Кандаурские мальчишки - Михасенко Геннадий Павлович (читать книги полные TXT) 📗
— Точно! Дайте-ка ремень, у кого есть! — потребовал Петька.
Шурка выдернул свой, Петька зажал пряжку и погрузил кулак в рыжую грязь возле овечьего бока, а с другой стороны ремень принял Толик, тоже запустив руку в месиво.
— Так! Порядок! Колька, давай на ту сторону! Да куда ты, лодырь! — И он схватил Кольку за штаны. — Вокруг, а не через овечку!.. Вот! Взяли!.. И-и, раз!..
Потянули.
Перед овечкой наложили ворох березняка, чтобы она вновь не провалилась, если встанет на ноги. Меня так и подмывало помочь ребятам. Я напрягался, сдавливая себе колени, а потом вдруг заорал по-звериному. Испугавшись, овца рванулась, высвободила передние ноги и по-собачьи, плашмя, оперлась ими в подстилку.
— Хорошо! Ребя, не ослабляй! — поддавал с натугой Петька, к которому как-то автоматически перешло командование. — И-и, раз!.. А ну, Миш, гаркни ещё!
Я собрался с духом и так взвыл, что овца дёрнулась, как ошпаренная, вырвала из трясины задние ноги, но они не попали на подстилку и опять сорвались в зыбун, но уже не так глубоко, да и вперёд овечка успела продвинуться.
— Ах ты, змея подколодная! Не может вылезти! — рассвирепел Петька и, сидя, поддал овце ногой под зад. Она дёрнулась и выбросила на подстилку задние ноги.
— Ура-а! — крикнул Колька.
— Давно бы так! — Петька расплылся в улыбке. — В восемь рук — как пушку из грязи. — Ну, что притихла? Рада небось? Но ещё не всё! А ну-ка подымайся! Давай-давай! — И Петька взбадривающе похлопал овцу по животу.
Овечка, беспокойно поводя глазами, заблеяла, но, когда ребята опять натянули ремень, привстала сначала на задние, потом на передние ноги и замерла, понимая, что неверное движение грозит ей новыми испытаниями.
— Бяша-бяша! — позвал я ласково.
Она вдруг вся напряглась, метнулась вперёд и выскочила на твёрдую землю, оступившись лишь одной ногой. На секунду остановившись, овца оглянулась на трясину, но тут же отвернулась и, быстро-быстро задёргав хвостиком-клинышком, побежала прочь, звонко и дробно блея.
Мы проводили её взглядом и вдруг рассмеялись — рассмеялись не потому, что было смешно, а потому, что было радостно.
— Ну, гвардия, назад! — подал команду Шурка и махнул рукой.
Все вымокли, измазались, как свиньи, и стали худыми, потому что штаны прилипли к телу. В моих сапогах урчало.
— Сейчас бы солнышко, — вздохнул Толик. — Как бы не простыть.
— Никакой чёрт нас не возьмёт! — заверил Петька. — А то и костёр можно!
— Внимание! — воскликнул Шурка, зарядил ружьё и поднял ствол. — В, честь победы над трясиной! И вообще в честь победы! — добавил он и выстрелил.
Гром потряс небо.
С радостным прищуром, приоткрыв рты, мы дослушали его последний отзвук и дружно покинули болото.
То, что мы не доели и оставили на дождевике, доели овцы. А есть хотелось необыкновенно. Хоть бы какая корочка осталась или обрезки от огурцов, те, что выбрасывали Кожины. Но овцы старательно подобрали всё. Колька нашёл замусоленный пластик сала и проглотил его одним духом. Овцы вдобавок ко всему растоптали планёр.
— Я прибежал, да поздно, — оправдывался Витька, держа в руках растерзанную модель. — А так полный порядок, только Чертилы нету…
Нас троих — меня, Витьку и Кольку — отправили в деревню за продуктами. По пути мы заглянули к деду Митрофану.
— Дедушка, здесь баран?
— А где же ему быть-то, как не тут…
— А мы овечку из трясины вынимали, — не выдержал Колька.
— Из трясины?
— Из трясины.
— Потопла!
— Одна голова торчала!
Дед дивился, охал, хлопая себя по коленям.
К скотному двору примыкал огород. Мы шмыгнули между жердей, накопали картошки, нагрузили её в подолы рубах, прихватили у деда Митрофана краюху хлеба, спички и припустили к своим — спасать от голодной смерти.
