Милый Эп - Михасенко Геннадий (книги онлайн бесплатно .txt) 📗
– Где же ты все-таки ночевал?
– Честное слово, дома.
– Что же тогда?
И я рассказал ему все про Валино предательство.
Шулин не стал ни сочувственно вздыхать, ни успокаивать, а просто заключил:
– Вот тебе и «сын свинью»!
Потом он достал шпаргалки, повертел их и зло швырнул в канаву, промытую недавним ливнем.
Авга, мой Авга!..
Мы приближались к дому, и я с болезненной тревогой стал еще издали посматривать на наш балкон, словно не час назад, а очень давно покинул отчий кров, проскитался где-то и теперь не знаю, живы ли родители. Я вроде и глаз не отводил, но мать с отцом появились на балконе как-то вдруг. Улыбаются и машут нам. Забеспокоились, что меня нет, а надо беспокоиться тогда, когда я есть. Я помахал им рукой и отвернулся.
Новая волна горечи захлестнула меня – я внезапно понял, что мне стало в родителях чего-то не хватать и главное – какого-то сверхпонимания. Я собирался бросить школу – они не заподозрили, меня чуть не убили в несостоявшейся драке – они не догадались, у меня катастрофа с Валей – им хоть бы хны!.. Конечно, откуда им знать, если я молчу, но родители должны чувствовать так, без слов… Ясновидцами и волшебниками должны быть родители!.. Это почти фантастика, но что поделаешь, если я этого хотел!..
В сквере, где недавно было заснеженно и пусто и где сейчас сквозила зелень и густо шли люди, я вспомнил тех двух девчонок, спаянных транзистором, и опять ко мне мучительным эхом вернулась Валя. Нет, это не затмение, как говорила Нэлка Ведьманова, тут дело не в секундах, а в вечности… И из любви, как из глубины, нельзя видно, сразу вынырнуть, не пострадав от кессонной болезни. И вот я болел. Мое взвинченное воображение вдруг сочинило какие-то странные русско-английские стихи, и я не заметил, как произнес их:
– Да, упорхнула птичка, – со вздохом заметил Шулин. – Но у тебя же Лена осталась.
– Посмотрим, Авга, еще не вечер.
На всех улицах и перекрестках мне мерещились блестящие «Явы» с легкими девичьими фигурками в красных брюках на заднем сиденье, и мое сердчишко то и дело вздрагивало. И даже подходя к школе, я думал, стоит у садика мотоцикл или нет, и от души желал, чтобы он не стоял, а лежал где-нибудь в кювете, с погнутыми колесами, сломанным рулем и помятым бензобаком, чтобы сам Толик-Ява сидел рядом испуганный, грязный и без шлема, но чтобы Вали при этом не было – пусть она в это время целуется с кем-то третьим… Мотоцикла у крыльца не было.
Еще до звонка выяснилось, что под предлогом форума никто ничего не выучил, и все вдруг насели на комсорга, чтобы он, ярый общественник и умный человек, защитил нас, иначе классу придется туго. Васька возмущался, кричал, что все мы спятили, но, когда начался урок и вошла Клавдия Гавриловна, историчка, которую мы не уважали за ее безжалостность, Забор встал и серьезно заявил, что класс не готов потому-то и потому-то и, чтобы не вспыхнула гражданская война и зря не пролилась братская кровь, он предлагает перенести опрос на вторник и ручается, что во вторник история у нас будет только отскакивать от зубов. Подумав, Клавдия Гавриловна спросила, нет ли добровольцев. Добровольцев не нашлось. Поняв нашу сплоченность, она сказала, что ладно, идет на компромисс, но уж во вторник!.. Класс вольно вздохнул и сразу возлюбил Клавдию Гавриловну.
На перемене Садовкина отвела меня в сторону и с решительным прищуром спросила:
– Эп, ты знаешь такое рыцарское правило: не обижать дам?
– Читал.
– А почему же Лену обидел?
– Лену? Чем?
– Не пришел на соревнование.
– А-а, не мог.
– Не мог! – передразнила Наташа. – На час оторваться от своих магнитофонов не мог!
Я вдруг почувствовал, что, поцеловав тогда руку, дал вроде бы Садовкиной какую-то власть надо мною, и вспылил:
– А ты, сердобольная дама, знаешь такое правило: не совать свой нос в чужие дела?
– Знаю!
– Ну и все!
– Но ты мне не чужой! И Лена не чужая! – не сдавалась Наташка. – Или не так?
