Санькино лето - Бородкин Юрий Серафимович (книги регистрация онлайн бесплатно TXT) 📗
— Знамо, весело, — простодушно улыбается Завьялов.
Я не тороплю его с рассказом о жизни в городе. Он сам все поведает при подходящем случае, может быть, сегодня же на сеновале, где мы с ним обязательно будем спать, или у костра на рыбалке. Он не скажет только, что из большого волжского города его позвали сюда три березы.
Валдай
В детстве мне очень хотелось стать охотником. Ружья своего у меня не было: я смастерил поджигалку из длинной трубки, ложе вырезал из доски. Зато посчастливилось мне приобрести гончего щенка, звали его непонятно, но красиво — Валдай. Кличку придумал не я, а художник, что приезжал в Нагорье.
Он и привез щенка из города. Надо ли говорить о моем восторге при виде неуклюже милого, рыжего кутенка, которого художник извлек из-за пазухи.
Еще недавно весь мир умещался для него в материнском соске, полном теплого, волнующего одним своим запахом молока. Он не разбирался в хаосе окружающих звуков, мало тревожащих его, выделяя из них только голос матери. Человек унес его из пыльного городского двора в солнечную бесконечность лугов, пугающую и манящую, в пахучие травы, среди которых порхали похожие на цветы бабочки, стреляли из-под самого носа кузнечики, страшные лягушки, басовито гудели шмели и тонюсенько — комары. Мир оказался беспредельным, богатым, наполненным звуками, красками, запахами. Запахи! Они были всюду, у всех предметов разные, они возбуждали постоянно. Каждый камешек, каждая травинка, каждый опавший листок говорили с Валдаем языком запахов. Первые шаги по земле, первые радости узнавания…
Мать терпеть не могла в доме собак и все грозилась отдать Валдая Фролову, первому охотнику в селе. И однажды, когда щенок забрался в палисад и помял цветущие огурцы, исполнила свою угрозу. Я вернулся откуда-то домой, узнал, что Валдай уже у Фролова, и со слезами бросился к нему. Тот успокоил меня:
— Что ты, как девчонка, разревелся? Заберешь — мать унесет его куда-нибудь подальше, в другую деревню. А у меня — все-таки рядом, на твоих глазах будет расти. Я из него сделаю славного охотничьего пса. У тебя он ей-ей пропадет.
С Фроловым я не мог спорить, как и всех ребят, меня тянуло к нему. Еще бы, во дворе у Фролова — собаки, на повети — рыболовные снасти, в избе на стене — ружье, патронташ, медный рог с тонким плетеным ремешком. И всегда какая-нибудь лесная тварь живет у него: то белка, то еж, то утята плавают в корыте. Даже двух медвежат держал одно время в горнице.
Раз доверил мне Фролов старую одностволку и взял с собой на рябчиков. Я хорошо помню то спокойное утро одного из благодатных осенних дней: выцветшую скромную голубизну неба, усталое, как будто нехотя восходящее солнце, березняк Заполья в наволочи тумана. Туман падал, и купы берез, оторвавшись от земли, плавали в нем, как в парном молоке. С каждым шагом все отчетливей проявлялся лес: выбежавший далеко в поле по обочине дороги можжевельник был сплошь затянут радужной паутиной; вкрапленные в березняк осины уже пылали багряно, точно кистью намалевали по желто-зеленому фону опушки.
Ощущая под рукой ложе фроловской централки, я сознавал свое превосходство перед остальными ребятами, старался быть серьезным, шагал чуточку вразвалку, подражая кривоногому Фролову. Лес был умиротворенно тих. Пожухлый лист, смягченный скупой, росой, слабо шуршал под сапогами. Заброшенная мельничная дорога то открывалась прямой просекой, то вилюжила через овраги, поросшие дудником и крапивой.
Мы выбрали место на берегу оврага, сели на валежину, перехлестнувшую дорогу. Фролов принялся насвистывать в манок, искусно выводя фюи-и-и… фюии-и-и… фи-и-фи-фи-фи… Ему ответили сразу с двух сторон. Послышалось короткое перепархивание приближающегося рябчика, он вышел к нам прямо по дороге. Я буквально застыл, но птица заметила нас и поднялась на дерево.
— Стукни! — шепнул Фролов.
Торопливо, почти навскидку я выстрелил. Рябчик встрепенулся, выровнялся в полете и еще сумел дотянуть до той стороны оврага. Я побежал к раненой птице, она замерла, прижавшись к земле, настороженно следя за мной неподвижной брусничинкой глаза. Во взгляде этом почувствовал я тоскливую обреченность и одновременно — надежду на счастливый исход. Я уже хотел вернуться к Фролову, сказать, что не нашел рябчика, как услышал его голос рядом за спиной:
— Ну, чего ты над ним заворожился?