Глава пятая
Несколько дней над Кандауром тучи играли в догоняшки. Каждая гналась и догонялась. Эта бестолковая суета надоела нам, как долгий сон, а тучи не унимались.
Из-за этой мутной погоды Шурка не отпускал нас в тайгу, стращая комарами и грозой. Мы ждали прояснения.
И конец хмаре пришёл. В полдень мы вдруг уловили радостный свет в небе. Вскоре вереница туч оборвалась и поплыла за тайгу. В какие-нибудь час-два высь расчистилась. Мы приветствовали солнце пляской и криками. Колька прокатился на Чертиле, а Витька встал на руки.
Успокоившись, мы расселись вокруг Толика, как вокруг костра, и принялись дослушивать «Конька-горбунка». Стадо паслось рядом.
От книжки нас отвлёк неожиданный гром. Из-за бугра медленно и вязко выкатывалась огромная лиловая туча. Таких махин мы не видели давно. Адская сила чувствовалась в ней.
Мы собрали стадо и погнали домой. На дороге уже танцевали столбики пыли. Везде был день, но под тучей была ночь. Эта ночь постепенно растекалась по земле. Деревню, когда мы пригнали овец, уже окутал сумрак. В эти предгрозовые минуты улицы как бы сузились и наполнились необычным уютом. Воздух стал ощутимо мягким и тёплым. Деревня замерла в покорном, расслабленно-ленивом ожидании шквала.
Мама дожаривала картошку на печурке во дворе, то и дело пробуя дымящиеся пластинки и косясь на небо.
Я присел перед печкой и принялся подкидывать в неё сухие щепки.
Первые капли из громоздких туч всегда редкие и крупные. Такими они были и теперь. Сперва на раскалённую печку упали две штуки и взорвались с шипением, потом шлёпнулось ещё несколько и также фыркнули.
— Мама! — крикнул я.
Мама тряпкой подхватила сковородку и, обжигаясь, убежала в дом.
Я задержался на крыльце под крышей — посмотреть грозу.
Дождь зачастил. Двор и дорога покрылись крохотными дымками взрывов. Потом косые струи с остервенением набросились на печку. Красные яблоки на её боках начали блёкнуть, сжиматься и наконец исчезли. Белым трезубцем блеснула молния. Я испуганно отпрянул от железной скобки двери. В это время на крыльцо Кожиных чья-то проворная рука выбросила кочергу и шумовку, и тут же пальнул гром. Я не выдержал этого треска и юркнул в избу.
— Мама, слышишь?
— Слышу… Садись ешь. Картошка сыровата. Ничего, это полезнее.
— Давай, мам, кочергу выбросим, а то она молнию притянет.
— А как же быть с кроватью? Она тоже железная. А вилки? А гвозди в стенах?
Действительно, как же так? Тут что-то не то.
Я не привык ложиться рано и долго ворочался в постели, прислушиваясь к дождевому шуму. Ночью я просыпался. Капли дождя мягко ударяли в окна.
Утро пришло свежее, яркое. Тайга чётко пропечатывалась на краю неба.
Мы радовались.
— Солнце теперь и вожжами не стянешь, — сказал Петька.
— Да, — проговорил Шурка. — Вот подсохнет, и пойдём.
— А скоро подсохнет? — не терпелось мне.
— Скоро. Тут завтра же, а в тайге дня через два-три.
Мы направились к скотному двору. Я шепнул Витьке:
— Пойдём вместе в тайгу.
— Пойдём, а ты был хоть раз?
— Нет.
— А не заблудимся?
— Не заблудимся! С нами пойдёт Петька или Колька, а они тут всё исколесили… Шурк, мы с Витькой сперва пойдём, ага?
— И я, — ввернул Колька.
Петька хотел было пойти вместо Кольки, но тот распетушился, сказал, что опять его в пятки оттирают.
— Ладно, ладно. Разошёлся, аж уши покраснели, — проворчал Лейтенант.
— Не хочешь идти с ружьём — не надо, мы постреляем.
— Ага! Даст тебе Шурка пострелять!
— Ружьё-то будет с теми, кто пасёт, — заметил Шурка.
Дед Митрофан против своего обыкновения не встретил нас, не распахнул двери. Мы сами развели скрипучие створки и подоткнули их поленьями, чтобы держались.
— Дед Митрофан! — Петька кулаком постучал по сторожке. — А может, мы грабители али разбойники, а? Может, мы телятник взорвём?.. Спит, разморило дождём. Поди, мается костями, как наша бабка.
Мы вошли в конюшню.