– Ну, до некоторой степени.
– Вот и я лишь до некоторой степени сую свой нос. Я же не лезу к вам в души, а так, со стороны. И вижу, что вы могли бы хорошо подружиться, – тише и мягче добавила она. – Кстати, Лена не сердится на тебя. Это я сержусь.
Усмехнувшись, я миролюбиво спросил:
– Они хоть выиграли?
– Выиграли.
– Ну, слава богу. А знаешь, почему выиграли? Потому что я пожелал успеха! – сказал я. – А в следующий раз обязательно исполню рыцарский долг, явлюсь и буду болеть сам. Так и передай. Ну, и привет, конечно! Скажи… скажи, что я ее тоже помню… Да, и Рите привет!
– Рите? Ой, Эп, смотри! – И Садовкина погрозила пальцем.
– Смотрю, смотрю!
Из урока в урок Забор продолжал огораживать нас от неприятностей, и все шло как по маслу.
Амалия Викторовна, выслушав комсорга, кивнула и сказала, что если бы это заявление он изложил на английском языке, то ей не нужны были бы никакие опросы, а так что ж – пожалуйста. И она стала рассказывать нам про Англию, где сама прожила несколько лет, про Шекспира, Байрона и Льюиса Кэрролла. С нетерпеливо-мягким и новым для нас произношением она как бы вязала свою речь из русско-английских фраз, убаюкивающе шевеля при этом пальцами, как в настоящей вязке. Под конец урока Амалия Викторовна поинтересовалась, не из нашего ли класса ученик вчера беседовал с ней по-английски в магазине. Все так уверенно загалдели «Не-ет», что меня возмутила эта унизительная солидарность. Я поднялся и сказал, что да, из нашего, это я, Аскольд Эпов. Класс пораженно повернулся ко мне и замер. Узнав меня, Амалия Викторовна улыбнулась и укоризненно оглядела остальных: вот, мол, видите. Я нахмурился, потому что этой укоризной она как бы сделала меня выскочкой. Открыв журнал и чуть помедлив, очевидно, просматривая мои жуткие отметки, Амалия Викторовна объявила тем не менее, что ставит мен пять за внеклассную работу над английским.
Народ ахнул.
На переменах меня и без того дергали, выпытывая анкетные результаты, а тут прямо осадили: что это за внеклассная работа? Я вкратце растолковал, и все удивленно и уважительно смолкли.
Пятерка взбудоражила меня опять – ведь как ни крути, а Валя спасла меня. Неожиданно я впервые трезво подумал: а зачем я был ей нужен? Зачем она занималась мною так рьяно, что даже влюбила в себя. – чтобы я лучше усваивал?.. Да мне бы легче остаться двоечником, чем покупать пятерки по такой цене!.. Если она решила проверить свои учительские способности – проверяй их на Толик-Яве, там, кстати, есть где развернуться! Если хотела помочь Светлане Петровне – надо было тянуть худших, а я еще держался, и пусть на соломинке, но выплыл бы и сам! Корысть?.. Какая к черту корысть! Я ей ничем не платил, кроме как втюрился безбожно!.. Зачем же? Хоть Валя и подлая, но умная девчонка, значит, было же это самое «зачем»!.. Я не находил. Я дважды бегал на четвертый этаж, к девятиклассникам, чтобы вблизи и четко разглядеть Толик-Яву, как будто он одним своим видом рассеял бы мои недоумения, но его нигде не было… И вот эта неразгаданность томила меня и щадяще мешала поставить горький крест на моей любви.
Глава двадцать первая
Форум приближался.
Его назначили было на семь часов, но многие заопасались, как бы родители, привыкшие к вольности субботних вечеров, не загуляли и не сорвали затеи. Довод был несерьезный, но житейски мудрый, и форум перенесли на два часа дня. Выбрали для него кабинет физики – самый просторный.
Мы заранее заняли ряд у окна, сев по трое за один стол. Зеф, Шулин и я оккупировали последний. Эти битюги так стиснули меня своими плечами, что мне пришлось полулечь. Покручивая клеммы на расклепанных сверху болтиках, торчавших из столешницы, я наблюдал. Родители входили неуверенно и с опаской, в точности как и мы, когда являемся к ним на работу. У отца сегодня был выходной, но до форума он собирался съездить на один из заводов, где хандрит какая-то пустотная установка. Он обещал заскочить и за мамой, но пока их не было. А родители все скапливались, молча и сосредоточенно, словно заговорщики.