— Раненый. Жалко его добивать.
Фролов наклонился, клешнятыми пальцами защемил тонкую шейку птицы, поднял ее и резко встряхнул: тушка отлетела в сторону.
— Вот так. Патроны переводить не стоит, — сказал Фролов и швырнул в овраг головку рябчика с прикрытыми пленкой век глазами.
Мы вернулись на прежнее место. У меня сразу пропал всякий интерес к охоте, я больше не мог стрелять в этих красивых, бесхитростных птиц и с удовольствием вернулся бы домой, но терпеливо продолжал сидеть на валежине рядом с Фроловым, боясь потерять его доверие. Он как ни в чем не бывало вдохновенно насвистывал в манок: доверчивые птицы отзывались, летели навстречу выстрелу. Теперь меня раздражал вкрадчиво-лживый голос манка, раздражал сам Фролов, равнодушно отправляющий в мешок очередного рябчика со словами:
— Стало быть, шестой… Славный цыпленок…
Вот когда я понял, что охотник из меня не получится. Теперь, приезжая в отпуск, я всегда захожу к Фролову, не по причине прежней привязанности (ее уже нет), а чтобы увидеться с Валдаем, послушать, что расскажет о нем хозяин. Пес отлично помнит меня, он не бросается навстречу, но со старческой сдержанностью неторопливо подходит ко мне, кладет тяжелую голову на протянутую ладонь и смотрит добрым взглядом, полным удовлетворения и спокойствия.
…Свесив кривые ноги, Фролов сидит на верстаке под навесом. Спутанные волосы, рубаха, штаны — в мелкой стружке. Он рад встрече с приезжим человеком, улыбается мне, иронически прищурив глаз: мол, посмотрим, каков ты явился из Москвы, и ты посмотри, как мы живем.
— Привет городнику! Садись да хвастай. — Фролов стряхивает с себя стружки, кряхтя, пододвигает мне чурбак. — Как она там, Москва?
— Нормально живет, как положено столице.
Загораживаясь ладонью от уходящего солнца, Фролов смотрит на поднявшуюся у леса пыль:
— Кажется, едут. Начальство из района обещалось на рыбалку. На Круглое озеро сведу их. Бредешок у меня метров тридцать новехонек.
За дверью поскреблась собака, я отворил: выскочила Пальма со своим годовалым щенком.
— Видал, какой дуралей растет! — Фролов опрокинул щенка на спину и стал щекотать ему розовый живот.
— А Валдай где? — спросил я.
— Валдая нет. Пристрелил я его прошлой осенью. Ты еще в отпуске был в сентябре, так вскорости после твоего отъезда.
— За что ты его?
— Стар он шибко стал. Какой прок от него? Умница был кобель, ничего не скажешь. Вышел я с ним в лес, он это обрадовался, на след еще встал, правда, сошел скоро, вернулся ко мне. Рука не подымалась стрелять, что поделаешь — не просить же кого-нибудь. Вскинул ружье, а он сразу смекнул и в сторону — шасть! Ранил в бок. Зову — не отзывается. Сходил домой за Пальмой, та нашла его у Сухого болота. Думал добить, чтобы не маялся, а он уже мертвый… Чего молчишь? Обижаешься, поди? Все равно не век бы прожил твой Валдай.
Я не мог понять, как это можно пристрелить пса, который много лет был твоим помощником и другом. «Рука не поднималась!»
Брось, Фролов, говори кому-нибудь другому: я знаю твою руку.
Фролов встал, поскоблил пятерней грудь, заросшую жестким рыжим волосом:
— Надо жене сказать, самовар ставила бы. Хочешь на рыбалку с нами, так заходи утром.
В сумерках я долго сидел у распахнутых ворот на повета, думал о Валдае, смотрел на подпалившую полгоризонта, затухающую зарю, будто пеплом подернутую невесть откуда взявшимися охлопками серых тучек. Наверное, в такие минута лучше всего чувствуешь природу, свою близость к ней, и потому, когда уедешь в город, часто тоскуешь по этим зоревым вечерам.
Летучая мышь мельтешила перед самыми воротами, пока я не пугнул ее; слышно было, как в пруду усердно чмокали лопушник караси; куцыми скачками приближалась стреноженная лошадь и фыркала, отпугивая навязчивую мошкару. Обволакивала, успокаивала землю вечерняя задумчивость, она ощущалась во всем, даже в мятном запахе свежего сена, принесенного сегодня на поветь.
