как они говорили, «малый трёп», Марина многое узнавала о заводских делах. Она поражалась: откуда им всё известно?
Не могла понять Марина и их отношения к Ковшову. Начальник отдела снабжения не раз обрушивался на грузчиков с криком и руганью. Другому они бы дали такой отпор, что в следующий раз тот долго бы думал: идти к грузчикам самому или послать кого-нибудь? А Ковшову всё сходило с рук.
Почему? Боятся? Что-то незаметно. Тогда уважают? За что?
Как-то Марина прямо спросила их об этом. Парни переглянулись.
— Ты же прежнего начальника снабжения не знала, — сказал один из них и презрительно сплюнул. — Вот того мы свободно посылали ко всем чертям. Хапуга! А Ковшов… Да разве сравнишь! Это человек! Ничего для себя! Всё для завода. Только заводом и дышит…
А ещё узнала Марина, что у Ковшова вся семья погибла в войну и живёт он один у чужих людей.
Когда кончали разгрузку поступивших вагонов, Марина уходила работать в отдел. Начальник ведь не освободил её от прежних обязанностей. По крайней мере, она так считала.
Ковшов, проходя через общую комнату, косился на Марину, но ничего не говорил. Лишь однажды буркнул на ходу:
— Что, надоело уже грузчиком?
— Нет, почему же? — вскинула на него Марина свои по-детски наивные глаза. — Просто там сейчас нет работы.
Иногда, когда скапливалось много бумаг, она приходила в отдел по вечерам. Ей даже нравилось работать в тихой пустой комнате. Днём сюда то и дело заявлялись посетители из кабинета Ковшова неслись громкие голоса. Всё это порядком мешало.
Марина с интересом присматривалась к Ковшову. Малограмотный человек, писавший с такими орфографическими ошибками, которых устыдился бы даже третьеклассник, он обладал удивительной памятью. Товаровед ещё роется в кипе своих бумаг, чтобы найти требуемые сведения, бухгалтер ещё только начинает подсчитывать на арифмометре нужные суммы, а из кабинета несётся:
— Что вы там копаетесь, как неживые? Я уже знаю.
Ковшов не делал никаких записей, всё держал в памяти: и сколько целлюлозы на складах, и сколько комплектов рабочей одежды выдали в прядильный цех, и сколько завтра поступит вагонов на разгрузочную площадку… Он знал буквально всё, вплоть до незначительных мелочей.
Ну, просто идеальный начальник снабжения… Одно только не нравилось Марине, и чем дальше, тем больше. Ковшов стремился всё делать сам. Работники отдела никакой самостоятельности не имели, выполняли лишь его указания. Даже начальники групп, ответственные за снабжение завода химикатами, металлами, спецодеждой и имевшие своих подчинённых, и те были такими же пешками, как другие снабженцы, ровным счётом ничего не решали. Всё один Ковшов, Ковшов, Ковшов… И люди постепенно разучались думать, теряли инициативу, становились механическими исполнителями чужой воли.
А может, ей только так кажется? Марина поговорила с Сусиком, со старым бухгалтером. Нет, они тоже всё это видят. Но молчат…
Марина решила: обязательно надо сказать обо всём Ковшову. Он умный, должен понять. Только вот не представлялось удобного случая. Начальник всё ещё смотрел на неё сердито и хмуро, что совсем не располагало к откровенному разговору.
В отдел снабжения пришли из крутильного цеха и попросили выписать электрических лампочек.
— Нет лампочек, — сказал Ковшов.
Марина удивилась: ведь есть лампочки. Неужели Ковшов забыл? Напомнить сейчас? Неудобно. Подумает, что она нарочно, ему в пику.
Когда посетитель ушёл, так ничего и не добившись, Марина сказала:
— Степан Сергеевич, а ведь вчера получили лампочки. Три тысячи с чем-то штук. Я сама сгружала.
Ковшов покосился на неё.
— Хорошо хоть, что при нём не ляпнула. Есть, три тысячи триста. Только их нет, поняла?
— Нет, не поняла, — стояла на своём Марина. — Люди в цеху без света работают, а мы как собака на сене.
— Ах, это я собака на сене? — закричал Степан Сергеевич, пропустив мимо ушей её «мы». — Опять начинаешь меня учить? Молода! Молоко на губах не обсохло! Сказал нет — значит, нет. Нечего там иллюминацию устраивать!
После работы Марина пошла в крутильный цех — решила проверить сама. Все крутильщицы в один голос жаловались на плохой свет. Во многие патроны были ввинчены лампочки в двадцать пять свечей.
Марина побежала обратно в отдел. Ковшов ещё сидел у себя, что-то подсчитывал.
— Что тебе? — поморщился он, увидев Марину на пороге кабинета.
— Степан Сергеевич, я сейчас ходила в крутильный. — Марина старалась говорить как можно почтительнее. — Им действительно нужны лампочки. Люди глаза себе портят.
— Они тебе наговорят… Развесь только уши!
— Я сама видела… Выпишите, пожалуйста, лампочки, Степан Сергеевич.
Марина положила на стол начальника чистый бланк требования. В глазах Ковшова мелькнуло не то раздражение, не то удивление.
— Вон ты какая! А не выпишу — что будет?
— Тогда я куплю на свои деньги, — решительно заявила Марина.
Ковшов посмотрел на неё и медленно придвинул к себе бланк:
— Это я тебе припомню.
Поставил цифру и подписал требование.
Марина ожидала, что теперь её отношения с начальником отдела ещё более обострятся. И, когда через несколько дней Ковшов позвал её к себе, она подумала: «Увольняет!» И действительно, хмурый вид начальника не предвещал ничего доброго.
— Вот приказ. Прочитайте и распишитесь на обороте.
«Всё равно не уйду! — стиснула зубы Марина. — Теперь не уйду! Обращусь к директору, в завком. Не имеет права».
Она прочитала бумагу и глазам не поверила. Это был приказ о назначении её товароведом.
— Что, съела? — захохотал Ковшов. — Думала — выговор?
— Хуже, — призналась Марина.
Ковшов, довольный, снова захохотал.
— Нет, брат, я тебя никуда не отпущу. Таким снабженцем сделаю — все ахнут. Только ты меня слушайся. А если ругаюсь, то не думай, что от зла. Я не злой. Я тебя воспитываю. У тебя одна половинка — самый раз для снабженца: упорство. Прилипнешь — не оторвать. А другая половинка для нашего дела — гибель: нюни распускаешь. Добренькая больно, всё готова выдать, что есть. Поняла?.. Ну, а насчёт ругани давай мы наперёд так договоримся: если надумаешь со мной ругаться, иди ко мне и ругайся с глазу на глаз сколько хочешь. Но не на людях. Не подрывай мой авторитет — я не потерплю. Дам сдачи так, аж в глазах потемнеет.
Марина решила, что сейчас самое подходящее время высказаться прямо и откровенно.
— Вы сами свой авторитет подрываете, Степан Сергеевич. Вы же никому работать не даёте. Всё сами да сами.
Ковшов помрачнел.
— Работнички… Лодыри! Каждый так и норовит побыстрей отделаться.
— Неправда! — горячо вступилась Марина за своих сослуживцев. — Петрова очень хороший работник. Сусик — простите, я хотела сказать, Черепанов… Но ведь вы им не доверяете. Приучили их работать только после тычка… Даже смешно: людям приходится идти на хитрость, чтобы заставить вас дать им самостоятельную работу.
Ковшов выслушал Марину без злости, без обиды, но всё же скорее снисходительно, чем с подлинным вниманием, а затем заторопился на склад. Откровенный разговор, к которому она так стремилась, ни к чему не привёл.
Марина стала товароведом. Зарплата её увеличилась, но круг обязанностей почти не изменился. Первые дни она по старой памяти продолжала даже ходить на погрузку. Но потом Ковшов застал её в цехе, у ящиков, и крепко поругал.
— У меня остаётся очень много свободного времени, — оправдывалась она.
— Ничего, не останется! Будешь бегать по заводам. Сделаю тебя, Марина, нашим министром иностранных дел.
И правда, Ковшов стал посылать её с поручениями на другие заводы города. Но какие это были поручения! Отнести бумажку, подписанную Ковшовым, передать какому-нибудь снабженцу его устную просьбу… Это с успехом мог бы сделать и курьер.
